Поцелуй победителя - Руткоски Мари - Страница 23

Когда напали валорианцы, я была за городом, в поместье к югу отсюда, принадлежавшем моим родителям. Мы поехали туда с няней, чтобы забрать некоторые мои вещи, прежде чем дом закроют на зиму. Валорианский генерал — твой отец — сначала захватил город, а поместьями занялся уже потом. Мы попытались закрыться в доме, но ставни сорвали… Не знаю, что стало с моей няней. С тех пор я больше никогда ее не видела. Меня оставили трудиться на ферме. Даже для десятилетнего ребенка там можно найти работу. Потом продали в другое поместье. Уезжать было тяжело, но оставаться рабыней в родном доме было не легче.

Я заставила себя покориться. Не всем это удается. Вот Арин никогда не умел, разве что на короткий срок. Зато меня не секли. Я вела себя послушно и мило, выполняла все, что прикажут, хотя порой то, что меня заставляли делать, было хуже наказания. В конце концов очередной мой владелец перевез меня в город.

Еще до войны — в последний день перед моим отъездом за город — Арин подарил мне засушенный розовый цветок. Формой он напоминал веер. Я вложила его в медальон и села с ним в карету. Потом медальон потерялся, и цветок вместе с ним. Но я до сих пор его помню.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь?

Сарсин повернулась к Кестрель, щурясь от яркого солнца.

— Хочу, чтобы ты поняла меня. — Гэррани помолчала. — И его… Ты спросила, где он.

— Мне все равно.

— Он уезжал. И только сегодня вернулся.

Сказав это, Сарсин сразу же ушла. Она явно показывала, что стоит сходить к нему. Прозрачность намека так разозлила Кестрель, что сперва она даже задумываться об этом не хотела. Раздражение нарастало, закрывая собой все. Если бы Сарсин вложила ей в руку тот самый засушенный цветок, Кестрель с удовольствием раскрошила бы его и развеяла розовую пыль. Сейчас она чувствовала себя точно так же, как на рассвете, когда проснулась в его пустой постели. В конце концов, именно злость заставила Кестрель встать и выйти в сад на крыше.

Она шла через коридор, ведущий от его лоджии в одну из комнат, когда из глубины покоев донесся приглушенный стук шагов. Раздался металлический грохот, затем еще какие-то звуки, едва слышные. Наконец наступила тишина. Потом тишина приобрела иную окраску, словно идея переросла в план, а затем стала решением. Снова раздались шаги, но теперь — навстречу Кестрель.

Сердце застучало чаще. Она застыла как вкопанная, цепляясь за собственную злость… Но это чувство растворилось, когда ее спаситель возник на пороге комнаты. Кестрель не ожидала увидеть его таким. Без сапог, в полурасстегнутой куртке, в пыли, с щетиной на подбородке, рассеченной белой линией шрама.

Он вздрогнул и уставился на нее. Потом уголки его губ приподнялись. Улыбка была милой и совсем не сочеталась с тем, что чувствовала Кестрель. Поразительно, какие разные чувства могут испытывать два человека, находящиеся в одной комнате. Но, задумавшись об этом, Кестрель поняла, что не смогла бы теперь сказать, что именно ощущает.

На его коже виднелись бурые следы. Кестрель решила сосредоточиться на том, что видела, — так проще разобраться. Она вспомнила металлический грохот, раздавшийся в глубине покоев. Воевал, значит.

— Ты победил? — спросила Кестрель.

Он рассмеялся:

— Нет.

— И что смешного в проигрыше?

— Да ничего. Просто… Вопрос очень в твоем духе.

Кестрель напряглась, гордо вздернув подбородок.

— Я — не она. Прежней Кестрель больше нет. Я не та, кого ты… — Она резко замолчала.

— Кого я люблю? — тихо договорил он.

Она не ответила. Он опустил взгляд, потирая запачканные руки.

— Прошу прощения, — произнес он и сделал шаг к выходу. Потом остановился, коснувшись резной ручки двери одним пальцем. — Я сейчас вернусь. — По тону голоса Кестрель догадалась: хоть и с опозданием, он понял, что она удивлена. — Я только на минуту. Пожалуйста, не уходи.

— Хорошо, — согласилась Кестрель — и сама себе удивилась.

