Поцелуй победителя - Руткоски Мари - Страница 27

Кестрель вспомнила, как спокойно он сжимал меч.

— Ты думал, что на дороге прячутся валорианцы. Но не испугался.

— Пожалуй, нет.

— Так чего же ты боишься?

— Пауков, — серьезно ответил Арин.

Кестрель легонько ткнула его локтем.

— Ай.

Она усмехнулась:

— Пауков, значит.

— И еще этих тварей с кучей ножек. — Он содрогнулся всем телом. — О боги.

Кестрель рассмеялась. Потом Арин тихо добавил:

— Я испугался, когда пришел в конюшню и увидел, что в стойле Ланса пусто.

Вздрогнув, она оглянулась, но увидела лишь край его подбородка и тень на шее. Кестрель отвернулась и уставилась на дорогу.

— Это хуже паука? — спросила она шутливо.

— О, намного.

— Если бы я сбежала, далеко все равно бы не ушла.

— Опыт подсказывает мне, что недооценивать тебя опасно.

— Но ты не погнался за мной.

— Нет.

— Хотя тебе хотелось.

— Да.

— И что же тебя остановило?

— Страх, — ответил Арин. — Я боялся проявить к тебе недоверие. Я уже оседлал коня, готов был ехать… Но потом подумал, что если поступлю так, то стану для тебя не лучше тюремщика.

Его слова пробудили в Кестрель странное чувство. Арин сменил тон, и теперь в его голосе зазвучали озорные нотки.

— К тому же я тебя побаиваюсь.

— Неправда!

— Правда-правда. Я решил, что тебе не понравится, если за тобой будут гнаться. Знаю, что бывает с теми, кто тебя разозлит. А теперь тебе известна моя слабость, и ты точно начнешь запускать пауков мне под рубашку за малейшую провинность. Тяжело мне придется.

Кестрель возмущенно фыркнула, но почувствовала, что успокоилась. Напряжение, пронизавшее ее до костей, ушло. Она словно пила этот день, в котором смешались оттенки зелени, синевы и золота. Сильный конь, ровно шагавший по дороге. Шелест листвы, ветвей и побегов. Чужие руки, придерживающие ее в седле. Корни деревьев, выбивающиеся из-под земли. Слова теснились в горле, но на душе было легко и тепло, и это дало Кестрель силы заговорить.

— Ты сказал, что я пока не знаю, что заставило меня остановить Ланса у поворота к моему дому. А у тебя самого нет никаких догадок?

Арин помедлил, но в конце концов ответил:

— Нет. Я не задумывался.

— Ты всегда обо всем размышляешь.

Удивленный ее тоном, таким знакомым, Арин промолчал.

— Ну же, скажи, — попросила Кестрель.

— Я решил, что лучше не буду делать предположений. Для меня это… — Арин сделал паузу, — небезопасно. Когда дело касается тебя.

Они приближались к дому. Ехать было легко. Арин теперь держал повод в одной руке. Кестрель немного жалела Ланса, которому пришлось тащить на себе двойной груз. Нужно его наградить. Она знала, где хранят морковь. Но вскоре Кестрель откинула мысли об угощении и щетках для лошади и снова принялась перебирать картины, которые не желали ее оставлять. Развилка на дороге. Арин у ручья. Короткое воспоминание о том, как она впервые увидела его. Его нежелание поднимать взгляд. Лицо в синяках. Доспех из чистой ненависти.

— Я плохо с тобой обращалась, когда ты работал у меня? — спросила Кестрель.

— Нет.

— Я тебя била?

— Нет, Кестрель. К чему такие вопросы?

— Я помню синяки у тебя на лице.

— Это не ты. Ты бы так не поступила.

— Ну, — возразила она, — я ведь совсем недавно дала тебе пощечину.

— Это совсем другое.

Кестрель вспомнила чувство бессилия, охватившее ее в тот момент, когда она ударила его. Пожалуй, она понимала, о чем он говорит.

— Так какой я была, когда ты принадлежал мне?

Ответа не последовало. Тишину нарушал лишь шелест листвы и стук копыт. Лес стал реже. Между деревьев уже виднелся дом Арина.

— Ты ненавидел меня, — догадалась Кестрель.

Он остановил коня.

— Посмотри на меня, пожалуйста.

Кестрель повернулась в седле и встретилась в ним взглядом.

