Побратим змея (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 104

А все же если попробовать? Но как? Просто стоять без движения? Это превратит поединок в фарс, оскорбив родителя. А любому его приему Марух просто не воспротивится, отдаст победу...

А если отказаться с ним сражаться? Сказать, что... А что, собственно, говорить? Он победил честно – даже перед самим собой. Тот прием, которым он оттолкнул Шоха, был единственным проявлением зверя, запертого в нем. Но он не решил хода поединка, а после они сражались на равных, как было когда-то давно, в прошлой жизни...

Выход, должен быть выход!..

Он не хочет быть главой Рода. Да какое «не хочет» – не может! Права не имеет допустить, чтобы чудовище, которым он периодически становился, было названо «достойнейшим».

Надо было уходить. Не медлить, уйти гораздо раньше, не дожидаться этих клятых поединков. Родитель бы пережил – во всяком случае, ему не было бы хуже, чем сейчас. Если бы он ушел еще тогда, прошлым Холодным безвременьем... Кто знает, может, теперь уже и вернулся бы, принеся с собой ответы. А может, и не вернулся, ибо что-то подсказывало Туру, что полученные в Потусторонних горах знания навсегда закроют ему путь в мир смертных. Но тогда в любом случае называние нового главы было бы не его заботой, а Род в конце концов научился бы жить и без него... Потерянный, зачем, зачем ты тянул?!.

– Тур? Тур!

Подняв голову, он с трудом узнал стоящих перед ним старейшин.

– Тебе пора, мальчик, – произнес один из них. – Вставай, родитель ждет.

Он молча, медленно поднялся на ноги.

Ловушка захлопнулась.

Последний поединок состязаний происходил уже вечером. Ночное ложе Лучезарной этим восходом было пурпурно-багровым, красноватый отблеск ложился на селище, и Туру, подошедшему к арене, показалось, что земля внутри очерченного бревнами четырехугольника залита кровью. Он даже инстинктивно потянул носом, пытаясь уловить будоражащий солоноватый запах. Ничего не почувствовал, разумеется, – и неожиданно испытал сильнейший укол раздражения: подделка! Вокруг нет ничего настоящего! Все сплошная ложь!..

Он попытался было справиться с собой – но гнев нарастал подобно неудержимой волне.

Марух что-то говорил – громко, размеренно, торжественно – но слова ускользали от слуха и разума, а перед внутренним взором охотника замелькали совсем другие картины: Величайший. Таким, как он видел его в первый и последний раз на Пустоши Великого волка. Змей, сокрушавший мир, который посмел обмануть его, вселив ложные надежды, заставив купиться на иллюзии.

Тур закрыл глаза, чувствуя, как тяжело колотится в груди сердце. Когда он бежал по Запретному лесу, сотрясаемому яростью Величайшего – ему было жутко. Теперь же он видел в его деянии красоту и мощь. Смелость не предавать себя. Решимость избавиться от лжи, выкорчевать ее из собственного сердца. Уничтожить. Свернуть с ложного пути и вернуться, наконец, к себе. Никто не посмеет больше заставлять его лгать. Никто больше не помешает ему быть собой!

А тот, кто пытался это делать – поплатится. Жестоко поплатится.

Похожее чувство он испытывал, когда танцевал на Летних Проводах. Только теперь в его намерения не входило никого соблазнять. Тогдашний танец вожделения сменился теперь танцем смерти. И на сей раз действо было расчитано на двоих.

Он почти не ощущает собственных движений и осознает, что что-то происходит, лишь по доносящемуся словно издалека отклику смертных. Чем-то он похож на тот, что был тогда, в конце лета. Только теперь пот у них выступает не от желания – а от ужаса. Их страх словно покалывает кожу, раззадоривая и все больше вгоняя в исступление, так, что теперь он уже не знает, для скольких предназначен его танец. Сколько мошек попадутся под его карающую ладонь.

«Не надо было удерживать меня, смертные, не надо... Зверь, загнанный в угол, вырвется на волю. Так вырвется, что вы не скоро это забудете.... Если останется, кому помнить».

Ноздрей наконец касается вожделенный запах – и он такой сильный и дурманящий, что легко можно заключить: крови течет много, очень много. Хорошо. Хоть это теперь настоящее...

