Перелетный кабак - Честертон Гилберт Кийт - Страница 25

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая

Пэмп хорошо разбирался в таких вещах. Он знал, чо капелька еды предотвратит опьянение, а капелька спиртного — несварение желудка. Удержать шофера было невозможно. Оставалось дать ему немного рома, тем более что такого хорошего напитка он не нашел бы ни в одном из еще разрешенных заведений. Пэмп снова пошел к тележке, взял бочонок, поставил его рядом с сыром и налил рому в скляночку, которую носил в кармане.

При виде этого глаза шофера засветились вожделением и ужасом.

— Нельзя, — хрипло прошептал он. — Полиция заберет. Нужно рецепт, или вывеску, или что там у них.

Хэмфри Пэмп снова пошел к тележке. Дойдя до нее, он впервые заколебался; но беседа двух дворян ясно показывала, что они не заметят ничего, кроме себя. Тогда он взял шест, принес к машине и, улыбаясь, поставил между бочонком и сыром.

Склянка с ромом дрожала в руке шофера, как недавно дрожал сыр. Но когда он поднял голову и увидел вывеску, он не то чтобы ободрился.а как бы зачерпнул немного смелости из бездонного моря. То была забытая смелость простых людей.

Он посмотрел на черные сосны и отхлебнул золотистой жидкости, словно это волшебный напиток фей. Потом посидел и помолчал; потом, не сразу, глаза его засветились каким-то твердым светом. Карие, зоркие глаза Хэмфри Пэмпа изучали его внимательно и не без страха. Казалось, что он заворожен или обратился в камень. Однако он вдруг заговорил.

— Гад! — сказал он. — Я ему покажу! Он у меня попляшет! Он у меня увидит!

— Что он увидит? — спросил кабатчик.

— Осла, — коротко отвечал шофер. Мистер Пэмп забеспокоился.

— Вы думаете, — сказал он, — ему можно доверить осла?

— Еще бы! — сказал шофер. — Он очень любит ослов. А мы, ослы, его терпим.

Пэмп все еще с недоверием смотрел на него, не совсем понимая или притворяясь. Потом с не меньшей тревогой взглянул на двух других; они еще говорили. Какими бы разными они ни были, они принадлежали к тем, кто забывает сословие, ссору, время, место и факты в пылу блестящих доказательств и неопровержимых доводов.

Так, когда капитан осторожно заметил, что осел все-таки принадлежит ему, поскольку он купил его у лудильщика за сходную цену, Уимпол забыл и о полиции, и, боюсь, об осле. Он хотел одного: доказать, что частной собственности не существует.

— У меня ничего нет, — говорил он, раскрывая объятия. — У меня ничего нет, и у меня есть все. Мы обладаем чем-нибудь лишь в том случае, если можем употребить это во благо мирозданию.

— Простите, — спросил Дэлрой, — чем помогает мирозданию ваш автомобиль?

— Когда я в нем езжу, мне легче писать стихи, — с благородной простотой отвечал Уимпол.

— А если нашлась бы высшая цель? — уточнил его собеседник. — Навряд ли это возможно, и все же, если бы мироздание захотело чего-нибудь другого, вы бы его отдали?

— Конечно, — отвечал упорный Дориан. — И не пожалел бы. Поэтому и вы не вправе сетовать, если у вас забирают осла, ибо вы его мучаете.

— Почему вы думаете, — спросил Дэлрой, — что я его мучаю?

— Я видел, — серьезно ответил Дориан, — что вы садились на него верхом (и впрямь, капитан, как некогда прежде, закинул в шутку ногу за спину осла).

Разве это не так?

— Не так, — невинно отвечал капитан. — Я не езжу на ослах. Я боюсь.

— Боитесь осла! — недоверчиво воскликнул Уимпол.

— Боюсь исторических аналогий, — сказал Дэлрой. Они помолчали; потом Уимпол довольно холодно произнес:

— О, мы их давно изжили!

— Удивительно, — сказал капитан, — как легко мы изживаем чужое распятие.

— Что ж, — возразил поэт, — а вы распинаете осла.

— Как, это вы нарисовали распятого осла? — удивился Патрик Дэлрой. — Вы прекрасно сохранились! Совсем не старый… Хорошо; если осел распят, его надо снять с креста. Уверены ли вы в том, что умеете снимать ослов с креста?

Это редчайшее искусство. Нужна практика. Доктора, например, плохо лечат редкие болезни. Если я, с точки зрения Вселенной, не умею обращаться с ослом, я все же отвечаю за него. Поймете ли вы его душу? Он очень тонок. Он сложен. Могу ли я положиться на то, что вы разберетесь в его вкусах? Мы так недавно знакомы.

Квудл, сидевший, словно сфинкс, под сенью сосен, выбежал на дорогу и вернулся. Выбежал он потому, что услышал звук; а вернулся потому, что звук замер. Но Дориан Уимпол был слишком поглощен своим философским открытием и не заметил ни звука, ни собаки.

