И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ) - "Люук Найтгест" - Страница 75

❃ ❃ ❃

Вампир чуть поморщился и потряс головой, стараясь выкинуть из неё быстрый стук сердца сидящего рядом художника. Тот беспечно трепался о том, какие картины хочет нарисовать, но пульс у него был столь дикий, что Пассиса не мог его игнорировать. Это раздражало его жажду, сбивало с мыслей и не давало толком прислушаться к словам парнишки.

— Рок, мне кажется, нам всё-таки пора, — перебил его Найтгест, обеспокоенно посмотрев на Миррора.

На секунду чернокнижнику показалось, что на лице собеседника появился ужас, но он тут же растаял под расстроенным выражением лица.

— Да ладно, зачем, — жалобно протянул художник, глядя на него столь умоляюще, что вампир слегка растерялся.

— Да у тебя уже давление от жары скачет! — возмутился Пассиса, а затем потянулся и взял художника за руку. Против ожидания она была совершенно ледяной, а пульс стал совсем уж безумным. Поглядев в глаза юноши с расширенными зрачками, вампир взорвался. — Тебе точно хватит! Давай, вылезай. Не хватало ещё в обморок упасть!

Роккэн посмотрел на него странно. Как будто на душевно больного или на ребёнка с задержкой в развитии, но с тихим вздохом выбрался из воды и неохотно закутался в полотенце. Вампир последовал за ним, первым вышел, растерянно посмотрел на пустующую и абсолютно сухую душевую, вышел в предбанник. Никаких следов Руруки или Люука видно не было, и он растерянно поморгал, оглянулся на Роккэна:

— А где мальчики? Они же сказали, что ополоснутся и вернуться.

— Наверное, поднялись в бар или в другую сауну пошли, — быстро нашёлся художник, заулыбавшись, поняв, что у него есть шанс ещё немного побыть вместе с Пассисой наедине. — Пойдём чаю попьём? Или, может, до трактира дойдём? Я вот страшно голодный! Сейчас бы целого кита съел.

Найтгест тихо рассмеялся, прикрыв рот кулаком и смешливо зажмурившись от этого забавного вида. Художник торопился так, словно опаздывал на рейс собственной жизни, и псионик не посмел его задерживать, тоже поспешив одеться и последовать на выход за юношей. Они и правда добрались до небольшой и тихой корчмы неподалёку, где на пару схомячили большую запечённую на открытом огне рыбу с жареным луком и грибами, выпили целых два чайника чая, а затем ещё некоторое время ездили по безопасным улицам Умбрэ, болтая ни о чём.

— Я поеду обратно в замок, — зевнул Пассиса, останавливая жеребца и потирая глаза. — А ты?

— Я бы поехал, но надо дождаться Руруку. Думаю, он поехал в наш дом, здесь недалеко. Может, заглянешь?

— Нет, спасибо, Рок, я лучше проедусь и отдохну у себя, — Найтгест мягко улыбнулся, с некоторым удивлением отметив расстройство на лице юноши. Неужели он так боится оставаться один? Или, может, так переживает за брата? — До встречи. Спасибо за хороший вечер.

— Не благодари, — отмахнулся художник, а потом ещё долго оставался на месте, неподвижный, глядя на удаляющегося рысью наездника в чёрном плаще. Улыбка сползла с лица Миррора. — Жаль, что не останешься, — тихо себе под нос выдохнул юноша, а потом развернул коня и шагом направил его в сторону дома.

Там было пусто и тихо, до боли тихо, что не могло не расстраивать, но слегка уставший Роккэн добрался до кровати и с радостью завалился на неё, едва только раздевшись, и тут же и уснув. Но спал он недолго — скрипнула дверь, и он приоткрыл глаза, прислушиваясь. Шаги, определённо, принадлежали Руруке. Шорох одежды, тихая беззлобная ругань, а затем едва слышный, но почувствовавшийся скрип просевшего под весом летописца матраса. Старший брат завозился, устроился, но всё равно вздрогнул, когда художник подал голос.

— Понравилось? — дежурно поинтересовался Роккэн у брата.

— Угу, — коротко отозвался летописец, глядя в потолок и стараясь скрыть совершенно отчаянное выражение глаз и лица.

— Ну, славно, — пробормотал Роккэн и приобнял его, тут же размеренно, глубоко задышав, как будто сразу и уснул.