— Да, поначалу я тебя ненавидел. Просто за то, что ты была моей госпожой. Я тебя совсем не знал. Но постепенно начал понимать. Ты казалась милой. Доброта рабовладельца — беда для раба. По крайней мере, мне такое отношение не нравилось. Просто еще один способ унизить, чтобы ты благодарил господина за то, что не заслуживает благодарности. В детстве я так и делал, но потом вырос и понял, что, пожалуй, предпочитаю жестокость. Она честнее. Никто не притворяется хорошим. Поэтому я нарушал правила. Особенно с тобой. Я пытался заставить тебя наказать меня. Чтобы ты не сдержалась и показала свое истинное лицо.

Кестрель ничего не могла понять по выражению лица Арина. Шея, выгнутая под неловким углом, начала болеть. Пришлось отвернуться.

— Но ты на самом деле оказалась такой. Умной, смелой, хитрой. И доброй. Ты ничего не скрывала. Тогда я разозлился, что никто не вынуждает тебя скрываться. Ведь это такая роскошь — ни от кого не прятаться, верно? А мне-то приходилось! Иногда открывшаяся правда сжимает тебя, точно тиски, не дает дышать. Это как раз такой случай. Но, с другой стороны, мне больно было смотреть на тебя не только поэтому. Ты мне нравилась.

Кестрель не знала, что ответить.

— Я пытаюсь говорить честно.

— Я тебе верю. Вот только трудно представить, что ты действительно меня знал. Кое-что из того, что ты сказал, я не могу понять.

— Что именно?

— Уж слишком у меня противоречивый характер.

— Разве?

— Мне кажется, человек не может быть одновременно хитрым и добрым.

Арин рассмеялся:

— Ты — можешь.

Оба замолчали. Ланс нетерпеливо переминался на месте. Арин провел кончиком пальца по ее шее. Нащупал заживший шрам на плече, под краем платья. Тонкий длинный рубец был нечувствителен, но кожа вокруг него ощущала прикосновение. Кестрель вздрогнула, радуясь, что Арин не видит ее лица.

— Ты изменилась, — пробормотал он, — но в то же время осталась собой. Ты достойна восхищения. И я преклоняюсь перед тобой.

Кестрель снова овладел страх. Она боялась развилки в лесу, оставшейся за спиной. Боялась того, что Арин знал ее и раньше, а теперь считал достойной преклонения. Боялась того, что это значит. Она не хотела благоговейного отношения к себе и с подозрением относилась к его проявлениям.

Кестрель сжала бока коня коленями. Арин убрал руку. Ланс поскакал к конюшне. В тот день Арин больше с ней не разговаривал, если не считать предложения почистить Ланса вместо нее. Кестрель согласилась. Ей хотелось побыть одной. Даже вернувшись в дом, она чувствовала, как горит кожа на шее, упрямо и беспощадно напоминая о произошедшем. И все из-за одного прикосновения, которым Арин хотел ее успокоить. Но оно-то и не позволяло расслабиться.

Что-то в прошедшем дне могло бы ее утешить, но в памяти осталось только это. Кестрель решила, что Арин и спокойствие несовместимы.

Арин снова уехал. Он оставил для Кестрель записку, где предупредил о своем отсутствии, но не упомянул, чем оно вызвано и как долго продлится. Она могла лишь предположить, что отъезд касается войны и излагать это на бумаге Арин не решился. Кестрель уязвило, что он не пришел сказал лично, но потом она вспомнила, как дернулась от прикосновения Арина. Вот и причина. Но Кестрель это не понравилось.

— Уж больно ты любопытная, — отмахнулся принц. Его голос звучал весело и вполне дружелюбно. Однако Кестрель поняла, что на этом разговор окончен и выпрашивать другой ответ бесполезно.

Они играли в «Пограничье» в гостиной. Окна были открыты. Собиралась буря, но дождь еще на начался. На горизонте клубились темные облака. Ветер, пахнущий свежестью, покачивал занавески. Рошар поерзал, глядя на доску. Арин не взял Ланса. Все лошади были в конюшне. Кестрель их сосчитала. Рошар бросил взгляд на темнеющее небо.

— Он в море? — спросила она.

— Дорогуша, тебе-то какое дело?

— Тебя что-то беспокоит.

— Меня беспокоишь ты. Вот-вот обыграешь.

— Я думала, вы ведете войну. Неужели у тебя нет дел поважнее, чем сидеть тут и играть со мной в «Пограничье»?