Правила магии - Хоффман Элис - Страница 7

– Я люблю сказки, – мечтательно проговорила Джет.

Она была как водяная нимфа, скользящая по глади озера, дух чистой стихии. Она вышла на берег, вытерлась полотенцем и расстелила кружевную скатерть на плоском камне. Они сели обедать. Еда была скромной, но сытной: сэндвичи с яичным салатом, стебли свежего сельдерея. Джет взяла термос с чаем от печали, который она приготовила по рецепту, найденному в тетиной кухне. Каждый, кто пьет этот чай, обретает хорошее настроение и бодрость духа – качества, с точки зрения Джет, крайне необходимые Френни.

За обедом они обсуждали свою неспособность утонуть.

– По-моему, все ясно, – улыбнулся Винсент. Он поднял руки, и стайка зябликов вырвалась из прибрежных зарослей и взвилась в воздух взвихренным облаком. – Видите, что я имею в виду? Мы не такие, как все нормальные люди.

– Нормальный — это не научное определение, – отмахнулась Френни. – К тому же вспугнуть зябликов может каждый. И кошка тоже. Ты попробуй позвать их к себе. – Она подняла руку, и ей на ладонь сразу же сели два зяблика. Френни легонько подула на них, чтобы согнать. Она очень гордилась этой своей способностью.

– Что и требовалось доказать! – рассмеялся Винсент. – Ты сама подтвердила мои слова. – Он нырнул в озеро, но вода тут же вытолкнула его, не желая принять. – Смотрите! – весело крикнул он, плывя не в воде, а над водой.

В тот вечер за ужином Винсент заговорщически посмотрел на сестер и спросил у тети, правду ли говорят люди о семье Оуэнсов.

– Вы знаете, кто вы такие, – ответила Изабель. – И я советую никогда этого не отвергать.

Она рассказала им об одной девушке из Оуэнсов по имени Мэгги, которая как-то приехала сюда на лето и очень старалась подружиться с местными, рассказывая им небылицы о своей семье. Как они танцуют голыми в саду под луной, изводят ни в чем не повинных людей и вызывают с небес град и грозы. Дошло до того, что она написала большую статью для местной газеты, в которой всячески очерняла Оуэнсов и предлагала упрятать их всех в тюрьму.

Мэгги выставили за дверь и велели возвращаться в Бостон. Когда против нас целый мир – это одно, но когда кто-то свой… Это уже совершенно другая история.

Мэгги Оуэнс была в ярости. Она стояла на крыльце перед запертой дверью и ругалась на чем свет стоит, и с каждым новым проклятием в адрес Оуэнсов она уменьшалась в размерах. Есть чары, которые действуют против тебя самого. Или, может быть, Оуэнсы в доме поставили перед входом черное зеркало, отражающее проклятия. Каждое злое слово, произнесенное Мэгги, возвращалось обратно к ней. Она не смогла даже открыть замок на двери. Вся ее магия иссякла. Когда отвергаешь ту силу, что живет у тебя в крови, когда перестаешь быть собой, очень легко превратиться в кого-то другого – скорее всего, в первое существо, что попадется тебе на глаза. В данном случае это был кролик, проникший в сад. Мэгги заснула в траве женщиной, а проснулась крольчихой. Теперь она кушает травку и пьет молоко, которое ей оставляют в блюдечке на заднем крыльце.

– Смотрите в оба, – сказала Изабель. – Может быть, вы увидите ее во дворе. Вот что бывает, когда отрекаешься от себя. Сама жизнь действует против тебя, и ты теряешь свою судьбу.

Джет очень нравился тетин сад с его тенистыми уголками с бурно разросшимися азалиями и дикими ландышами, но после истории, рассказанной Изабель, она всегда нервничала, глядя на кроликов, приходивших поживиться петрушкой, мятой и кудрявым латуком.

– Не бойся, – однажды сказала ей Френни. – Мы-то точно не превратимся в кроликов. Мы не такие тупые.

– Я бы лучше стал лисом, – заметил Винсент, на миг оторвавшись от своей гитары. Он разучивал песню Джека Эллиотта. – Хитрым, коварным и скрытным.

– А я бы кошкой, – сказала Джет.

У тети было шесть черных кошек. Один котенок по имени Грач особенно привязался к Джет и ходил за ней следом, как хвостик. Ее мучило подозрение, что Изабель рассказала историю об отступнице Мэгги, обращаясь конкретно к ней. Это было предупреждение за все те разы, когда Джет хотелось быть самой обыкновенной девчонкой.

