Камень астерикс
(Фантастика Серебряного века. Том III) - Василевский Ипполит - Страница 57

— Не похоже, что подделка. Извольте поглядеть, — волосы, ногти.

— Э… Послушайте, любезный, вы — не фальшивый? — спросил его-ство.

— Чаго? — послышался хрипловатый голос. — Мы-то? мы настоящие курские.

— Что такое «курские»?

— Это значит: из-под Курска.

— А там водились мужики?

— Водились, ваше-ство.

— Как же так? Ведь он не на своем месте, — строго сказал его-ство.

— Это верно, что не на своем месте, — отозвалась находка. — А между прочим, что поделать прикажете, ваше сиятельство? Потому, ваше сиятельство… как значит, ваше сиятельство…

— Что это он все про сиятельство? — удивился его-ство.

— Остатки тех времен — шепнул экзекутор. — Это, верно, он привык с графом Витте разговаривать.

— Тсс…

Его превосходительство пригрозил пальцем и нахмурился.

Мужик вертел в руках чрезвычайно полинявшую шапчонку и, видимо, был смущен.

— Дозвольте, ваше сиятельство, лучше отсидеть, — вдруг выпалил он.

Кругом очень удивились.

— То есть, как отсидеть?

— Потому, как мы малограмотны и насчет показаний судебных или штрафов понятия настоящего не имеем, так что дозвольте уж отсидеть, как полагается.

— Он думает, что находится на суде и пугается, — шепнул кто-то.

— Вы не бойтесь, — успокоил его начальник департамента, — мы вам ничего дурного не сделаем. Мы вас в музей отправим.

— А там кормят? Ежели кормят, так отчего же, я согласен.

— Какие странные понятия о музеях!

— А фершал при ем есть? Потому у меня грудь жмет. Надавливает к вечеру.

— Настоящий! конечно, это настоящий мужик.

— Мне тоже кажется, что настоящий, — подтвердил начальник.

Вдруг мужик, не моргнув глазом, повалился в ноги.

— Простите, православные.

— За что? Встаньте. Да ну же!

— Я бумагу казенную съел. Сто лет ел — простите, потому силов моих не было.

— Какую бумагу?

— Казенную. Насчет продовольствия. Дескать: ассигнуется на русское крестьянство столько-то для продовольствия мужичкам — так я ее съел.

— Продовольствие съел?

— Да не продовольствие, а бумагу об этом самом. Потому продовольствия самого не дождался никак. Ежели бы не ел, так помер бы. Простите. Тем и сохранялся.

— Это какая же бумага?

— Действительно, я вспоминаю, что у нас в архиве есть такая бумага, — отозвался делопроизводитель. — С третьей Думы осталось восемьдесят пудов.

— И этим он кормился?!

Все подивились выносливости русского желудка.

Прошло сто лет с тех пор, как меня нет на свете. Я сам забыл о том, что когда-нибудь существовал. Как вдруг меня вывела из этого забытья игра на кастаньетах.

Около меня стоял господин. Приличной наружности. Скелет — как скелет. Как и у всякого черепа — улыбка удовольствия вплоть до ушей.

— Вставайте, дружище! — крикнул он мне.

И когда он задвигался, кости защелкали, словно какая- нибудь этакая Пепиточка играла на кастаньетах.

Как видите, я даже через сто лет после смерти не потерял своего легкомыслия. Люди умирают, их легкомыслие — никогда.

Но на этот раз я был испуган.

Мы были поверх земли!

— Что случилось?

— Нас беспокоят потому, что через нашу местность проводят железную дорогу. Кладбище отчуждено. Инженеры отчудили эту штуку с мертвыми, потому что живым пришлось бы платить за отчуждение их владений.

Веселый скелет снова заиграл на своих кастаньетах:

— Свет становится все умнее! Это приводит меня в восторг. Слава Богу, что я умер сто лет тому назад. Теперь все кругом так поумнели, что, того и гляди, останешься без последней рубашки… Посмотрите, как ловко они нас обработали. Ни одного камешка! Все памятники пошли на постройку железнодорожного моста. И деньги за камень, вместо половины, попадут в инженерский карман полностью… хо, хо, хо!

— Неужели я умер уж сто лет?

