Камень астерикс
(Фантастика Серебряного века. Том III) - Василевский Ипполит - Страница 30

Раз, когда мне было лет 10, я увидела в магазине эстампов небольшую картинку, поясное изображение белокурой, кудрявой девушки в голубом платье; она нежной рукой прижимала к груди нежную розу и чистая улыбка ее была ласкова и печальна. Эта картинка была моя первая и самая сильная в жизни личная любовь. Она стоила один рубль и я долго копила эти деньги из своих детских сбережений и наконец приобрела ее.

Нельзя передать того чувства поклонения и обожания, которое я испытывала к ней, и за это она ласково улыбалась мне и прижимала к груди свою нежную розу. Не припомню, сколько времени продолжалась эта счастливая пора и куда потом исчезла она. Я училась дома и бабушка давала мне сама уроки французского языка. Мне было позволено отвечать грамматику, сидя на ковре у ее ног. Я очень любила этот ковер, потому что на нем были вытканы розы и можно было воображать себя в саду, на берегу реки (это был блестящий пол).

Иногда же этот ковер представлялся мне плиточным полом средневековой комнаты, а складной камышовый стул — огромным пылающим камином, около которого я греюсь; тогда я совершенно забывала про бабушку и про урок, начинала как бы дремать и воображением уносилась в средние века. Язык мой отвечал урок сам по себе, а я, смелый и ловкий юноша, мчался в лесах на охоте на белом коне…

«Qu’est ce que c’est la grammaire française?» — спрашивает бабушка; я слышу, как мой язык отвечает: «La grammaire est l’art de parler et d’ecrire correctement»[12], a сама скачу в лесу на белом коне, на руке моей сокол, и я догоняю кавалькаду рыцарей и дам в средневековых костюмах и я удивляюсь, что мне надо отвечать бабушке, и она кажется мне докучным привидением. «Assez, — говорит она, — tu as très bien répondu ta leçon»[13], — я просыпаюсь около складного стула, который был камином в средние века, мне делается неизъяснимо грустно, я прижимаюсь к нему лицом и тоскую о старине, на глазах появляются слезы…

С годами изменилась жизнь моя и средние века стали отдаленнее; стройный юноша стал стройной девушкой, которая усердно училась музыке и выезжала в свет, потом она вышла замуж… С тех пор прошел длинный период жизни, полной самых сильных и разнообразных впечатлений, и готика была забыта… Мы были в Будапеште на конгрессе, это было прошлым летом. Интерес конгресса был так велик, что не приходило мысли осматривать город и его достопримечательности, и только когда соотечественники наши рассказали про интересный старый город и удивительную старинную церковь, я решилась пожертвовать несколькими часами, чтобы осмотреть их. Мы вдвоем с другом моим отправились туда и, перейдя длинный мост, поднялись в гору на подъемной жел. дороге и пошли направо к церкви Св. Матиаса. Мы шли по широкой дороге; вправо под нами был Дунай и за ним великолепный новый город, влево над остатками старой стены были дома и сады. «Позвольте мне взглянуть на эту старую дверь в стене», — сказала я моей спутнице. Меня охватило волнение при виде этой маленькой двери, закрытой ржавой решеткой; полуразвалившаяся узенькая лестница, поворачиваясь, уходила в толщину и темноту стены, уводя туда с собой мои тревожно-смутные мысли, и мне было трудно оторваться от них. Когда мы поднялись в гору по великолепным ступеням и галереям, я сказала: «Все это красиво, но ново». Почем я это знаю? — подумала я. Великолепный вид Дуная и дали за городом глубоко умиляли меня. Мы пошли к церкви мимо памятника Святого Короля. В церковь пришлось войти боковым входом, главная дверь ремонтировалась. Мы прошли мимо винтовой лестницы, которая вела на хоры и в подвал, и вошли в маленькую sacristie[14], где сильно пахло ладаном, и оттуда прошли в храм. Чувство благоговения охватило меня раньше, чем я успела его рассмотреть, и я опустилась на дубовую скамью. Таинственно светились окна великолепными цветными стеклами своими и тихо пели о старине. Мне стало трудно говорить и я пошла в самую глубь церкви, куда влекло меня неясное чувство; я подошла к старинной часовне, — она была заперта железной решеткой, там было полутемно, и тусклый свет едва проникал через старинные цветные стекла бледных оттенков… Все мне казалось родным и близко знакомым в этой часовне, кроме статуи мадонны, которая казалась мне совсем чужой. Видя, как мне хочется здесь остаться, моя спутница пошла вперед, чтобы нанять экипаж, и, когда я вышла из церкви, полная глубокого, непонятного мне волнения, она стояла на маленькой площади на перекрестке четырех улиц и знаком звала меня. Добродушный извозчик садился на козлы, ребятишки играли на солнце, которое освещало прозу улицы; я оглядывала местность и меня все больше и больше охватывало волнение. «Знаете, — сказала я, — если я пойду на право в эту улицу, — я найду дом моего сна!..» Было поздно, надо было спешить на лекцию и, когда мы ехали, я рассказывала про свой странный назойливый сон…

