Кричащие часы
(Фантастика Серебряного века. Том I) - Елачич де Бужим Гавриил - Страница 43

— Настоящее в моей семье, — чуть слышно ответил я ей.

Порошок в тарелке догорал, колдунья бросила новую щепотку и синее пламя весело забегало.

Снова все заволокло прозрачным дымом.

Сердце у меня вдруг забилось, я устремил глаза на волнующиеся передо мною клубы дыма с немым вопросом, что скрывается за их таинственною завесою.

Колдунья по-прежнему продолжала тихо шептать, движение ее рук не прекращалось, она точно ловила воздух и притягивала к себе.

На этот раз дым не так скоро рассеялся; волнуясь, он заволакивал комнату все больше и больше.

По-видимому, молодой женщине не так легко удалось воспроизвести настоящее, как удалось прошедшее. Ее чуть слышный шепот становился все громче и громче, она нервно выкрикивала непонятные слова на незнакомом мне языке. Разредившиеся слегка было волны опять сгустились.

Колдунья нетерпеливо вскрикнула и изменила движение рук, — вместо того, чтоб привлекать к себе воздух, она стала его отталкивать.

Я был уже уверен, что показать настоящее ей не удастся, но пассы ее рук стали вдруг плавными, клубы дыма заколебались еще сильнее и начали делаться прозрачнее.

Затеплился какой-то фосфорический свет и через дымку стала выделяться родная мне картина.

Я увидел комнату моей петербургской квартиры, начал различать русые головки детей, прилежно сидевших с книжками в руках за столом, дверь в комнату отворилась, в нее вошла моя жена. Ее лицо поразило меня бледностью и худобой… Я невольно вскрикнул, оперся рукой о стол, у которого стоял, и закрыл глаза.

Когда я немного успокоился, картина уже исчезла. Колдунья тушила остатки горящего порошка, хозяйка затушила свечку и отворила дверь в коридор, чтобы освежить воздух.

Странное чувство овладело мною в эту минуту. Не верить тому, что я видел собственными глазами, я не мог, но в тоже самое время, все это было так странно, так непонятно, что объяснения этому я не мог найти никакого…

Колдунья села на стул, и, выпив глоток вина, серьезно на меня взглянула, сложив на груди руки.

— Я вижу, синьор, что вы сомневаетесь в действительности того, что вы сейчас видели, — промолвила молодая женщина и черные глаза ее блеснули.

Я колебался ей на это ответить.

— Что вы хотите еще знать? Я вам покажу без куренья, вы сразу это увидите.

Хотя расходившиеся нервы должны были удержать меня от новых экспериментов, я слегка запинающимся голосом сказал:

— Покажите мне моих покойных родителей.

Бледное лицо моей собеседницы покрылось чуть заметным румянцем, она быстро подняла свою правую руку к моим глазам и уверенно приказала мне:

— Смотрите пристально на камень моего перстня несколько мгновений, а затем переведите глаза на эту стену.

Странный камень молочно-оранжевого цвета был передо мной. Я как то сразу вдруг весь похолодел, но, не желая выказать страх, исполнил приказание колдуньи и перенес свои глаза с камня на противоположную стену комнаты.

С нее, точно живые, глядели на меня знакомые, дорогие черты… На этот раз я не отделался так легко, глубокий обморок овладел мной. Я очнулся на кровати, куда стащили меня обе женщины, на лбу у меня лежал холодный компресс.

— У синьора чересчур слабые нервы, — заметила колдунья.

Я приподнялся с кровати, достал свой тощий кошелек и хотел отблагодарить ее лирой. Но молодая женщина, заметив мое намерение, отказалась от моего вознаграждения.

— Мне ничего, синьор, не надо, я сама очень довольна, что могла показать вам кое-что из моих знаний.

Я распростился с нею и просил хозяйку не забыть меня разбудить в шесть часов, боясь, чтобы не проспать.

— Будьте спокойны, синьор, — сказала Концепциона, — вы не только не проспите, но даже, не зная дороги по извилистым улицам нашего города, дойдете спокойно до станции.

И обе женщины ушли, оставив меня одного.

