Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 3

— Ну-ну, вправили… — пальцы лекаря разминали пострадавшую конечность, заставляя больного морщиться от боли. — Что ж ко мне-то бежал? Вывих вправить как раз и банщик может.

— Так у вас рука легка… А-а-й! — незаконченная фраза сменилась коротким вскриком, когда Виллем с силой вывернул кисть, вправляя сустав на место. — Да и мастерская-то недалеко, отпросился у мастера да и зашел.

— Понятно. Так, погоди, ты кистью-то не крути! Повязку нужно.

На узкие полоски ткани была нанесена светло-зеленая мазь из горшочка, принесенного из кладовой, затем Виллем туго перевязал ими запястье подмастерья.

— Руку сегодня не напрягай особо, вечером снимешь повязку, отек должен уйти к тому времени.

— Благодарю! — парень слегка поклонился. — Вот! — здоровая рука его скользнула к кошелю на поясе. — Мастер просил вам и за него оплату передать, так что это и за него, и за меня. — На стол легли два больших серебряных флорина. — Хорошего дня вам, господин лекарь, Бог в помощь!

— И тебе.

Монеты Виллем опустил в собственный кошель: в городе без хоть каких-то денег никак. Аккуратно убрал в кладовую снадобья, залил очаг, надел темно-синий гоун, привесил к широкому кожаному ремню поясную сумку на двух петлях и наконец выбрался в морозную ясность зимнего дня.

***

Путь Виллема лежал на юг[4], к рыночной площади Хасселта, в центре которой располагался храм св. Квентина с прилепившимися к нему рыночными рядами, а по периметру — дома наиболее богатых жителей города. Путь предстоял неблизкий, однако яркое, почти весеннее солнце несколько приободряло. Впрочем, мысли лекаря были далеки и от погоды, и от ровных рядов радующих глаз узких фасадов каменных домов с резными коньками высоких крыш. Перед глазами все стоял сегодняшний мальчишка, звучали слова его мамаши о том, что будет он жить или умрет — ее не волнует, а размышления уводили все дальше, от этих двоих — к ближайшему будущему, в котором, как он знал, без противостояния с родителями пациентки тоже не обойдется.

Дом золотых дел мастера ван Аэрта выделялся высотой и богатством отделки даже среди своих соседей — тоже далеко не смотревшихся убогими.

Дверь Виллему открыла служанка, она же проводила его на второй этаж, в просторный зал, где его ожидала госпожа ван Аэрт, супруга мастера. Она встречала его всякий раз, как он приходил и перед тем, как провести к дочери, болящей Жеанне, долго, с каким-то мрачным удовлетворением в голосе повествовала ему о том, насколько его лечение… ничего не меняло.

Виллем во время таких разговоров чувствовал себя то ли студиозусом-недоучкой, то ли проходимцем с улицы, втершимся в доверие, и это, совершенно закономерно, сбивало и настрой, и всякий энтузиазм к лечению. Впрочем, гораздо больше разочаровывало то, что и лечение-то как следует не проводилось: снадобья, которые он назначал, больной давали самое большее несколько дней. Примерно столько же длилось исполнение его предписаний о банях и специальном питании. И это давало матери Жеанны все основания для ее коронной фразы, которой она всякий раз встречала его: «Без изменений, господин лекарь. Без изменений».

Этой фразой встретила она его и сегодня. Однако то ли утренняя сцена затронула его глубже, чем Виллем мог бы предположить, то ли сказалось что-то еще — но в этот день он не был намерен и дальше смиряться с тщательно навязываемым ему бессилием.

Он едва дождался, чтобы его наконец проводили в комнату, где обитала больная. Как обычно, помещение это встретило его полумраком и спертым воздухом, наполненным запахом пота и слежавшихся перин. Жеанна, хоть и не утратила способности ходить, передвигалась с трудом. Неудивительно, впрочем, если тебе четырнадцать, роста ты незначительного, а весишь — как пара добрых мешков зерна. Да и объемы у тебя примерно такие же.