— Хоть справляйте сегодня юбилей. Жаль только, вас некому будет поздравить. Все ваше поколение тоже успело перемереть. Замечательное было поколение, — в френологическом отношении. Крепость лба — поразительная! Вот уже два часа, как я его изучаю положительно с восторгом.

— Изучаете?!

— Разумеется. Теперь все это видно как нельзя лучше. Все косточки наружу. Если хотите, вы можете тут увидеть многих из ваших знакомых… Жаль, нельзя узнать, как кого звали. Все беспаспортные. Паспортами у нашего брата, покойника, называются памятники. А они, как я вам уже докладывал, пошли на постройку железнодорожного моста. Надо думать, что он когда-нибудь провалится с целым пассажирским поездом, и долг кладбищу будет, таким образом, заплачен. Но все-таки жаль, что нет памятников. Имена узнать невозможно, но профессии определить вам я берусь.

— Профессии?

— По костям. Всякое профессиональное канальство сидит у человека в костях. По скелету можно отличить адвоката от поэта, как волка от простой собаки, которая только и делала, что выла на луну. Вам угодно?

— Это интересно.

— Вашу руку, любознательный скелет, и идемте. Я не буду обращать внимания на черепа, так как доложил уж вам, что все они удивительно крепколобые! Общее их качество, как характеристика века. Но прочие кости рисуют прелюбопытные детали. Как вы думаете, кем мог быть при жизни этот длинновязый скелет? Клянусь его пустой головою, что пшютом. Посмотрите, как осклабился его череп. Улыбка недоумения: «Как это, я — и вдруг все-таки заплатил хоть один долг… природе?» Пара вставных зубов. Были выколочены при жизни в маскарадном скандале. Зубы оправлены в золото. Ого! Если б знали об этом кредиторы, — в утешение, они описали бы и продали хоть эту пару зубов. Длинные ноги, созданные для того, чтоб носить полосатые панталоны. Маленькие котелки. У бедняги голова всю жизнь была в корсете! Было бы странно требовать развития… Зато посмотрите на развитие некоторых костей у этого скелета. Какие должны были быть бедра?! Держу пари, что это была опереточная певица. В ваше время все с хорошими бедрами шли в оперетку. В ваше время талантов не зарывали в землю! Как талантливо, вероятно, она шевелила этими бедрами! А обратите внимание на истинно грандиозное развитие грудной клетки. Судя по этому, она имела грандиозный успех и во все горло ругала своих соперниц. Немножко подгуляла ножка. Но со сцены она казалась малюсенькой: смотрите, как изломали ее высокие каблуки. Но нам, покойникам, неловко стоять так долго у такого легкомысленного скелета. Пойдемте далее… Вот этот, может быть, был ее покровителем. Посмотрите, как отпятились нижние ребра. Не находите ли вы, что этому скелету недостает хорошего, откормленного брюха? Это был купец. Обратите внимание на особую толщину его черепа. А затылочная кость: мозоль — даже на кости. Сколько подзатыльников он получил в жизни, прежде чем дослужиться до этой медали, которая, — видите, — валяется около его шеи. Его даже похоронили с медалью. Жаль, что нет памятника. Из него бы мы, наверное, узнали, что покойный был коммерции советник, человек высокой добродетели и тысячи других глупостей, которые каменщики высекают за плату на чьем угодно памятнике… До свидания, ваше степенство!.. Перейдемте к другому скелету. Этот будет поинтереснее. Смотрите на эту искривленную спину, впавшую грудь, выдающиеся колени, искривившиеся пальцы правой руки. Этот человек, по крайней мере, провел полжизни, сидя за столом. Пари, что это был писатель!..

— А может быть, простой писарь?

— Никогда! Вы обратите внимание, как развита ступня. У писарей нога маленькая. Они сидят и получают жалованье. Тогда как литераторам приходится по сорока раз бегать за гонораром. Такие ноги бывают только у литераторов, почтальонов и балерин, — вообще у тех, кому приходится много работать ногами… Интересно было бы знать, что он писал. Посмотрим череп: это был сатирик. И даже очень недурной сатирик, потому что ему сильно дали в ухо. Он писал зло, остро, — посмотрите, как ему еще проломили голову. Он бил людей бичом сатиры, а его, по всей вероятности, — палкой. Ого! Трещина около виска. Хотите спорить, кто знает, быть может, он изобличил наш знакомый купеческий скелет, или вот этого адвоката.