На другой день, рано утром, я опять была здесь. Я решилась отнестись совершенно хладнокровно к своим переживаниям. Осмотрев улицы, я сначала пошла по одной из тех, которая была ближе к церкви, — это было не то. Я вернулась на перекресток и пошла по той улице, которая влекла меня вчера, и невольно стала смотреть вправо и через несколько домов я увидела «дом своего сна». Печальный стоял он с закрытыми глазами (там еще спали и ставни изнутри были закрыты). Старое, знакомое чувство страха и тоски охватило меня при виде наяву «моего дома». Если б я вошла в него, что бы я почувствовала, проходя по коридору! Полукруглые старинные ворота были открыты, я пошла туда, — налево знакомая галерея, прямо напротив старинный приземистый домик-сторожка; жутко глядит он на меня своими темными окошечками. Направо, в углу дома дверь, ее загораживает толстая кухарка и вопросительно смотрит на меня и мне делается больно, что я не могу подняться по лестнице и войти в дом. «Извините меня, — говорю я, — я иностранка, — как называется эта улица?». — Она отвечает, я благодарю и ухожу, чувствуя лихорадочную дрожь и пошатываясь от волнения. Иду по переулкам, узнавая их и некоторые дома, вижу старую башню, — как жаль, что стена уничтожена и что так много новых зданий, — представляю себе ясно и ярко, как здесь было «тогда», но чувствую себя теперь привидением. Несколько времени походила я по ближайшим от «моего» дома улицам и вышла на площадь около Матиаскирхе[15]. На углах ее были старые дома, в одном из них была молочная лавка и во 2-м этаже выступал балкон-фонарь с остроконечной крышей. Я пошла туда и спросила стакан молока. «Это очень старый дом, не правда ли?» — сказала я молодой продавщице. «О да, сударыня, ему более шестисот лет». — «А церковь?» — «Церковь еще гораздо, гораздо старше», — ответила она, отрезая кусок сыра для солдата. «Здесь, под этими самыми сводами, — вспоминала я, оглядывая их, — тогда продавали мясо». Я вышла на площадь и пошла в церковь; там было пусто и тихо; я направилась в старинную часовню, решетка теперь была открыта, я вошла и заняла «свое» место в уголке. Чувство радости, что я наконец «у себя», «дома», охватило мое сердце вместе с тоскою одиночества и сознанием, что кого-то здесь нет, и я закрыла глаза. Смутно вспомнились какие-то похороны, плачущая у алтаря женщина, — я продолжала сидеть с закрытыми глазами, чтобы усилить воспоминания, и странно, как в облаках, как-то смутно-ясно, на мгновение я увидела группу: юношу с развевающимися, откинутыми как бы от ветра или страха волосами, к нему в отчаянии прижалась девушка в белом, тонкая и стройная, обхватив его шею руками и в изнеможении опустив голову к нему на плечо, она приникла к нему, как бы ища защиты, а он, с широко раскрытыми от ужаса глазами, смотрел в пространство, которое было — моя мысль…

Покинув Будапешт, мы ехали по железной дороге. В моем купе сидела дама и мальчик лет 11-ти, ученик школы Будапешта. Я начала его расспрашивать об этом городе и о старой Матиаскирхе и он рассказал мне, к сожалению, не припоминая года, но говоря, «очень, очень давно, более 800 лет тому назад», на Будапешт напали турки; жители тогда замуровали мадонну, которая была в старой часовне, в стену, чтобы она не досталась туркам, и потом люди долго думали, что она пропала, но однажды упали кирпичи и мадонна появилась. Тогда я вспомнила свои чувства в старой часовне, — там все мне было знакомо, кроме мадонны, значит, «тогда» она была скрыта в стене. Домой в Россию мы возвращались морем и заехали в Константинополь. Там я видела окна с мелким переплетом, те самые, которые наводят на меня до сих пор страх. Турки и арабы близки сердцу моему, хотя и они тоже наводят на меня, вместе с чувством близости, чувство страха и жить в Константинополе я бы не хотела.