Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль - Аноним - Страница 4

Я произнес этот монолог со всей возможной искренностью. Я был честен. Я хотел, чтобы она причинила мне ответную боль. Это были бы новые МЫ.

Она смотрела на меня. Внутрь меня. Эти прекрасные глаза, остекленевшие и сияющие, как маленькие голубые кровоподтеки. И все же она выглядела более сильной, чем я когда-либо ее видел. Непривязанной. Одинокой. Недостижимой.

Для меня.

Дело было сделано. Четыре с половиной года. Я должен был позаботиться о том, что она продолжит со мной знаться. И в то же время мне было наплевать. Мне нужно было что-то – что угодно, – что подтолкнуло бы меня вперед. Через край, если понадобится. Я хотел винить ее в том, что могло случиться. Я хотел мифологизировать ее. Ту, Кто Стала Мстить Тому, Кто Посмел Взбунтоваться.

Любовь убила больше людей, чем рак. Ладно-ладно, может, и не физически, зато она омрачила больше жизней. Лишила большего числа надежд, помогла продать больше лекарств, вызвала больше слез.

Если смотреть в ретроспективе, вот что это было – мои пробы на роль Хитклиффа[2] из Хакни. Я подбросил еще парочку отборных оскорблений, как то: твой папаша – придурок, твой брат – дебил, ты для меня недостаточно умна, а я – гений, и мне надоело притворяться глупее, чем я есть… и пошел к стойке за бренди. Как видите, я все же припомнил бо́льшую часть подробностей, но вполне могли быть и какие-то еще, которые я забыл.

Ради нее надеюсь, что нет.

В тот вечер, пытаясь съесть кебаб, я таки навернулся со своего здоровенного черного велосипеда где-то в районе парка Виктории. Мне было все равно, сумею ли я подняться с асфальта. Я хохотал и пел «Рожденный свободным» и каким-то образом позже ночью добрался-таки до ее квартиры. Как обычно, она оставила для меня дверь открытой. Помню, я еще подумал: «Вот сука… она не восприняла меня всерьез».

Но, завалившись к ней в постель, почувствовал вибрации: она плакала, пока не уснула. Помню, как она одевалась на следующее утро. Извиваясь, натягивала комплект белого нижнего белья. Стоящая перед зеркалом, она была ошеломительна. Выражение, которое было у нее на лице, когда она решала, нравится ли ей, как она выглядит, резко контрастировало с тем, которое появилось, когда она поймала меня за подглядыванием. На моем месте вполне мог бы быть какой-нибудь бездомный, выглядывающий из-под одеяла.

Она уехала с тем парнем со своей работы. Я не был готов к тому, насколько это будет больно. Я чувствовал то, что, должно быть, чувствовала она, когда я ранил ее. Содрогание.

Разве не были мы на самом деле одним целым? Могли бы с тем же успехом ссориться с зеркалом, как и друг с другом. В любом случае, я должен сказать вот что. После того как Пен уехала, кто-то действительно одно время звонил мне каждый вечер в восемь, примерно недели две. Это по-настоящему изводило меня. Я отвечал и… ничего. Кто бы это ни делал, он после этого мягко клал трубку. И это «мягко» пугало меня сильнее, чем все прочее. Бесстрастность. Эта интрига вписывалась в мои параноидные иллюзии, и мое пьянство к тому времени прогрессировало, превратившись из «хобби» в «работу с полной занятостью». Оно должно было прикончить меня, и я с радостью приветствовал эту перспективу.

Я относил свои несчастья на счет коварства и хитрости этой серенькой мышки из Стратфорда-на-Эйвоне, которую звали Пенелопой. И хотя я тешил себя мыслью, что она стремится отомстить, я не осознавал, что оставить меня вариться в моем собственном параноидном соку было уже достаточной местью. Я сделал себе хуже, чем она могла представить в самых диких своих мечтах. Когда меня едва не расплющило между машиной и мотоциклом, я сумел вообразить, что это все подстроила она. Мои потери состояли из смятого в лепешку велосипеда и сломанной кисти. Какой восторг у меня вызывала мысль о том, что она взяла себе за труд подстроить мне такую романтическую месть! Должно быть, она по-настоящему меня любит!

