Проклятие победителя - Руткоски Мари - Страница 53

— Нет, — возразила Кестрель. — Неправда. У тебя красивый голос.

Он промолчал, но это была уютная тишина.

Кестрель сжала в руках скрипку. Она хотела задать Арину вопрос о том, что же все-таки произошло в ту ночь, когда на них напали, но никак не могла собраться с духом. Смерть его родных была, как сказал бы ее отец, «пустой тратой ресурсов». Валорианцы не щадили гэрранских солдат, но старались не допускать гибели мирного населения. Мертвеца к работе не приставишь.

— Что такое, Кестрель?

Она покачала головой и вернула скрипку на стену.

— Не бойся, спроси.

Кестрель вспомнила, как отказалась выслушать его тогда, стоя возле карты в ночь после бала. Ее снова охватил стыд.

— Можешь спрашивать что угодно.

Она никак не могла сформулировать вопрос, но наконец сказала:

— Как ты выжил во время атаки на город?

— Мои родители и сестра сражались. А я нет.

Извинения были ни к чему, ведь ими ничего не исправишь. Ее народ построил свою жизнь на чужом горе. Но Кестрель все-таки произнесла:

— Мне очень жаль.

— Ты не виновата.

Они направились к выходу из покоев. В последней комнате — приемной — Арин на секунду задержался, прежде чем открыть дверь. Пауза была едва заметной, но этого мгновения Кестрель хватило, чтобы понять: внешняя дверь светлее остальных не потому, что ее специально сделали из другого дерева. Она просто новая.

Кестрель взяла Арина за горячую и шероховатую руку. На ногтях еще оставался уголь, которым топили горн в кузнице. Его кожа покраснела от того, как часто и тщательно он пытался оттереть руки. Они переплели пальцы, а затем вместе вышли в коридор, оставляя за спиной призрак двери, которую десять лет назад выбили валорианские завоеватели.

После этого Кестрель чаще стала искать его общества под предлогом того, что она хочет научиться выполнять какие-то дела по дому, например чистить сапоги.

Теперь Арин все чаще оставался дома, а в походы за город отправлял помощников.

— Хотелось бы верить в то, что он понимает, что творит, — сказала как-то Сарсин.

— Он дает своим офицерам возможность себя показать, — пожала плечами Кестрель. — Проявляя доверие к своим людям, он помогает им развивать уверенность в себе. Это разумный ход.

Сарсин бросила на нее недовольный взгляд.

— Он просто передает своим помощникам часть полномочий, — добавила Кестрель.

— Он отлынивает. И тебе прекрасно известно почему.

Кестрель вроде бы обрадовалась этим словам, но тут же вспомнила обещание, данное Джесс. Как же не хотелось об этом думать!

Она так и не поблагодарила Арина за фортепиано, поэтому отправилась его искать и нашла в библиотеке, где он, сидя у огня, изучал карту. Поленья затрещали в камине, посыпался фонтан искр, а Кестрель вдруг снова вспомнила о своем обещании — именно потому, что так отчаянно пыталась о нем забыть.

Должно быть, именно поэтому вместо слов благодарности она вдруг ляпнула:

— Ты умеешь печь медовые полумесяцы?

— Я… — Он отложил карту. — Не хочу тебя расстраивать, Кестрель, но поваром я никогда не работал.

— Но ты ведь знаешь, как заваривать чай.

Он рассмеялся.

— Ты же понимаешь, что вскипятить воду может кто угодно?

— Ясно. — Кестрель повернулась к двери, чувствуя себя полной дурочкой. И что на нее нашло?

— Вообще-то да, — сказал вдруг Арин. — Да, я умею печь медовые полумесяцы.

— Правда?

— Э-э… Нет. Но можем попытаться.

Они отправились на кухню. Едва увидев Арина, слуги тут же вышли из комнаты, оставив их вдвоем. Откуда-то появилась мука, потом Арин нашел баночку меда в шкафу. Кестрель разбила яйцо и наконец-то поняла, зачем все это затеяла. Ей хотелось притвориться, что не было никакой войны, что нет победителей и проигравших, что она и дальше сможет жить вот так спокойно.

Полумесяцы вышли твердыми, как камень.

— Что-о ж, — протянул Арин, взяв один в руки. — Пожалуй, такими и убить можно.

Она рассмеялась прежде, чем успела сказать себе, что шутка несмешная.

— Если так посмотреть, по размеру они почти как твое любимое оружие, — добавил Арин. — Кстати, ты ведь ни разу не рассказывала мне, как прошла твоя дуэль на «иглах» с лучшим бойцом в городе.

Нельзя было ему ничего говорить. В войне главная задача — как можно дольше скрывать от противника свои сильные и слабые стороны, но все-таки Кестрель не сдержалась.

Арин прикрыл лицо испачканной в муке рукой и в притворном ужасе уставился на нее сквозь пальцы.

— Ты просто зверь! Лучше тебя не злить, не то меня и боги не спасут.

— Ты ведь уже разозлил, — заметила она.

— Но разве я тебе враг? — Арин сделал шаг к ней. — Скажи.

Кестрель не ответила. Край столешницы впился ей в поясницу, и она сосредоточилась на этом ощущении.

— Ты мне — нет, — выдохнул Арин и поцеловал ее.

Губы Кестрель приоткрылись. Все было по-настоящему, но совсем не просто. От него пахло дымом и сахаром. Сладость, покрытая золой. Кестрель почувствовала привкус меда, который Арин слизывал с пальцев, пока они готовили. Ее сердце пропустило удар, и она сама жадно потянулась к нему, прижалась теснее. Арин неровно задышал и углубил поцелуй. Он приподнял ее и посадил на стол, так что ее лицо оказалось на одном уровне с его. Поцелуй продолжился, и Кестрель показалось, что слова, крылатые бестелесные создания, кружат возле них, задевают их невесомыми перьями. Слова толпились и настойчиво гудели.

«Скажи», — шептали они.

«Скажи», — вторил им поцелуй.

Любовь задрожала у нее на кончике языка. Но Кестрель не могла произнести эти слова. Как ей сказать такое после всего, что между ними было? После того, как она отсчитала пятьдесят клиньев распорядителю аукциона; после того, как часами мечтала о том, чтобы Арин спел под ее аккомпанемент; после связанных рук, после удара в колено, после признания, которое Арин прошептал ей в карете в ночь после Зимнего бала.

Вернее, эти слова были похожи на признание. Но она ошиблась. Ведь он так ничего и не сказал о заговоре. Но даже если бы сказал, все равно было уже слишком поздно.

Кестрель снова вспомнила обещание, данное подруге.

Она предаст себя, оставшись с человеком, который поцелуем заставил ее поверить в то, что ему нужна она одна. А сам в это время строил планы, мечтая уничтожить мир, в котором она жила, чтобы он оказался на вершине, а она — у подножия.

Кестрель резко отстранилась.

Арин начал извиняться, спрашивать, что он сделал не так. Его лицо залил румянец, губы припухли. Он бормотал о том, что слишком торопится, но, может, она подумает о том, чтобы остаться здесь вместе с ним.

— Моя душа принадлежит тебе, — сказал он. — Ты это знаешь.

Кестрель подняла руку, то ли потому, что не могла больше смотреть на его лицо, то ли потому, что испугалась этих слов. Она вышла из кухни. Лишь гордость не позволила ей побежать.

Кестрель пришла к себе в покои, натянула черный боевой костюм и сапоги, вытащила из плюща керамический нож, потом обвязала вокруг себя полоску ткани, закрепив свое самодельное оружие на поясе, и вышла в сад, дожидаясь темноты.

Она всегда была уверена, что легче всего сбежать через сад на крыше, но до сих пор так и не придумала, как это сделать. Окинув взглядом окружающие ее стены, снова не увидела никаких зацепок. Что толку в двери? Она ведет в покои Арина, а он…

Нет. Она ни за что не пойдет туда! Но совершенно случайно Кестрель нашла ответ на терзавший ее вопрос. Дверь как способ пройти через стену была бесполезна. Но ее можно было использовать для того, чтобы забраться наверх.

Кестрель взялась правой рукой за ручку, а левую ногу поставила на нижнюю петлю. Левой рукой ухватилась за каменный выступ и подтянулась. Пальцы ноги уперлись в петлю, эту маленькую полоску металла. Тогда она смогла поднять правую ногу и поставить ее на ручку двери рядом с рукой. Кестрель перенесла вес, выпрямилась и ухватилась за косяк, а затем зацепилась за трещину между камнем и дверью.