Виллем Жеанне ван Аэрт искренне сочувствовал, — не позволяя, впрочем, этому чувству показываться из-под доброжелательной деловитости, с которой он общался со всеми без исключения своими пациентами, разовыми или постоянными. Сочувствие стало еще больше, когда он, раз за разом навещая свою пациентку, открыл в ней и легкий, дружелюбный характер, и острый ум, и истинно девичье очарование, которое, он был в этом уверен, было бы способно привлечь не одного жениха. Если бы, конечно, ему удалось пробиться через чудовищные слои жира.

Впрочем, жених у Жеанны имелся, и не кто-нибудь, а сын главы цеха золотых дел мастеров. Однако вспоминая надменного, тщеславного и глупого как пробка недоросля, Виллем каждый раз думал, что заслуживает она куда большего. Думал — и сам гнал подобные мысли. Его дело — врачевать. Вмешиваться в остальное было бы с его стороны непростительной дерзостью и гордыней: с чего он решил, что знает, как лучше? Разве смог он достойно разобраться в перипетиях хотя бы собственной семейной жизни?..

Юная пациентка приветствовала его, как всегда, дружелюбно и радостно, и Виллем как никогда остро ощутил, что она, по сути, пленница: этой комнаты, этого дома и этого необъятного тела. Пленница и этих взрослых, что окружали ее, но ничего не могли или не хотели менять…

А что, если…

Неожиданная мысль осенила, подобно вспышке молнии во мраке. Если девочка и правда самая благоразумная в этой семье — так почему бы…

— Почтенная, я хотел бы поговорить с Жеанной наедине,— произнес он.

— Никак не возможно! — в голосе госпожи ван Аэрт зазвучали резкие, неприятные нотки. — Что вы себе позволяете, господин лекарь? Чтобы я оставила дочь наедине с мужчиной?!.

Виллем поднялся, неторопливо подошел к ней — еще на пядь ближе — и это выглядело бы совершенно непристойным, — и ровным, никак не выдающим кипевшую внутри злость, голосом повторил:

— Я хотел бы объяснить Жеанне состояние ее здоровья, почтенная. Наедине. Она моя пациентка и имеет право это знать. А если вы настолько не доверяете мне, что подозреваете в моей просьбе какую-то грязную подоплеку, то вам лучше найти для дочери другого лекаря.

Поединок взглядов, и госпожа ван Аэрт, брезгливо поджав тонкие губы, покинула комнату, в которой, — или Виллему только так показалось? — вдруг стало немного легче дышать.

Плотно закрыв за ней дверь, лекарь приблизился к Жеанне, молча, но с явным интересом наблюдавшей за этой сценой.

— Она на вас теперь сердиться будет, — первой заговорила девица. — И гадости соседкам про вас будет рассказывать. Она всегда так делает, когда что-то не по ее выходит.

— Что ж, мне придется это пережить, — равнодушно ответил Виллем. — Но мне кажется важным, чтобы ты понимала то, что происходит с твоим телом. Тогда ты сможешь сама себе помочь там, где родители не окажут помощи. Послушаешь?

Жеанна кивнула.

— Твой недуг называется водянка мяса, — начал Виллем. — Как видишь, он вызывает избыточный вес и отек всего тела. И если сделать вот так, — он слегка надавил пальцем на руку больной чуть выше ладони — остается вмятина. Замечала это раньше?

Та кивнула.

— Это говорит о том, что в твоем теле слишком много жидкости, — продолжил пояснять Виллем. — Если избавиться от нее — тело станет более сухим и плотным. Как бы сожмется.

— И мне нужны будут платья меньшего размера?

— Да, в том числе и это. Еще станет легче двигаться и дышать. С тобой бывает так, что будто не можешь вдохнуть полной грудью, даже если на тебе нет облегающего платья?

— Бывает, — подтвердила Жеанна.

— Чтобы это прошло — нужно избавиться от избытка жидкой субстанции в твоем теле. Это несложно, но нужно быть последовательной. Постоянно прикладывать к этому усилия, понимаешь?

— Когда вы приходите, мама несколько дней дает мне ваши пастилки и кормит по-другому. Но потом все возвращается как было.

— Это потому, наверно, что ей не хватает того самого терпения… — Виллем, наверное, и под пытками не согласился бы сказать этому ребенку свое истинное мнение о том, что видел: прелестное юное создание, ютившееся под горой жира; и отсветы горькой, старой как мир женской зависти в смотревших на нее глазах той, чья молодость и красота давно были в прошлом…