Страшный смысл одного визита - Честертон Гилберт Кийт - Страница 3
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
Страшно слышать подобные слова от престарелой девицы. Я выл и кричал, не унимаясь. Я распевал комические куплеты, которые, к моему глубокому сожалению, исполняют у нас на концертах молодые люди. Я качался, словно падающая кегля. Констебль тем временем обратился к негодяям: «Если не можете унять вашу приятельницу, я ее заберу. Она напилась и буйствует».
Я удвоил усилия. Мне не приходилось поступать так прежде, но я поистине превзошел себя. Слова, которых я не знал, потоком лились с моих уст.
«Еще не так заорешь, — шептал мне Билл. — Повоешь, когда пятки подпалим».
Охваченный ужасом, я выкликал страшные песни веселья. Ни в одном самом диком кошмаре не увидишь такой мерзости, как эти глаза, глядевшие из-под капоров, эти пристойные дамы с лицами дьяволов. По-видимому, и в преисподней нет таких зрелищ.
Невыносимо терзаясь, я подумал было, что благопристойность наших одежд успокоит констебля. И впрямь он колебался, если можно применить это слово к столь солидному и почтенному созданию. Тогда я ринулся вперед, боднул его в грудь и воскликнул (если память мне не изменяет): «А, чтоб тебя, вот это да!» Именно в эти мгновенья я с особенной ясностью помнил, что я — викарий из Чентси в Эссексе.
Отчаянный поступок все спас. Полицейский крепко схватил меня за шиворот.
«Пойдете со мной», — начал он, но Билл прервал его, бесподобно подражая нежному женскому голосу: «Ах, пожалуйста, констебль, не беспокойтесь! Мы отведем домой нашу бедную приятельницу. Она выпила лишнего, но она женщина порядочная, разве что со странностями».
«Она боднула меня в живот», — отвечал полицейский.
«Странности даровитой натуры», — серьезно вымолвил Сэм.
«Прошу вас, — снова вмешался Билл в обличье мисс Джеймс, — разрешите отвести ее домой! За ней надо присмотреть».
«Вот я и присмотрю», — сказал служитель порядка.
«Нет, нет! — заторопился Билл. — Тут нужны друзья. У нас есть для нее особое лекарство».
«Да, — подхватила мисс Маубри, — только оно и поможет. Редкостное средство!»
«А я и так здорова. Кучи-кучи-ку!» — заметил к своему вящему позору викарий Чентси.
«Вот что, сударыни, — сказал констебль, — не нравятся мне такие странности. Поет, понимаете, бодается! Да и вы мне что-то не нравитесь. Видел я таких, приличных. Кто вы, а?»
«У нас нет с собой визитных карточек, — достойно отвечала мисс Маубри, — но мы не понимаем, почему нас оскорбляет человек, который должен оберегать нас. Конечно, вы вправе воспользоваться слабостью нашей бедной приятельницы. Но если вы полагаете, что вправе грубить нам, вы заблуждаетесь, констебль».
Справедливость и достоинство этих слов сразили констебля на мгновение, и недруги мои обратили ко мне страшные, адские лица. Когда полицейский повернул к ним фонарик, они обменялись быстрым взглядом, сообщая друг другу, словно телеграфом, что необходимо отступить.
Я же медленно опустился на мостовую, изо всех сил напрягая разум. Пока негодяи здесь, нельзя отходить от взятой роли, ибо констебль, услышав связную речь, предположит, что я пришел в себя, и отдаст меня на попечение приятельниц. Теперь же, в таком виде, я легко проведу его, если захочу.
Но, признаюсь, я не так уж этого хотел. Многое бывает в нашей жизни, и порой, на узком пути долга, священнослужитель англиканской церкви вынужден притвориться подвыпившей леди, но бывает это нечасто, и не всякий в это поверит. А вдруг разнесется слух, что я притворился пьяным? Вдруг кому-нибудь покажется, что я и не притворялся?
Кое-как поднявшись с помощью констебля, я медленно прошел ярдов сто. Констебль явственно думал, что я слишком пьян и слаб, чтобы тихо убежать, и держал меня не очень крепко. Мы миновали один перекресток, другой, третий — он буквально волочил мое обмякшее тело, — а на четвертом перекрестке я вырвался и понесся вниз по улице, словно бешеный вепрь. Провожатый не был к тому готов, не был и легок, царила тьма. Я бежал, бежал, бежал и минут через пять понял, что спасся. Через полчаса я был уже в поле, под благословенными звездами. Там я сорвал мерзкую шаль, гнусную шляпку и закопал их в чистой земле.