Крупный бесстрашный кролик сердито таращился на сестер из-под листьев одуванчиков. У кролика были черные усы и серые глаза. По спине Джет пробежал холодок.

– Мэгги? – тихонько позвала она. Ответа не было. – Может, дать ей молока? – спросила Джет у Френни.

Френни пренебрежительно фыркнула.

– Зачем ему молоко? Это же просто кролик. – Френни швырнула в сторону кролика пучок травы. – Кыш! – велела она.

К их удивлению и даже смятению, кролик остался на месте, продолжая невозмутимо жевать листья одуванчиков.

– Это она, – прошептала Джет, подтолкнув сестру локтем.

– Мэгги? – позвала Френни. Она не поверила в тетину историю, но в этом кролике и вправду было что-то странное. – Уходи! – сказала она.

Джет подумала, что лучше вежливо попросить, чем приказывать.

– Милый кролик, – почтительно проговорила она, – пожалуйста, оставь нас в покое. Нам очень жаль, что все так получилось, но ты сама виновата. Мы тут ни при чем.

Кролик послушался и ускакал в рощу за садом, где стоял пчелиный улей. Собирая крестовник и куманику, Джет решила, что будет исправно каждое утро ставить на заднем крыльце блюдечко с молоком. Глядя вслед кролику, Френни подумала, что, возможно, за кротким нравом сестры скрывается намного больше, чем представляется им с Винсентом. Возможно, они совершенно ее не знают.

Теперь и у Френни были свои подозрения о доставшемся им наследии. Она взяла в привычку гулять в одиночестве дождливыми вечерами. Пока брат с сестрой предавались безделью, Френни сидела в публичной библиотеке, листая старые номера «Салемского Меркурия» и «Эссекского вестника». Она узнала, что женщины из рода Оуэнсов издавна считались ведьмами. В городской регистрационной книге, хранившейся в отделе редких изданий и рукописей, был перечислен целый ряд преступлений, в которых обвинялись члены их семьи еще в те времена, когда всякую женщину, заподозренную в противоестественных деяниях, топили в озере Лич-Лейк. Поскольку ведьмы не могли утонуть, им набивали карманы камнями. Карманы, ботинки, а то и рты, которые потом зашивали черными нитками. Преступления Оуэнсов включали в себя колдовство, чародейство, наведение порчи, кражу коровы, применение трав для лечения хворей, вспоможение при родах, не освященных узами брака, и проклятие врагам, на чьи головы сыпались беды. Самым ярым из обвинителей был судья Джон Хаторн, своей властью отправивший многих невинных на смерть.

Френни нашла запись о том, что дневник Марии Оуэнс хранится в отделе редких изданий и рукописей. Дневник был спрятан в отдельном ящике, который библиотекарша открыла массивным железным ключом. Замок заело, и с ним пришлось изрядно повозиться. Сам дневник оказался тоненькой тетрадкой в заляпанном сине-сером переплете, на который для лучшей сохранности надели прозрачную пластиковую обложку.

– Вы с ним осторожнее, – предупредила библиотекарша, которая явно боялась тонкого томика и не пожелала к нему прикасаться. Она выдала Френни пару матерчатых белых перчаток, чтобы та не испортила хрупкие, высохшие страницы. В комнате было так пыльно, что Френни дико расчихалась.

– У вас ровно двадцать минут, – сказала библиотекарша. – А то могут быть неприятности.

– Неприятности? – озадаченно переспросила Френни.

– Вы знаете, что я имею в виду. Это книга колдовских заклинаний, которую Мария Оуэнс писала в тюрьме. По-хорошему, ее следовало бы сжечь, но дирекция библиотеки даже слушать об этом не хочет. Они боятся, что, если уничтожить книгу, с нами случится беда. Так что, хочешь не хочешь, приходится ее хранить.

Остерегайтесь любви, написала Мария Оуэнс на первой странице своего дневника. Знайте, для нашего рода любовь есть проклятие.

Френни стало тревожно при упоминании о проклятии. Потому что все лето она писала Хейлину письма. По пятницам после обеда она относила их на почту и забирала все письма, которые Хейл отправлял ей до востребования. В Нью-Йорке Хейлин изучал экосистему Лоха, извивающейся маленькой речки в лесной части Центрального парка, известной как Дебри. По ночам там собирались светляки и синхронно мерцали: то загорались, то гасли. Как будто у них был один пульс на всех, их сердца бились в едином ритме, посылая во тьму один и тот же сигнал. Подобные явления наблюдались в национальном парке Грейт-Смоки-Маунтинс и в лесном заповеднике Аллеени, но Хейлин, похоже, был первым, кто обнаружил этот феномен в Манхэттене.