Я не мог пойти сам поссать, поскольку моя левая рука не функционировала, а правая была зверски ободрана об асфальт. С раздутым мочевым пузырем, с обеими руками, выставленными перед собой, я точно выпрашивал милостыню у других пациентов отделения неотложной помощи. И улыбался, потому что Пенелопа достаточно любила меня, чтобы задумать покушение на ту смехотворную нелепость, которая называлась моей жизнью. Я фантазировал о том, что она в любую секунду объявится здесь, переодетая медсестрой, и устроит мне долгую, медленную, роскошную мастурбацию… но только после того, как поможет мне долго, медленно и роскошно помочиться.

Позднее я убедил себя в том, что это она заявилась в мою дрянную квартирку в цокольном этаже в качестве вероятной будущей соседки-соарендаторши. Я отказывался принимать эту «кандидатку» всерьез. К примеру, когда она спросила, где здесь туалет, я едва удержался от соблазна поаплодировать. Меня веселило то, что она, побывав в этой квартире сотни раз, взяла себе за труд так убедительно расспрашивать о ней. Она знала ее лучше, чем я сам, поскольку я очень часто пребывал в бессознательном состоянии. Но я не собирался портить ее маленькую шутку. Я встречал каждый ее вопрос ободряющей улыбкой и ироническим ответом. Улыбаясь чересчур радушно и понимающе кивая, я проводил ту молодую женщину за дверь. Она не стала снимать соседнюю комнату.

Итак, вот он я, моя крошка бросила меня ради другого парня, у которого была своя квартира, пальто и машина. Я вступал в мир боли… и не вся она была моей.

Звуки музыки в стиле кантри.

Итак, теперь я был готов передавать сокровища своих знаний непосвященным. Не раненым. Невинным. Поскольку подруга больше мне не мешала, я мог всецело посвятить себя делу. Я был реально измочален и озлоблен. Единственное, что я хотел, – это чтобы другие тоже это ощутили. Особенно девушки. Девушка была причиной, значит, девушке и придется платить. Я хотел причинять боль. Для меня открылся совершенно новый мир. Я и представить себе не мог, что можно ощущать такую боль. Меня много раз били, но это и рядом не стояло. Я не ожидал физической боли. Жгучее ощущение в груди, словно каким-то образом в ней целую ночь напролет пролежал огромный раскаленный булыжник. Этакая выморочная, медленно развертывающаяся паника. Полная противоположность возбуждению. Ее сопровождали стреляющие боли, сбегающие вниз по тыльной стороне рук. Что это было? Отвержение? Неужели оно действительно настолько осязаемо? Я мог думать только о том, что, коль скоро мне можно было причинить такую боль, значит, я наверняка могу причинять ее другим.

Это меня утешало.

Я изучал и бережно хранил каждую новую царапину дискомфорта. Я записывал то, что случилось и как оно на меня подействовало. Я звонил и просил ее автоответчик сделать мне больно. Чтобы освободиться, мне необходимо было ненавидеть ее. Все было кончено, но я не мог стерпеть тот факт, что она по-прежнему нужна мне. Так что я умолял ее ранить меня, что она и делала, отказываясь это сделать. А тем временем я шатался в лондонской ночи в поисках сердец, в которые можно всадить нож.

Учительница из Ирландии. Около двадцати пяти. Девственница. Нет, правда. Она говорила, что я «завидно владею английским языком». Я не очень понимал, что мне с ней делать. Озарение пришло ко мне, когда я проскользнул в ее постель, после того как подал свою фирменную бескостную курицу, приготовление которой пугало даже меня, поскольку требовало столь продолжительного отдирания плоти от костей. Она была помолвлена, собиралась замуж. Я ненавидел ее за это. Это всплыло в разговоре о том, что ей стыдно быть девственницей. Она не хотела, чтобы ее жених в их первую брачную ночь узнал, что она все еще нетронута.

Я не знал, с чего начать.

Научить ее кое-каким грязным трюкам, которые посеяли бы семена сомнения в уме ее жениха? Например, я всегда был невысокого мнения о девушке, которая глотает. Не поймите меня неправильно, это фантастическое ощущение, и в этот момент во мне все светится от благодарности, но только шлюха стала бы на самом деле делать что-то подобное. Не так должна себя вести будущая жена.