Завершив повествование, мой почтенный гость откинулся на спинку кресла. И манера его, и сами события все больше обращали меня к нему. Да, он старый, не очень умный, очень нудный человек — но и простая душа, и несомненный джентльмен, проявивший чутье и мужество в час беды. Историю свою он рассказал чересчур дотошно, зато с немалым реализмом.
— А сейчас… — начал я.
— Сейчас, — перебил меня викарий, наклоняясь вперед с какой-то подобострастной прытью, — сейчас надо подумать о бедном мистере Хаукере. Не знаю, что они замышляли и что могут, но опасность несомненно есть. В полицию я не пойду по вполне понятным причинам. Кроме всего прочего, мне не поверят. Что же делать?
Я вынул часы и увидел, что уже половина первого.
— Лучше всего, — сказал я, — пойти к Бэзилу Гранту. Мы с ним собирались на званый обед. Наверное, он уже дома. Простите, вы не против того, чтобы мы кликнули кеб?
— Нет, нет, пожалуйста, — отвечал он, вежливо выбираясь из кресла и пытаясь сложить свой нелепый плед.
Кеб привез нас в Лэмбет, в тот мрачный улей бедных квартир, где обитал Грант, а крутая деревянная лестница привела нас в его мансарду. Когда я вошел, меня поразил контраст между убогой обстановкой и сверканьем белоснежной манишки, мягкой роскошью меха. Бэзил пил вино. Я был прав, он только что вернулся.
К преподобному Эллису Шортеру он отнесся с той простотой и тем почтением, с какими относился к каждому.
Когда тот закончил краткий вариант своей истории, он сказал:
— Вы знаете капитана Фрэзера?
Несказанно удивившись этому нелепому вопросу, я зорко взглянул на друга, а значит — не глядел на викария, только слышал, что он как-то нервно ответил:
— Нет.
Однако Бэзил нашел что-то забавное и в этом ответе, и во всем поведении престарелого священнослужителя, ибо пристально смотрел на него большими голубыми глазами.
— Вы уверены, мистер Шортер, — не сдался он, — что не знакомы с капитаном?
— Да, — отвечал викарий, и я, к моему удивлению, заметил, что говорил он робко, если не растерянно.
Бэзил вскочил.
— Ну, что же, все ясно! — воскликнул он. — Дорогой мой, вы еще и не начали действовать. Первым надо повидать капитана Фрэзера.
— Когда? — выговорил викарий.
— Сейчас, — ответил Бэзил, вдевая руку в рукав мехового пальто.
Викарий поднялся, трясясь, как желе.
— Нет, право, зачем же? — лепетал он.
Бэзил вынул руку из рукава и снова бросил пальто на ручку кресла.
— Вот как? — выразительно спросил он. — Вы считаете, что это не нужно? Тогда, мой преподобный друг, я бы хотел увидеть вас без этих бакенбард.
Я поднялся, ибо наконец пришла великая беда. Как ни возбуждало, как ни радовало постоянное общение с Бэзилом, я всегда ощущал, что его блистательный разум — на краю и может сорваться. Он видел то, чего не увидишь, охраняя себя от безумия, а я ждал, как ждут смерти друга, когда у того — больное сердце. Это могло случиться где угодно и когда угодно — в поле, где он любуется закатом, в кебе, где он курит сигару. Это случилось теперь. В тот самый миг, когда Бэзил Грант должен был изречь слова, которые спасут человека, он утратил разум.
— Бакенбарды! — вскричал он, сверкнув глазами. — И лысину, пожалуйста.
Викарий, естественно, попятился. Я встал между ними.
— Присядьте, Бэзил! — взмолился я. — Вы немного возбуждены. Допейте вино.
— Бакенбарды, — твердо возразил он. — Дайте их мне.
Он кинулся к викарию, викарий кинулся к двери, но не успел. Тихая комната превратилась не то в пантомиму, не то в пандемониум. Летали кресла, гремели столы, падали ширмы, в осколки разлеталась посуда, а Бэзил Грант гонялся за преподобным Шортером.
Как ни странно, викарий Чентси, в Эссексе, вел себя совсем не так, как подобает его сану и возрасту. Его прыжки и удары удивили бы, если бы он был юнцом, сейчас же наводили на мысль о фарсе или о сказке. Они бы удивили; но сам он совсем не удивлялся. Он даже веселился, как и Бэзил. Придется сказать невероятную правду: оба они смеялись.
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая