Лента Мёбиуса - Тилье Франк - Страница 8

– Были у нее враги? – спросил Ван.

– Враги? А у кого их нет?

– Пожалуйста, отвечайте на вопрос.

Она, казалось, задумалась. Вик не смог удержаться и представил себе эту женщину «в деле». Вот она, стиснув зубы, затянутая в виниловый костюм, склоняется над типом в наручниках, которого ведет на поводке, как собаку.

– …Куча паскудных продюсеров, с которыми она раньше работала. Другие актрисы, что завидовали ее успеху. Потом еще все эти хреновы поклонники, кому удалось раздобыть ее адрес, и теперь они пишут ей и мастурбируют над письмами. Да еще богатые клиенты, которые не просекают, что путана – не супруга.

– Поэтому она так часто и переезжала?

– Думаю, да.

– Она получала серьезные угрозы?

– Она никогда мне не говорила.

– А о чем вы разговаривали?

– Мы вообще много не разговаривали.

Ван и Вик украдкой переглянулись.

– Были у вас общие друзья?

– Нет. Никто не был в курсе наших отношений, мы их скрывали. Мы жили в разных мирах.

– Речь идет о сексе. Тут круг поуже.

Она ухмыльнулась:

– Да ничего подобного, шире некуда. Секс затрагивает всех. И меня, и вас, и этого парнишку. Целой тетради не хватит, чтобы описать все извращения, которые кроются в каждом из нас. Стоит только копнуть…

Она повернулась к Вику:

– Самые скверные – не те, на кого ты думаешь. Открой глаза – и поймешь.

Вик нахмурил брови. О ком это она? О нем? О Ване? Об Аннабель Леруа? Она встала и налила себе еще стакан. Мо похлопал Вика по плечу, словно ободряя и призывая активнее включиться в игру.

Жюльетта сжала ладонь в кулак и заговорила, словно сама с собой:

– Черт возьми, Анна… Как же тебя угораздило?

Вик заметил, что вторая ладонь осталась раскрытой, напряженной и неподвижной. И он вдруг почувствовал, как живот обдало горячей волной.

А девушка повернулась к Вану:

– И что теперь с ней будут делать? Я имею в виду… с телом…

– Мы пытаемся понять, как именно ее убили.

– Короче, вы собираетесь разрезать ее на куски.

– Можно и так сказать.

Она залпом осушила стакан. По подбородку побежала прозрачная струйка.

– Это довольно-таки смешно.

– Не вижу ничего смешного.

– Да вы просто не просекаете.

Вик колебался, и верхняя губа у него дергалась от волнения. Наконец он решился:

– Я…

– Что – ты?

– Я понял…

Жюльетта в упор посмотрела на него и повела головой в сторону Вана, чтобы тот продолжал.

– Потом прокурор или следователь выдаст тело родственникам…

– У нее нет родственников.

– В этом случае она останется в морге. Пока не отправится на кладбище.

Жюльетта еще приспустила жалюзи, и свет в комнате совсем померк.

– Может быть, она хотела бы, чтобы ее кремировали.

Ван поднялся и с хрустом потянулся.

– Мадемуазель Понселе, вас, возможно, очень скоро вызовут в полицию. Пожалуйста, не уезжайте из Парижа.

– Почему?

Сыщик заметил у нее за спиной трубку для курения опиума.

– «Бенарес»? «Юнан»?[13]

– Простите…

– Я спрашиваю, вы курите «Бенарес» или «Юнан»?

– Я вообще не курю. Это так лежит, для красоты.

Ван длинным ногтем поскреб себе кончик носа:

– Ну да, как рождественские елочные шары.

Вик, не вставая со стула, потер себе щеки и спросил уже гораздо более уверенным голосом:

– Если бы вам надо было оценить сексуальность мадемуазель Леруа в процентах, сколько бы вы ей дали?

Скрестив руки на груди, Жюльетта смерила его вызывающим взглядом:

– Что? Чего ты добиваешься? Хочешь выслужиться перед начальником? Произвести впечатление? Вы что, за сосунка его держите? – обратилась она к Вану.

– Он вовсе не мой начальник, – парировал Вик.

Она вдруг опустилась перед ним на колени:

– Да ведь ты ничего этого еще и не нюхал, небось? Мерзость человеческую, мрак, сырые подземелья. Вот китаеза – он знает. Всеми потрохами знает… А ты – ты еще девственно-чистый.

Не сводя с Вика глаз, она встала, скрипнув кожаными сапогами.

– Интересно, что ты расскажешь про сегодняшний день своей благоверной?

– Правду.

– Сомневаюсь. Я мужиков хорошо знаю. Ничего ты не расскажешь, все станешь держать в себе. Ты не хочешь, чтобы твое грязное ремесло замарало твою жену. И на твой вопрос я не отвечу. Тебя это расстраивает?

Ван положил руку на плечо товарища:

– Пошли!

Вик тоже поднялся с места, но не сдался:

– Вы – полная противоположность Леруа. И внешностью, и вкусами, и финансовым положением. Здесь все мрачно и темно, там – повсюду свет. Она – день, а вы – ночь.

– Джекил и Хайд, так?

– Нет. Хайд и Хайд.

Жюльетта прикрыла глаза:

– Неплохо, малыш. Ты что, мозговой центр в вашем дуэте? А ну, валите отсюда оба!

А Вик продолжил:

– И сблизить вас могло только ваше сексуальное родство. Когда вас спросили, была ли Аннабель склонна к садомазохизму, вы спрятали левую руку, зажав ее в коленях. Может, тут и темно, но ваш протез предплечья заметен так же явно, как у собаки пятая нога. Ты тоже видел, Мо?

– Видел…

– В спальне у вашей подружки нашли костыли. Это вам ни о чем не говорит?

– Абсолютно.

– На костылях остались отпечатки пальцев. Я знаю, что там найдут и ваши. Предпочитаете уладить этот вопрос в участке перед односторонним зеркалом?[14]

Ван ничего не понял в истории с костылями. Жюльетта ведь тоже не хромала.

– Да отстаньте вы от меня! – не выдержала она. – Да, я пользовалась этими костылями. Как и все остальные. И что с того? Будете жаловаться на рукоприкладство?

– Мадемуазель Леруа страдала акротомофилией?[15]

– Чем?!

Это выкрикнула не Жюльетта, а Ван. Посмотрев на девушку, Вик догадался, что она поняла. Она быстро отошла в тень и спряталась в глубине гостиной, как летучая мышь прячется в глубине пещеры.

– А ты проницательный. Нет, ты и в самом деле проницательный, проныра ты этакий. И часто ты наблюдаешь за руками?

– Руки – продолжение эмоций. Так страдала или нет?

– Страдала…

Жюльетта налила себе еще порцию текилы. Видимо, так она хотела подчеркнуть свою скорбь.

– И не такой уж и зеленый, если подумать.

– Эй, мне кто-нибудь объяснит, что это такое? – завелся Мо Ван. – Эта ваша акрото…

– Может, мадемуазель Понселе нам объяснит… – отозвался Вик.

Жюльетта поставила стакан на стол и включила галогенную лампу на малый режим. И глаза ее оказались не черными, а темно-синими, почти красивыми.

– Слушай, скажи честно, откуда ты все это знаешь? У тебя есть жена, может, есть ребенок. Ты ведь еще только начинаешь, еще молоко на губах не обсохло. Азиат и тот не знает. А ты-то откуда?

Теперь Ван не отрываясь смотрел на искусственную руку с растопыренными, как свечки, пальцами.

– Ну? – повторила она. – Мы застеснялись?

Вик не решался взглянуть на коллегу:

– Я… я занимался исследованием наследственных болезней. И постепенно на это набрел.

– Набрел он… И ты думаешь, я клюнула? Я знаю, когда мужик врет.

– Хотите верьте, хотите нет, но это правда.

Жюльетта была почти одного с ним роста: около метра восьмидесяти. Она ненадолго отвернулась, и полицейские услышали щелчок. Потом положила на стол массивный предмет: литой резиновый протез предплечья. Тяжело ступая, Жюльетта подошла к Вику и задрала рукав своей хламиды. Под ним оказалась гладкая, как лысый череп, культя.

– Знаете, для чего были нужны костыли? Анна хотела, чтобы я хромала и опиралась на них, перед тем как лечь с ней в постель. Ей нравились врожденные хвори, всякие уродства, вроде шестипалых ног или искривленных больших пальцев. Она сама была путаной, но платила таким увечным, как я, за возможность трахаться с ними. Ей нравилось спать с такими вот несчастными уродами, со случайными ошибками природы. С теми, кого жизнь не баловала.