На другое утро я проснулся и вскочил, точно поднятый неведомой силой. Машинально одевшись, я вышел в коридор и, найдя дверь отпертой, выбрался на улицу…

Я и сам не знаю, что на меня повлияло: Аркадий ли Семенович Шадурин с его уверениями, удивительные россказни о знаменитом восточном медиуме или, наконец, общие условия жизни в Константинополе.

Понятно, что Петербург о его суетой и хлопотами представлялся мне в гораздо более прозаическом освещении, чем теперешнее мое существование, когда я по вечерам, сидя на террасе в доме Шадурина, в Константинополе, посматривал на золотые маковки мечети, сверкавшие в лучах заходящего солнца.

Удивительно ли поэтому, что, воспользовавшись подходящей минутой, Аркадий Семенович заручился моим согласием и в один прекрасный день повел меня к мудрецу. Жил он где-то далеко за городом.

Свернув с дороги, усаженной сикоморами, мы вошли в ворота и направились по аллее темно-зеленых кипарисов. Откуда-то со стороны доносилось журчание фонтанов. После душных городских улиц здесь казалось особенно свежо.

Миновавши двор, мы вошли в приемную, вымощенную мрамором, откуда слуга провел нас в заколдованную комнату прославленного мага. Я говорю — заколдованную, потому что едва мы вошли в нее, как я впал в удивительное, почти неописуемое состояние: я чувствовал какую то истому, негу, возраставшую с минуты на минуту, так что пребывание в этой комнате казалось восхитительной грезой или волшебной сказкой, которую слушаешь в сумерки не то во сне, не то наяву.

Без сомнения, это странное состояние объяснялось отчасти красотой окружающей обстановки. Комната была убрана тканями мягких, нежных, гармонически подобранных оттенков. В ней не было окон, которые пропускали бы солнечные лучи, но свет проходил в изящно задрапированную дверь, ведущую под мраморный портик вокруг тенистого двора, в глубине которого бил фонтан среди роскошных папоротников и водяных лилий. Вокруг него росли пальмы и апельсинные деревья; пышные розы обвивали колонны портика. Воздух был напоен сладким ароматом. Даже монотонное жужжание насекомых, доносившееся извне, располагало усталых посетителей к безмятежному покою.

Но вот до нашего слуха долетели более приятные и музыкальные звуки, чем жужжание насекомых, — кто-то играл на лютне в женском отделении дома, которое легко было узнать по решеткам в окнах; вскоре за тем послышался чистый, глубокий контральто, вполголоса напевавший незнакомую мне песню.

Печальная мелодия звучала, как грустная колыбельная песня у постели больного в безмолвную ночь, и заканчивалась обещанием радостного утра.

Мы слушали, точно очарованные. Но вот раздались звуки шагов под портиком, и в комнату вошел наш маг.

Остановившись в дверях, он воздел руки кверху и произнес какое-то заклинание на непонятном для меня языке; может быть, впрочем, это было приветствие или благословение.

Мы встали и, в ожидании, пока он к нам приблизится, я наблюдал за ним так внимательно, как только позволяло мое напряженное состояние. Он был высокого роста и казался еще выше благодаря восточной одежде, которая удивительно шла к нему. Платье его из блестящей глянцевитой материи представляло странное сочетание ярких цветов, которое так поражает и восхищает европейца на Востоке. Голова его была обвита зеленым тюрбаном, какой носят потомки Магомета. Длинное узкое лицо говорило о недюжинном уме; быстрый взгляд сверкающих черных глаз точно проникал вам в душу. Подозрительное и неприятное выражение мгновенно исчезло с его лица, когда он подошел и приветствовал нас очень вежливо, с ласковой улыбкой. Вообще его приветливое обращение быстро рассеяло невыгодное впечатление, испытанное мною при его появлении. Притом же, сверхъестественные явления начались тотчас по его приходе и отвлекли мои мысли от его наружности.

Он начал разговор с заявления, что мы пришли в счастливый день. Он только служитель духов; если они не захотят почтить его своим присутствием, он должен покориться. Но сегодня он имеет основание рассчитывать на полный успех.