Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 61

Должно же быть у всей этой нелепицы хоть какое-то объяснение! Впрочем, представить дельца Боэна потрошащим черного петуха как-то совершенно не получалось.

— Жгут не только за колдовство, — глухо ответил Гвидо, отводя взгляд.

— Не только… Погоди, он что, тебя…

— Он называл это уроками вежества, — быстро произнес подросток, и Виллем снова почувствовал, как дрожит подопечный в его руках.

— Тише, тише… — прошептал он, осторожно гладя его по голове. — Тебя больше никто не тронет, обещаю. И совершенно точно, тебя никто не сожжет на костре. Слышишь меня?

Слабый кивок, дыхание чуть выровнялось.

— Вот так уже лучше. Теперь давай с самого начала… Не бойся, — поспешно проговорил он, почувствовав, как подростке снова нарастает паника. — Не бойся, ты в безопасности. Я ведь только что сказал: никто не собирается жечь тебя на костре. Послушай, — он заставил Гвидо поднять голову, взглянуть на него. — Тут нет твоей вины. В жизни не поверю, что ты пошел на это добровольно. Он заставил тебя?

Еще один кивок.

— Если заставил, то для тебя это и грехом-то не является, не то, что преступлением, ради которого можно собрать суд и приговорить кого-то к смерти. Давай-ка, возьми себя в руки и расскажи. Обещаю, что не пойду его убивать. Хоть руки и чешутся. С чего все началось?

— С того, что я ему нагрубил. Это еще в самый первый день было, как он приехал. Вы пошли отцу лекарство давать, а он начал цепляться с расспросами — про вас, про отца, где вы с ним познакомились, что вы за человек… А я подумал: если он сам говорит, что знать нас не желает, так какое ему дело? Ну, словом, я ему это и сказал.

— Что это не его дело?

— Угу. Это непочтительно было, я знаю, и нельзя было так ему отвечать… Но я разозлился просто. Он еще полез спрашивать, что со мной случилось, как я покалечился. А почему я должен всем и каждому об этом рассказывать?

— Ты прав, мальчик, — произнес Виллем. — Это действительно его не касалось.

— Ну вот. Я думал, он наорет на меня. Или ударит за наглость. Но он ничего такого не сделал. Только молча сидел и… улыбался, — его голос сорвался на последнем слове, он судорожно вздохнул, будто ему не хватало воздуха.

Виллем снова успокаивающе сжал его плечо.

— Ты ни в чем не виноват, — повторил он. — Что было потом?

— Потом… На следующий день мы были одни в доме, ну, кроме отца, понятное дело. Отец пришел в себя как раз, я так рад был… Я вышел из его комнаты. Боэн ждал в коридоре, — он снова вздрогнул, дыхание прерывалось.

— И? Я знаю, что тебе больно, мальчик, но говори, — Виллем приложил все усилия, чтобы бушевавшая в груди ярость не была слышна в голосе, но Гвидо все равно вздрогнул, чуть отодвинулся, опасливо всмотрелся ему в лицо.

— Мастер, вы…

— Все хорошо, мальчик. Я не буду сворачивать ему шею, хоть он явно заслуживает и этого, и чего похуже. Не пытайся сейчас думать и решать за меня. Я не сделаю ничего, что принесло бы тебе вред, обещаю. Просто расскажи.

— Он выбил у меня костыль, прижал к стене… И… Озвучил правила. Это он это так назвал. Сказал, что я дикий медвежонок из берлоги. И что медвежат укрощают. Что, если я буду послушным, никто ничего не узнает. А если начну сопротивляться или попробую кому-то рассказать — узнает отец. Он и так уже почти узнал: слышал шум, пока Боэн мне все это говорил. Спросил из комнаты, что случилось. Хотел даже подняться, проверить, все ли со мной хорошо. А вы ведь ему вставать строго-настрого запретили. И я… Я сказал, что все хорошо. Что костыль соскользнул, и я упал. А Боэн добавил, чтобы отец не волновался и что он обо мне позаботится.

Виллем с присвистом втянул воздух сквозь крепко сжатые зубы. Нестерпимо хотелось порычать: такой способ выпускать гнев он усвоил еще под Азенкуром, да с тех пор так с ним и не расстался, — но он понимал, что, услышав от него подобные звуки, подопечный скорее в могилу сойдет, чем произнесет еще хоть полслова.

— Что было дальше?

