Абьюз (СИ) - Оленева Екатерина Александровна - Страница 29

Что может быть хуже, чем существование с мыслью, что в любой момент ты можешь потерять всё? Что мир сотрётся с твоих глаз и ничего не останется – даже сознания? В любой момент ты можешь потерять того, кого любишь, и ты не в силах это предотвратить?

Мой отец бессовестная, но умная мразь. Я с ним согласна на все сто: если существует во Вселенной ад, то мы живём в нём.

Не потому ли младенцы так истошно орут, появляясь в грязи, крови и боли? Их души помнят и знают правду: земля – это ад; место, куда все мы пришли искупать свои грехи. А если не искупим, то снова вернёмся и снова будем жить, гоняясь за мишурой, как кошка за хвостом – со всех сил и без всякого прока.

Единственное, что в мире имеет цену, единственное, что мы сможем унести отсюда – это наши чувства к другим людям, наши мысли и воспоминания. Но, по непонятной иронии, мы всю жизнь делаем всё возможное, чтобы как можно меньше привязываться, как можно меньше думать и так мало помнить.

Мы не сможем принести Богу ни доллара, ни яхт, ни машин, ни замков. Наши руки будут пустыми, если, конечно, у нас вообще останутся руки. Встав в Судный день на Весы Добра и Зла, мы назовём лишь имена тех, кого любили и имена тех, кто любил нас.

Бог есть любовь. Только любовь по-настоящему и имеет значение во всей этой бессмыслице.

Но любимых мы предаём первыми. Нам, зачастую, так и не удаётся постичь ничего, кроме еды да хлама. Мы называем реальностью существование, состоящее из длинной потребительской цепочки да глупой, пустой, как скорлупа, лишившаяся ореха, похоти.

Верю ли я во весь этот бред, который надумала, сидя на скамейке у грустного ангела, молитвенно сложившего руки под приторно-скорбным и в тоже время совершенно лишённым одухотворённости, каменным лицом?

Нет.

Как не верю я и в загробную жизнь. Хочу верить, что после смерти нас что-то ждёт и – не могу.

Для меня смерть страшна своей безысходностью. И её не миновать никому. Смерти не дашь взятки, с ней не договоришься, её не запугаешь. Она по-своему восхитительна, эта жуткая дама с белом.

Если так подумать, смерть куда честнее жизни. Если бы они были персонифицированы, и можно было бы выбирать, кому из двоих служить – я бы выбрала Смерть. За её жестокую честность. Она равно забирает богатых и бедных, глупых и умных, жестоких и добрых, лицемеров и праведников.

Смерть ни для кого не делает исключений.

Но смерть не персонифицирована. И не честна. Она просто есть и её не избежать. И нет никакой высшей справедливости, нет бессмертия души.

Очень страшно знать, что, когда умирает близкий человек, его больше нет нигде и ни в какой форме.

Ни дождём, ни голосом, ни голубем белым, ни чёрным вороном никто никуда не вернётся. Мы станем кучей копошащихся червей, когда покончим с этим Адом.

Не будет Горнего Призыва – ничего не будет. И это страшнее любого Дантовского Ада с его девятью кругами.

– По кому скорбим? – раздался над ухом знакомый ехидный голос.

Энджел? Ну что ж! Это было дело времени. Конечно, он должен был появиться.

Я подвинулась, уступая ему место на мраморной белой скамейке, на которой сидела. Тепло у правого плеча означало, что он сел. Меня обдало облачком дорогого парфюма. Не знаю, что за запах, но приятный, с лёгкой горечью.

– Решила от нас сбежать? – похлопывал он по коленям перчаткой, зажатой в руке.

– Я заслужила отдых.

– По-твоему, сидеть у заброшенного склепа весело?

– По-моему это спокойно.

– Никогда не понимал твоих странных развлечений.

– Да уж. Мой способ развлекаться самый странный, если сравнивать его со всеми остальными в нашей милой семейке.

Какое-то время мы молча сидели рядом.

Я столько злилась на Энджела в последние месяцы. Я так надеялась, что его увлечение Ирис поставит точку в их нездоровых отношениях с Артуром. Мне было так больно оттого, что этого не произошло, что я восприняла это как предательство. Теперь понимаю, что дело не в Энджеле – дело во мне. Я не хочу принимать правду. Для себя я выстроила образ, с которым привыкла жить, образ, которому брат когда-то соответствовал. Да, Энджел не сам ступил на путь порока: его продавали, заставляя подчиняться то угрозами, то шантажом. Я привыкла считать, что он жертвует собой. Но это давно перестало быть правдой. Порок стал для него образом жизни, приносящим радость. Ему нравилось спать с нашей матерью, нравилось спать с нашим отцом, нравилось спать с Артуром. А то, что это не нравилось мне, ничего не меняло.

У меня два пути. Первый: смириться и принять Энджела таким, каков он есть, пытаясь бороться за остатки того, что ещё оставалось в нём хорошего. Второе – отступиться, уйти, предоставив его собственной судьбе.

Когда пытаешься спасти утопающего, куда больше шансов утонуть, чем спасти. Это я к тому, что, оставаясь рядом с Энджелом у меня есть все шансы увидеть его похожим на нашего отца, а я не знаю, как я это вынесу.

Не хочу дожить до этого времени. Не хочу на этой смотреть.

– Зачем отец послал тебя сюда? – слегка хрипловатым от волнения голосом поинтересовался брат.

– Ты его бы спросил.

– Я тебя спрашиваю.

– Официальная версия – следить за Элленджайтами, но, возможно, он понимает, что жить с вами я больше не могу.

– Ты о чём? – нахмурился брат.

– Как поживает Артур? – ответила я вопросом на вопрос.

– Артура, как и тебя, тоже услали.

– Какой ужас!

– Не начинай, – поморщился Энджел.

– Зачем ты пришёл? – разозлилась я.

– Соскучился. Хотел убедиться, что у тебя всё нормально.

– У меня всегда всё нормально.

– Я знаю, когда ты мне врёшь.

– Это работает в обоих случаях.

Мы снова замолчали. Нам часто не требовались слова, чтобы понять друг друга. Иногда в молчании существовать легче.

Мы – близнецы. Связь близнецов сложно описать словами. Это ни на что непохоже. У меня не было любовников, но думаю, что ни одна любовная связь не даёт такой близости. И даже родственная связь или просто – братски/сестринская. Когда между двумя разумами и сердцами будто идёт постоянный ток в обоих направлениях. Когда ты постоянно больше, чем ты есть и где бы ни был твой близнец, ты чувствуешь его, словно тихий гул в проводах.

Мой близнец – Энджел.

С ним сложно. Очень сложно. Это как постоянной оголённый нерв.

Разойтись со своим близнецом? Возможно, без руки или ноги мне было бы жить легче, чем без Энджела.

Но когда начинается гангрена, руки-ноги режут. А что делать, когда гниёт душа?

– Думаю, тебе лучше уйти.

Энджел в ответ пожал плечами:

– Я, конечно, уйду, но – позже.

– Хочешь что-то выяснить? – посмотрела я ему в лицо. – Что?

– Зачем ты здесь? Чего они оба от тебя хотят? Что потребовалось от тебя самой известной сучке в Эллендже?

– Если я скажу тебе правду, ты не поверишь мне.

– А ты попробуй.

– Чем больше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что мир безумен. Наш отец не считается ни с кем, и мне казалось загадкой, отчего он делает исключения для местной леди…

– Сандра, – досадливо поморщился Энджел. – Да какая тут, к чёрту, загадка? Ты сюда случаем романтическую линию не приплела? О! Она была прекрасна и умна настолько, что даже бессердечный, циничный Рэй Кинг снимал перед нею шляпу и носил в зубах тапочки? Это было бы слишком для тебя по-женски! – тряхнул брат головой. –В плохом смысле этого слова. У всей этой загадки на доллар отгадки: деньги, сестрёнка! Как всегда, всё решают деньги. Эта самовлюблённая курица нужна отцу потому, что через её счета он отмывает полученные от торговли героином и контрабандным оружием, доллары. И пока с Синтией Элленджайт ему проще ладить, чем враждовать – отец будет с нею ладить. Он позволит ей думать о себе всё, что ей нравится о себе думать – что она умнее, быстрее, сильнее, хитрее. Блин, да женщины просты, Сандра! Там, где дело касается чувств, провести вас совсем нетрудно. Даже напрягаться не стоит – вы же сами всё придумаете и сами во всё поверите, нужно лишь постоять рядом и состряпать приличествующую случаю физиономию. Отец считается не с Синтией. Он ценит лишь собственный шкурный интерес.