Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль - Аноним - Страница 6

Тем вечером, только раньше, она поинтересовалась, как я провел уик-энд.

– Неплохо, – ответил я. – Удалось перепихнуться.

Ошеломленная, она уставилась на меня с той же искательной улыбкой, с которой только что задавала вопрос.

Пиво хлестнуло в лицо с такой силой, что казалось, будто мне дали пощечину. Но я не просто произнес эту фразу: она сопровождалась Той Самой Ухмылкой. Пенелопа уже ощутила на себе ее мощь, а теперь настала очередь Дженни.

Мне еще никогда не выплескивали пиво в лицо. Это было лестно. Дженни поднялась, сорвала куртку со спинки стула и ушла. Медленно слизывая капли с губ, я обменялся с барменом красноречивым взглядом – «ох уж эти цыпочки!» – и вернулся к своему пока еще не тронутому пиву.

Ненадолго.

К слову о пощечинах и действии Той Самой Ухмылки. Я уже давным-давно не напрашивался на побои. «Лебедь» в Южном Лондоне был идеальным местом как раз для такого избиения.

Очень ирландским, для тех, кто «не дурак подраться». Много-много вышибал. Они привставали на табуретах, чтобы лучше отслеживать паству, состоящую в основном из ирландских эмигрантов вроде меня, предающихся обильным возлияниям. Я был поглощен разговором с высоким рыжим мужчиной из Дублина. Нас не раз пихали локтями, когда другие изгнанники пытались чуть больше приблизиться к возлюбленной родине посредством «Гиннесса».

Местечко, которое оккупировали мы с тем дублинцем, было священным. Прямо перед стойкой. Нужно было приходить в бар в три часа дня, чтобы занять такую стратегическую позицию. Я же был там с часу. В общем, я повернулся к дублинцу и вполне правдиво проинформировал его:

– Я выслушиваю твое дерьмо весь день, и меня уже блевать тянет. Вот спорить готов на все, что у меня есть, что ты из Дублина!

И тут же получил удар головой такой силы, что кровь плюхнула в бокал. И заспорил сам с собой: следует ли мне попытаться отцедить кровяной сгусток сквозь зубы, чтобы не лишиться того дюйма сидра, который еще оставался в бокале? Мне показалось невероятно важным ловить капающую кровь в бокал. По какой-то причине я не должен был залить кровью все вокруг. И я решил объявить:

– Один из нас уберется из этого бара, и это буду не я.

Я посмотрел на своего обидчика, чье лицо отражало все муки жажды крови.

Стоп-кадр.

Я видел это выражение лишь трижды. Это был первый раз. Второй был тогда, когда меня сшиб с велосипеда «наемный» мотоциклист, и я ждал, пока врачи «Скорой» не убедятся, что у меня нет серьезных повреждений. Я лежал на спине, боясь бросить взгляд на собственные ноги. На верхней палубе двухэтажного автобуса, проезжавшего мимо, сидела пожилая дама в коричневом пальто. Автобусу пришлось остановиться – предположительно, из-за общей суматохи. Выражение лица старой карги было точь-в-точь таким же, как сейчас у нашего приятеля-дублинца. Взгляните на него. Рыжая щетина, язык слегка высунут между мясистыми губами… натуральная п**да, клянусь. Другие головы тоже торчали на фоне клочка неба, который мог оказаться последним в моей жизни… но именно ее лицо затмевало все, пока я ждал «Скорой».

Лежа, я продолжал слушать песню Элвиса Костелло «Происшествия случаются» – вот вам крест, я не шучу. Мой плеер, пусть и покоцанный, был включен и продолжал работать. Та старая корова, что смотрела на меня сверху вниз, казалось, кивала в такт сентиментальным откровениям мистера Костелло. Я пытался прочесть по лицу старухи, насколько сильно я пострадал. Жалел, что не знаком с ней ближе, ибо, если она была совершенной сукой, то легкая усмешка на ее лице означала бы, что мне п****ц и мои ноги превратились в фарш. Но если она была милой и заботливой старушкой, которая кормит голубей и гладит незнакомых собак, то я был в хорошей форме, потому что она улыбалась. Я решил, что она сука, а мне п****ц.

В третий раз я увидел это выражение, когда девушка, которую я любил… Погодите минутку, вот к чему я, блин, все этои веду. Мы еще до этого доберемся.

