Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 50

— Не спорю. Но какую цену пришлось бы заплатить за него? Ты сам сказал, что нужно было Гвидо заставить, — отец Ансельм выделил голосом это слово, — рассказать. Угрозами, например. Но если бы ты пошел по этому пути, что бы было дальше? Один раз он поддался бы на слова. Но в другой ему снова нашлось бы, что от тебя скрывать. Ты ведь сам понимаешь: если он утратит доверие к тебе, то секретов у него будет — что листьев в лесу. Ты снова захочешь их узнать. Он упрется. Не испугается угроз. И тогда что? За словами последуют действия? Или к следующему разу ты бы резко стал мудрее, добрее и совершеннее и нашел бы к мальчику подходы, которых не нашел вчера?

— Это уж точно вряд ли, — фыркнул Виллем. — Впрочем, в это очень хочется верить.

— Ну как же иначе, — отозвался отец Ансельм. — А со свободной волей всем непросто, включая Творца нашего. Вот заставил бы, — он снова тонко улыбнулся, — Он Адама и Еву любить Его и быть послушными Его воле. Не оставил бы Он им выбора — и жили бы мы теперь в Эдемских кущах. Но, похоже, Ему были не слишком нужны безвольные куклы. А тебе, я уверен, вовсе не нужен подопечный, который бы подчинялся исключительно из-за силы твоих кулаков.

— Определенно, — подтвердил Виллем. — И все же… Это зло произошло по моей слабости и недосмотру. Я хотел пойти работать над своей рукописью, и это показалось мне более важным, чем вникать в его секреты. Если бы… Не знаю. Может, и правда не стоило бы давить на него. Но хоть поговорить, более ясно показать, что я не сержусь из-за пропажи денег, что готов помочь ему, если нужно… Но я предпочел отвернуться и сбежать.

— Слабость наша — нередко сила о очах Господних, — священник отпил еще глоток вина. — Подумай вот о чем: если бы он все же рассказал тебе об этом «истинном кресте» и о том, что наобещал ему тот шарлатан — что бы ты сделал?

— В каком смысле — что? — Виллем поднял на него недоумевающий взгляд. — Разумеется, объяснил бы ему, что это обман, что тот мерзавец попросту выдурил у него деньги.

— А ты думаешь, Гвидо бы тебе поверил?

Лекарь помрачнел, нахмурился.

— Я знаю, что опекун из меня весьма посредственный, отец, — буркнул он. — Но надеюсь, что все же не настолько, чтобы мое слово для мальчика было пустым звуком.

Священник приподнял руки в примирительном жесте.

— Не злись. Ты ведь прекрасно знаешь, что я первый верю, что со своими обязанностями ты справляешься достойно, с Божией помощью. И однако задумайся над моим вопросом. Как это выглядело бы для Гвидо? На одной чаше весов — твой авторитет и его доверие к тебе, верно. Но что на второй чаше?

— Надежда, — тихо произнес Виллем после долгого молчания. — И вера в чудо. Если бы я не позволил ему испытать это на себе, то так и остался бы для него тем, кто эту надежду и веру у него отнял…

— Не слишком ли высока была бы цена за непокалеченную руку?

Виллем вздохнул, отхлебнул вина, откинулся на спинку скамьи.

— Мне сложно рассуждать о цене, отец, — наконец ответил он. — Особенно когда оказывается, что сжечь себе ладонь — это лучшее, что этот мальчик в этой ситуции мог с собой сотворить. А я — то ли виноват, то ли, по Божией милости, и правда сделал как лучше… Сложно все это. Я и рад, конечно, что он привязывается ко мне, что все больше доверяет… Но я и боюсь этого. Боюсь, что не оправдаю этого доверия.

— Как не оправдал доверие сына?

По лицу лекаря скользнула гримаса боли.

— Не могу не спрашивать себя: если бы это был Колард, я заставил бы его рассказать? Или уговорил бы? Но в любом случае — уберег бы я его?