Он не знает, как долго длится его месть. Осознавание происходящего приходит лишь тогда, когда волна его ярости наталкивается на уже знакомую ему скалу и с ревом начинает замедлять свой бег.

Мошка, ну почему ты всегда лезешь, куда не звали?!.

Впрочем, разве Горы могут быть мошкой?..

«Ты обещал. Вспомни. Ты обещал, что узнаешь меня...»

Безголосые слова звучат, кажется, прямо в голове, отдаваясь приступами жуткой боли. Запах крови, наполнивший ноздри, из восхитительного становится тошнотворным.

«Что я натворил?..»

Он все еще будто на гребне волны – но морок понемногу отступает, возвращая его в реальность.

– Ты обещал, что поверишь мне. Даже если забудешь себя самого. Тур, ты помнишь?

Теперь голос уже звучит вполне обычно и даже кажется знакомым. Правда, чем ближе он раздается, тем меньше хочется возвращаться в тот мир, из которого он доносится. Там слишком страшно.

Пропитавшая, кажется, абсолютно все вонь вызывает рвотные позывы, и он едва успевает отвернуться, зажимая рот ладонью. Чуть позже кто-то вкладывает ему в ладони большую миску, полную воды.

– Пей.

Влага льется в глотку, и становится и правда немного легче. Настолько, что ему удается даже разлепить глаза.

Мир перед ним расплывается, словно он наполовину ослеп. Голоса тоже доносятся словно издалека, и, хотя все слова вроде бы ему знакомы, смысл фраз ускользает. Остается только ощущение гнева, отвращения и страха, которыми они наполнены. Впрочем, это уже обычные, не потусторонние и не запредельные голоса смертных – а значит, он возвращается. На добро ли, или на зло.

Затем снова наступает провал, в конце которого в ладони ему снова что-то вкладывают – он смутно различает какую-то небольшую посудину. От фигуры, которая появляется в тот же момент рядом с ним, приятно пахнет травами.

– Пей. Мозги заработают.

Он не слишком хорошо понял смысл этой фразы, – но тело машинально исполнило приказ. У снадобья был терпкий, чуть горьковатый вкус, и странным образом от него действительно стало легче: мир обрел четкие контуры, а мысли прояснились.

– Фе... Фетха?..

Язык слушался пока плохо, но его не покидало ощущение, что это ненадолго.

– Во! Говорю же – заработают! Ты что натворил, мальчик?..

Она склонилась к самому его лицу, пристально всматриваясь в глаза, словно надеясь найти в них ответ.

Он непроизвольно отвел взгляд, ощущая чудовищный груз вины и стыда: о чем-то хорошем так не спрашивают.

– Ты помнишь что-нибудь?

Голос Кныша по другую его руку заставил повернуться к нему, молча отрицательно качнув головой.

– Что?..

– Ты едва не убил своего родителя. Тебе... Тебе успели помешать.

Внемлющий запнулся, и Тур понял, какую роль он в этом сыграл.

– Ты помешал?.. – на всякий случай уточнил он.

– Скорее, ты сам остановился, когда вспомнил о своем обещании. Но дело не в этом.

– А в том, что ты набросился на него. На ритуальном поединке, где никто не ждал настоящего боя. Без предупреждения. И едва не вышиб из него дух, – мрачно закончила Фетха.

Из задней части хижины (Тур успел уже сообразить, что находится в своем новопостроенном доме: видимо, его перенесли туда, пока он был без сознания) донеслись тихие всхлипывания. Он оглянулся и при свете нескольких светильников увидел Анхэ, устроившуюся на краешке его лежанки. Основную ее площадь заняла Айрат, которую молодая судорожно теребила за роскошный меховой воротник на загривке. Увидев, что она привлекла его внимание, помощница знахарки быстро поднялась, и, неуклюже опустившись рядом с Туром на колени, обняла его за шею.

– А я все равно знаю, что ты хороший... – Шептала она. – Это все он... Тот, кто в тебе поселился... Но его же изгнать можно, вот увидишь... И все будет как раньше...

Тот, кто в нем поселился?!.

Тур бросил недоумевающий, тревожный взгляд на Кныша, молча прося разъяснений.