Конец стоп-кадра.

Тот дублинец выглядел так, словно только что занимался со мной сексом. Мне потребовалось немало времени, чтобы осознать, что я получил удар головой. Боли не было. Только в глазах потемнело. Словно кто-то прикручивал один из этих диммерных выключателей в гостиной.

– Нет. Свинячить не будем. Без «стекла», – проговорил он.

Я сразу же понял, что это значит. Он думал, что я собираюсь «застеклить» ему, или мысль «застеклить» мне пришла в голову ему самому.

Я сосредоточивал все свое внимание на том, чтобы направить эту странную капающую кровь – которая с тем же успехом могла бы капать с потолка – в пинтовый бокал в своей правой руке. По какой-то причине для меня стало важно не изгваздать пол «Лебедя».

«Застеклить» – значит, дать другому пинтовым бокалом в лицо. «Пинтовый бокал в лицо» применяется следующим образом. Ободок бокала располагается вокруг подбородка и под носом. Затем сжатым кулаком с большой силой наносится удар по донышку бокала. Красивое лицо, склонившееся над страницей, на которой появляются эти строки, может лишь поморщиться при мысли о том, что могло случиться в тот вечер.

Итак, я сидел, держа в руке полупинту собственной крови, а он хотел меня в самом худшем из возможных смыслов этого слова. Внезапно он дернулся вверх, словно его засасывал гигантский пылесос. Осознав свое неминуемое изгнание, дублинец дотянулся до ворота моей куртки и потянул меня за собой. Мы поневоле образовали этакий хоровод, конга-поезд, локомотивом которого были сперва два, потом три слезших со своих табуретов вышибалы.

О да, что может быть лучше, чем тихонько выпить стаканчик.

Дублинец хотел выволочь меня на улицу, чтобы там со вкусом и расстановкой отметелить, но я просто выскользнул из куртки и вернулся на свою позицию, к свеженалитой пинте восхитительного сухого сидра. За счет заведения.

В конце концов, один из нас действительно покинул этот бар.

Мою куртку, аккуратно сложенную, принес и протянул мне один из героических сотрудников «Лебедя». Да познает он долгие годы процветания.

Кто после Пенни? Это была… дайте-ка вспомнить… все равно не припоминаю ее имени. Она была – или представлялась – дизайнером. Буйно вьющиеся каштановые волосы. Сияющая. Привлекательная. Тридцать три, выглядела на тридцать восемь. Когда тебе двадцать девять, ты старик. Кстати, я чувствовал себя на все восемьдесят.

– Тебе нравятся деревья?

Вот и все, что я ей сказал. Потом она говорила мне, что мой вопрос заворожил ее. Она сообразила, к чему я клоню, намного быстрее, чем любая другая. Но все равно не вовремя. Я провел с ней мучительный день однажды в воскресенье, дожидаясь ночи. Она приготовила ужин. Курицу. И пригласила четверых своих братьев. Потом я узнал, что это происходит каждое воскресенье. В тот раз я решил, что это сделано в мою честь.

Я никогда не был любителем травки. Понимаете ли, я был пьяницей. Но в тот день я оказался на мели, так что поневоле выс-с-с-сосал столько этого дерьма, сколько смог. Единственное, на что оказалась способна травка – это помочь моей и без того выдающейся паранойе разрастись до международных масштабов. Я думал, что эти четыре братца отымеют меня в зад в качестве десерта, а затем забьют до смерти своими белыми кулаками. Я был на приходе. Курица, когда она наконец появилась на столе, была похожа на некое расчлененное дикое животное, слишком долго пролежавшее в саванне. Иисусе, как она меня напугала! Моему одурманенному разуму казалось, что она еще дышит. Мстительный, пышущий ненавистью остов. Слава богу, кто-то принес бутылку красного вина. Мне пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не метнуться через стол и не припасть к ее горлышку. Один бокал мне все же достался.

У нее еще хватило наглости отпускать намеки насчет того, насколько много я выпил! И это будет говорить мне девица, которая курит дурь? Потом пришлось ждать, пока вся эта смехотворная братско-сестринская тягомотина себя не исчерпает, прежде чем мне было позволено пробраться в ее спальню, а затем и в трусики.