Летописец до боли прикусил губу и крепко зажмурился, изо всех сил сдерживая срывающееся дыхание. Он чувствовал себя без малого ненужным, приятным аксессуаром к собственному брату, а оттого настроение становилось всё более поганым, и поделать с этим ничего не мог, до дрожи в теле терпя душевную муку. Не удержав судорожного выдоха, готового прерваться слезами, хронист повернулся спиной к Роккэну, стиснул подушку в пальцах. Как никогда сильно хотелось почувствовать, как он обнимает, прижимается в поисках тепла, подпихивает вечно ледяные ступни к его ногам, а ладони прячет под бок. Ночь, проведённая без этих объятий, казалась сущим адом, и хронист не знал, как отучить себя от этой слабости.

— А на брата сил не осталось, м? — внезапно спросил Роккэн, и Рурука едва не вздрогнул, тут же задышав ровно и без дрожи.

— А что, просто так уснуть не можешь? — невольно огрызнулся он, тут же укусив себя за язык, но сказанного было не воротить.

— Люби тебя после такого, — мрачно хмыкнул художник, и старший Миррор едва сдержал крик отчаяния, до крови укусив костяшку, а затем сквозь кожу и зубы процедил, не в силах сдержать яд обиды и горечи, просочившийся в голос.

— На меня уже сил не осталось, да?

Роккэн потянул его за плечо, а затем уселся сверху, почему-то улыбаясь от уха до уха, и Рурука спешно убрал от лица стиснутый кулак с искусанной кожей на тыльной стороне ладони. Упершись ладонями по обе стороны от головы брата, он вдруг стал засыпать его вопросами!

— Ну, как он? Какой? Кто был сверху? Он, небось, да? Не-ет? А в какой позе? — а затем совсем уж ехидно фыркнул: — Он был лучше меня?

Хронист медленно приподнялся на локтях, сохраняя молчание и внимательно глядя на брата. Всё ещё чуть мокрые длинные тяжёлые волосы вились, чаруя своими изгибами, как и всегда. Протянув руку, старший Миррор зарылся в них пальцами, нежно провёл низ, разбирая влажные пряди, не причиняя боли. Медленно подавшись вперёд, Рурука коснулся губами груди брата над самым сердцем, а затем тихо проговорил, щекоча чувствительную кожу дыханием:

— Нет ничего и никого лучше тебя.

К его истинному восторгу художник стремительно побурел, глаза его заблестели, и он прижал к лицу ладони, тут же глухо забубнив:

— Придурок! Нельзя же так…

Улыбка поползла по лицу Миррора, и он даже не думал сдерживать её, целуя каждый палец Роккэна, слегка прихватывая кожу губами, обласкал тыльные стороны ладоней, оставил небольшой засос, снова стал целовать пальцы и, желая закрепить результат, добавил:

— Только так и можно.

Пискнув, художник развёл ладони в стороны, подался к нему навстречу и поцеловал, зарывшись пальцами в волосы, мелко дрожа в унисон с братом, прижимаясь к нему столь тесно, что кожа казалась досадным препятствием между ними. Рурука мягко подмял его под себя, принимаясь исступлённо гладить, едва касаясь, заставляя выгибаться вслед за своими прикосновениями. Оторвавшись от губ художника, Миррор стал оцеловывать всё его тело, как обезумевший, то и дело надолго прижимаясь к тому или иному месту, будто чертил своеобразную карту.

— Пусть он и прикинулся тобой, — с придыханием абсолютно севшим голосом прошептал Рурука, огладив щёку брата подушечкой большого пальца, — но я знаю все эти мелочи: шрамы, родинки, веснушки — все до одной. Мои любимые изъяны, — он поцеловал сначала одну на скуле под правым глазом Роккэна, затем вторую, чуть выше, на нижнем веке, чуть не задыхаясь от восторга, экстаза, что охватывал его душу всякий раз, когда он мог так свободно прикасаться к любимому младшему брату.

Он гладил и целовал все эти, казалось бы, абсолютно незаметные приметы, говоря, когда какая появилась: где упал, где натолкнулся на косяк двери, когда порезался, когда появилась очередная родинка. Шептал, чуть прикусывал, и Роккэн не знал, хочет ли он куда-то деваться от этих пылких ласк или нет, медленно плавясь от происходящего, прикрывая глаза.

— Сдался мне его идеальный Роккэн, когда у меня есть ты? — выдохнул с содроганием Рурука, вскинув сверкающий взгляд на художника.

Протянув руку, художник приласкал Руруку, погладил по щеке, по губам, странно усмехнулся каким-то своим мыслям и опустил взгляд на замершего юношу.