Он вышел, и Кестрель охватила тревога. Она упрямо постаралась не поддаваться этому чувству. Упрямство помогло продержаться некоторое время, а потом она задумалась. Несмотря на внешнюю жесткость, в ее спасителе чувствовалась кротость, которая заставила смягчиться и саму Кестрель. Наверное, на это он и рассчитывал, но трудно обижаться на человека за это.

Кестрель все еще была погружена в свои мысли, когда он вернулся. Куртку сменила свежая рубашка, на ногах — мягкая домашняя обувь. Чистое лицо и руки, под мышкой — лист, свернутый в трубочку. Он развернул его на маленьком восьмиугольном столике с изящными резными ножками. Столик явно был рассчитан на двоих и предназначался для завтрака. Бумага оказалась картой.

— Мы потеряли Итрию, — начал он, указывая на остров на юге. — Там никто не живет, но… — Край карты топорщился. Он придавил бумагу ладонью и поднял взгляд на Кестрель. — Ты уверена, что хочешь знать обо всем?

— Ты боишься доверить мне важные сведения?

— Нет. Просто тебе это может не понравиться. Мой народ воюет с твоим.

Валорианцы держали Кестрель в тюрьме и избивали. Она скрестила руки на груди:

— И что?

— Твой отец…

— Я не хочу о нем слышать.

Сердце вновь заколотилось в прерывистом ритме. Ее собеседник изумленно приподнял брови — и руку. Он оторвал ладонь от стола, продолжая придерживать карту кончиками пальцев. Хотя кожа на его руках была чистая, ногти украшала черная каемка. Странно… Кестрель сосредоточилась на мелкой детали, которая помогла ей прийти в себя. Она вдруг поняла, что вид почерневших ногтей кажется ей знакомым.

— Ты плохо помыл руки, — сказала Кестрель.

Он посмотрел на свою руку и наконец отпустил карту. Бумага тут же начала скручиваться.

— Ах, это. — Он потер ногти подушечкой большого пальца. — Еще долго не сойдет.

Он покосился на кинжал, висевший на бедре у Кестрель, но тут же отвел взгляд, возможно, вспомнив о битве.

— Эта неудача может привести к проигрышу в войне? — спросила Кестрель.

— Кто знает.

— Скольких ты убил?

Он пожал плечами. Видимо, не считал.

— Тебя это не тревожит?

Он встретился с Кестрель взглядом и, помедлив, покачал головой.

— Почему? Тебе нравится убивать?

— Они хотят отнять мою страну.

— Значит, нравится.

— В последнее время — да, пожалуй.

— Почему?

— У меня есть на то причины.

— Это не ответ.

— Ты одна из них, Кестрель. Но я знаю, что ты не хочешь этого слышать. По-моему, ты специально заставляешь меня сказать то, после чего ты уйдешь.

Это заставило ее задуматься. Кестрель вспомнила, как тщательно расправляла простыни на его кровати, чтобы уничтожить следы своего присутствия.

— Я не… — Слова застряли в горле. Кестрель села за стол и уставилась на символ, вырезанный на его поверхности. Знак очередного бога, очевидно. У гэррани их полно. — Я не понимаю, почему так много забыла.

— Тебе давали наркотики. — Его голос зазвенел от непонятного напряжения.

— Но это не все, верно?

Он взял второй стул, но сел чуть поодаль, лицом к восточному окну, в профиль к Кестрель, так что шрама на щеке было не видно. Когда он начал свой рассказ, Кестрель вдруг подумала, что, возможно, ее собеседник тоже чувствует себя расколотым пополам. Может, так бывает со всеми? Вопрос не в том, есть ли у тебя в душе раны, а насколько легко их разглядеть.

Кестрель принялась рассматривать своего спасителя — и тюремщика, виновника всех страданий. А он продолжал говорить, и постепенно она начала вслушиваться. Он рассказывал жуткую историю тихим голосом, почти не делая пауз. Казалось, иногда он даже переставал дышать. Когда речь пошла об атаке валорианцев, Кестрель поняла, что он давно научился винить во всем себя. Это стало неистребимой привычкой, неотделимой частью его характера.

«Из-за тебя я оказалась в тюрьме». — «Да».

Только теперь ей пришло в голову, что он мог взять на себя вину, будучи невиновным. Кестрель подумала, что, кажется, догадывалась об этом еще до того, как он поведал свою кошмарную историю без прикрас. Возможно, она была к нему несправедлива. Кестрель продолжила слушать. Когда он закончил, она не посмела нарушить молчание.