— Я тогда даже не понял, чего именно он от меня хочет. Подумал, что наверно бить будет. Но он за все время меня ни разу не ударил.

— Судя по тому, как ты это говоришь — лучше бы бил, верно?

Подросток кивнул, невидяще глядя куда-то в сторону. Виллем снова осторожно сжал его плечи.

— Мне нужно знать, насколько далеко все зашло, мальчик, — спокойно, но настойчиво потребовал он. — Если тебе станет от этого легче, то скажу, что я знаю, о чем ты. В армии французского короля этого хватало, да и вообще я разного насмотрелся. Так что не бойся, просто продолжай. Что именно он заставлял тебя делать?

— По-разному. Раздеваться при нем. Смотреть, как раздевается он. Трогать себя. Трогать его. Терпеть, когда он трогал меня… Главным было — не сопротивляться и не просить пощады. Иначе он говорил, что я еще недостаточно послушен, и все это длилось дольше. Потом он отпускал меня — до следующего раза. А однажды захотел, чтобы я пришел ночью к нему в спальню. В комнату, которую он занимал.

— Ты пошел? — Виллем почувствовал, как на лбу выступил пот.

— Нет. Той ночью отец умер. Как специально… — он всхлипнул, провел ладонями по мокрым щекам. — Как будто хотя бы от этого хотел меня защитить. Но ведь это я должен был его защищать!..

— И ты справился, парень, — Виллем утешающе погладил его, взлохматил волосы, обнял. — Видит Бог, ты не должен был проходить через это один. Но, пожалуй, я могу понять, почему ты не рассказал.

— Он сказал, если узнают, он скажет, что это я всего этого хотел. А если я начну отрицать — будет его слово против моего. Но вы же мне верите, мастер? — подросток отстранился, поднял на Виллема залитое слезами лицо. — Верите, что я ничего такого не хотел? Я… Я умереть хотел. Больше ничего, душой клянусь!

— Я и не сомневался, мальчик, — лекарь осторожно вытер его щеки, через силу улыбнулся, от души надеясь, что улыбка не слишком похожа на оскал. — Ни на секунду не сомневался. В этом нет твоей вины. Ты просто старался быть хорошим сыном и дать отцу уйти в мире. Не ты сделал цену за это такой страшной. Тебе не в чем себя упрекать.

— Есть еще кое-что, — шепотом признался подросток. — Я об этом на исповеди умолчал, мастер. И не раз. Я теперь в ад попаду?

Лекарь небрежно передернул плечами.

— В том, что ты рассказал, я вообще не вижу, чтобы на тебе был грех, — ответил он. — Но если тебя это тяготит — так сходи к отцу Ансельму. Уверен, он поймет.

— Так просто?

— А что мудрить? Соберись с духом да сходи. Только не тяни слишком. Во-первых, чем дальше, тем тяжелее будет. Во-вторых… Мы ведь надолго тут не задержимся.

— Вы все же решили ехать в Льеж? — голос Гвидо был грустным, но неожиданно спокойным.

— И больше, чем когда-либо уверен в этом решении. Но знаешь… Это может оказаться проще, чем казалось поначалу. Для тебя. И для меня тоже.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Как я уже говорил, достоверно выяснить, поплавились бы золотые и серебряные монеты в пожаре или нет, я все же не смог. Остановимся на версии, что, будучи запрятаны в довольно глубокий тайник, они сохранились в более-менее нормальном состоянии.

========== Бремя святого Иосифа ==========

Путешествие в Льеж запомнилось Гвидо смутно. Сначала было прощание с братией монастыря и несколькими знакомыми (Марта много плакала, а Лизбет зачем-то вдруг сунула в его ладонь платочек, сказала «на память» и так густо покраснела, что он даже забеспокоился, не позвать ли мастера: помрет еще. А этого совершенно не хотелось).

Потом была тряская повозка, бесконечный лес, трактир, в котором они ночевали, снова лес, и наконец ворота Льежа. Богатые, конечно, ничего не скажешь… Да и сам город… Подросток даже про усталость забыл: вертел головой, кажется, во все стороны одновременно, смотрел и не мог насмотреться. Да-а, у них такая красота разве что на рыночной площади, да и то… Дома — вроде по строению одинаковые — а каждый со своими особенностями: где лепнина по всему фасаду, где колонны, где картины во всю стену, где флюгер затейливый… И везде, — везде! — мощеные улицы! От самого въезда в город! Кто бы подумал, что такое бывает!..