— Виллем. — Отец Ансельм поставил недопитый стакан с вином на стол и пристально посмотрел на своего собеседника. — То, что с тобой происходит, я зову, прости за слово, мыслеблудием. Праздная работа ума, не приносящая ничего, кроме неспокойствия и душевного раздора. Посмотри на него, — священник указал на Гвидо. — Он сыт, он в тепле, у него есть крыша над головой. Рана его, по глупости полученная, обработана. Он в безопасности: это видно и по сегодняшним событиям, и по той истории с судьей Шильдергазом, о которой ты говорил. Ты никому не позволишь обидеть его, и он, с Божьей и с твоей помощью, найдет в жизни свою дорогу. И все это возможно лишь благодаря тому, что ты с должным послушанием и смирением принял предложенный тебе Господом путь, — он помолчал, затем тише продолжил: — А история с Колардом закончена, Виллем. Можно убегать от этого знания, по бесконечному кругу гоняя вопросы, о которых ты говорил. Но правда в том, что ты ничего больше не можешь для него сделать — ну, кроме, разве что, христианского поминовения. А потому живи дальше, — это все, что я могу тебе сказать. Отпусти прошлое, а будущее и настоящее вручи Отцу Небесному, Который печется о нас. Ты же сам видишь: как только ты пытаешься это сделать, все получается очень даже неплохо. Скажи мне лучше вот что: что ты собираешься делать?

— Делать?

— Ни за что не поверю, что ты оставишь этого пройдоху в покое после всего, что случилось. И не притворяйся, что не думал об этом.

— Не стану притворяться, — кивнул Виллем. — Даже с мастером ван Слакеном поговорил. Всего день с праздника прошел, он, скорее всего, еще в городе. Такие, как он, других ни во что не ставят и не боятся отмщения. Завтра пойдем с утра на площадь, а если там его не найдем — то к Восточным воротам: Гвидо сказал, там у него повозка с его клятым скарбом.

— А когда найдете?

Виллем долго молчал, неторопливо потягивая вино, неподвижно глядя в погасающий огонь очага, и его взгляд священнику с каждой секундой нравился все меньше.

— Ван Слакен сказал, что мы должны вывести его на чистую воду, — наконец ответил лекарь. — Чтобы больше никому и в голову не пришла мысль доверяться ему.

— Это дело! — оживился отец Ансельм. — Я хотел бы пойти с вами, рассказать также и о духовной стороне этого зла. Торговать поддельными реликвиями, да еще выдумывать такие чудовищные методы исцеления — это же…

— Чудовищные они для того, чтобы, когда ничего не выйдет, обвинить в неудаче самого болящего: мол, сам же Credo до конца не дочитал — так какие претензии к «целителю»? — Виллем говорил глухо, словно о чем-то задумавшись. Затем чуть тряхнул головой, возвращаясь к реальности, и уже чуть живее продолжил: — Разумеется, мы будем очень рады, если вы пойдете с нами, отец. Ваша поддержка будет очень кстати.

Священник кивнул, но разговор не был для него закончен.

— А что собираешься сделать с ним ты, Виллем? — негромко спросил он, и, заметив, что лекарь не торопится с ответом, продолжил: — Я хотел бы услышать это от тебя сейчас, а не на исповеди, когда ты уже ничего не сможешь исправить.

— Я не собираюсь делать ничго непоправимого, отче, — сухо прервал его Виллем. — И совершенно ничего, что захотел бы потом изменить. Если вы готовы, я покажу вам, где вы можете отдохнуть. Наверху есть свободная комната.

Он поднялся, поставив на стол опустевший стакан из-под вина, и направился к винтовой лестнице. Священник хотел было сказать еще что-то, но промолчал и, опечаленно покачав головой, последовал за ним.

***

—… врачевать любые хвори и недуги, направляя несчастных на путь исцеления. Шаг за шагом исходил я святой град Иерусалим, открывая сокровеннейшие его тайны…

Целитель был в ударе. Мелкий серебряный эскалин — одна из монет, которые отдал за «истинный крест» искалеченный недоумок, — пошла на большой кувшин отличного выдержанного вина — настоящего, без дураков, а не того пойла, которым приходилось давиться в последние месяцы. Благородный напиток оставил наутро не мерзостное похмелье, от которого раскалывалась голова и хотелось выблевать собственные кишки, — а только приятную, словно тончайшей шалью покрывающую разум легкость, открывшую дорогу вдохновению. Лже-чудотворцу казалось, что никогда до этого его голос на разносился над площадью так вольно и звучно, а слова не складывались во фразы так удачно. Оставалось только вдохнуть поглубже и позволить вдохновению возносить его все выше и выше…