— Во всяком случае, — гордо сказал он, — я не буду на нем ездить. Но этого мало. Вы оставляете его единственному человеку, который обрыскал небо и море в поисках тех, о ком все забывают.

— Этот осел очень занятен, — озабоченно сообщил капитан. — У него странные антипатии. Например, он терпеть не может, чтобы автомобиль грохотал, стоя на месте. Меховое пальто он вынесет. Но если внизу бархатная куртка, он может укусить. Кроме того, держите его подальше от определенных людей. Должно быть, вы их не встречали; по их мнению, те, у кого меньше двух тысяч дохода в год, пьяны и злы, а те, у кого больше — призваны судить мир. Если вы не пустите нашего дорогого осла в такое общество… Эй! Эй! Эй!

Он обернулся в искреннем страхе и побежал за Квудлом, который в свою очередь бежал за автомобилем. Вскочил он после пса, и только тут обнаружил, что едет очень быстро. Он взглянул вверх и увидел вывеску, осенявшую их, словно знамя. Пэмп чинно сидел рядом с шофером; там же лежали бочонок и сыр.

Капитан удивился гораздо больше других, но с трудом привстал и крикнул Уимполу:

— Он в хороших руках. Я не мучаю автомобилей.

Дориан и осел смотрели друг на друга в зачарованном сосновом лесу.

Для мистика, если у него есть ум (что не всегда бывает), нет лучших символов, чем поэт и осел. Осел был настоящим ослом. Поэт был настоящим поэтом, хотя иногда его принимали за осла. Мы никогда не узнаем, полюбил ли осел поэта; поэт осла полюбил, и любовь эта выдержала томительно долгое свидание в зачарованной чаще.

Но даже поэт, думаю я, понял бы что-нибудь, если бы видел белое, злое лицо своего шофера. Если бы он увидел его, он вспомнил бы, как называется, и даже подумал бы, как живет существо, которое не принадлежит ни к ослам, ни к устрицам; существо, о котором человек легко забывает с тех пор, как забыл о Боге в саду.

Пока автомобиль летел сквозь сказочные царства серебряных хвойных лесов, Дэлрой несколько раз пытался заговорить с шофером, но не преуспел, и ему пришлось просто спросить, куда тот едет.

— Домой, — отвечал шофер непонятным тоном. — Домой, к мамаше.

— Где она живет? — спросил Дэлрой с несвойственной ему недоверчивостью.

— В Уэллсе, — сказал шофер. — Я ее давненько не видел. Ничего, сгодится.

— Поймите, — с трудом сказал ирландец, — вас могут арестовать. Это чужой автомобиль. А владелец остался один, голодный и холодный.

— Пускай ест осла, — пробурчал шофер. — Осла с колючками. Поголодал бы с мое, так съел бы.

Хэмфри Пэмп отодвинул стекло, чтобы удобней было беседовать, и обернулся к другу.

— Боюсь, — сказал кабатчик, — он никогда не остановится. Как у нас говорят, сбесился, словно заяц.

— Неужели у вас так говорят? — с интересом спросил капитан. — А на Итаке так не говорили.

— Лучше оставь его в покое, — посоветовал Пэмп. — Еще врежется в поезд, как Дэнни Меттон, когда ему сказали, что он неосторожно правит. После мы как-нибудь отошлем автомобиль Айвивуду. А тому джентльмену совсем не вредно провести ночь с ослом. Осел его многому научит, помяни мое слово.

— Конечно, он и сам отрицал частную собственность, — задумчиво сказал Дэлрой. — Но, видимо, он думал о прочном, стоячем доме. Такой перелетный домик иметь можно… Никак не пойму, — и он снова отер лоб усталой ладонью, — замечал ты, Хэмп, что странно в таких людях?

Автомобиль летел вперед. Пэмп уютно молчал, и капитан продолжил:

— Этот поэт в кошачьей шубке не такой уж плохой. Лорд Айвивуд не жесток, но бесчеловечен. А этот не бесчеловечен, он — невежествен, как многие культурные люди. В них странно то, что они стремятся к простоте и не откажутся ни от одной сложной вещи. Если им придется выбирать между мясом и пикулями, они пожертвуют мясом. Если им придется выбирать между лугом и автомобилем, они запретят луга. Знаешь, в чем их тайна? Они отвергают только то, что связывает их с людьми. Пообедай с воздержанным миллионером, и ты увидишь, что он ни в малой мере не отверг закусок, или пяти блюд, или даже кофе. Он отказался от пива и шерри, потому что бедные любят их не меньше богатых. Пойдем дальше. Он не откажется от серебряных ложек, но откажется от мяса, потому что бедные любят мясо, когда могут его купить. Пойдем еще дальше. Он не мыслит жизни без сада или зала, которых у бедных нет. Но он гордится тем, что рано встает, потому что сон — радость бедных, едва ли не последняя. Никто не слышал, чтобы филантроп обходился без бензина, или без пишущей машинки, или без множества слуг. Куда там! Он обойдется без чего-нибудь простого и доступного — без пива, без мяса, без сна, — ибо они напоминают ему, что он только человек.

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая