Синяя Борода, или Художница и Чернокнижник (СИ) - Нехищная Алена - Страница 4

— С дьяволом.

Аделаида хихикнула от неожиданности, а потом уставилась на Себастьяна озадаченно. Какая-то слишком мрачная шутка, да и шутка ли?

— Адель! Папа! Они пришли! — закричала бегущая к ним навстречу Бьянка.

— Пойдемте, я представлю вас нашим гостям, — отрывисто и сухо сказал Теодор.

У стола уже все были в сборе: месье Моро с женою, три его дочки и и на днях вернувшийся с учебы сын Валентин, худой нервный юноша с нездорово-бледным лицом. Крохотный шпиц Бося на руках у Бьянки зло тявкал на черного курчавого пса барона, а когда увидел, что Адель погладила чужака, прямо-таки залился визгом.

— Очень, очень приятно… Добро пожаловать в наши края… — бормотал удивленный Моро. Все гости смотрели на барона недоуменно, а Кликуша так вообще крестилась. Надин тащила из дома поднос с одуряюще пахнущими печеными яблоками и так засмотрелась, что едва его не выронила. Адель хотела навсегда все это запечатлеть, пусть хоть не на холсте, а только в памяти: бледные летние сумерки с длинными тенями и белым, похожим на обрывок облака месяцем на розово-голубом, не успевшем еще проститься с солнцем небе, и зеленые до горизонта просторы по ту сторону речки, в которых тонули бегущие куда-то дороги, и белая стена дома с настежь распахнутыми окнами Аделаидиной комнаты, старый вяз с извивистыми, как скрученные ревматизмом пальцы старика, ветками, синий Кликушин платок, улыбающаяся чему-то мама в белом легком платье кажется совсем молодой, почти как Бьянка, которая, машинально целуя шпица в нос, глаз не сводит с Валентина, Бьянка сегодня нарядная, платье в розовую полоску, букетик фиалок приколот к груди, локоны кокетливо вьются по полуголым плечам… Закат золотит волосы и бороду отца, его хмурое лицо в сияющем ореоле, три дочери Моро, такие разные, все как одна склонив головы и приоткрыв рты смотрят на барона и черный пес виляет хвостом, тычется носом в хозяйскую ладонь. Пахнет печеными яблоками, начинают стрекотать сверчки, гость что-то говорит, улыбаясь, блеск белых зубов на фоне иссиня-черной бороды…

Просто еще один вечер, вот только Адель все почему-то кажется, что один-единственный. И все хорошо, и красиво, но отчего-то мучительно-больно сердцу. Ей надо все и всех запомнить! Навек оставить выжженной печатью на внутренней стороне век, ибо память осталась единственным способом сохранить… Ни точнее передать, ни обьяснить, что чувствовала сейчас, не могла. Едва шевельнула губами, приветствуя подружек, но всмотрелась в их лица жадно. Мама, разливавшая чай, взглянула на нее тревожно, ободряющее коснулась руки.

Барон, не дожидаясь приглашений, разместился на соседнем стуле. Он был одет почти до-неприличия свободно, рубашка тонкого черного шелка, красиво лежавшего на широких плечах, расстегнута на две пуговицы, приоткрывая смуглую грудь. Они сидели так близко, что их плечи почти соприкасались, а когда он поворачивал голову, Аделаида чувствовала на своем виске его дыхание. Эта близость ее смущала. Отец смотрел откровенно злобно, мама — озабоченно. Разговор вначале не клеился. При чужаке не поболтаешь так свободно и откровенно, как обычно. Мама начала расспрашивать Валентина об учебе, но парень отвечал столь сурово и кратко, что Бьянка наконец фыркнула:

— Ой, заважничал! Мам, смотри, да он на нас впечатление хочет произвести! Этому вас там учат? Впечатление производить? Ну, будущему чиновнику ведь это необходимо?

Валентин вздрогнул и заалел ушами. Ну, сестренка, язык без костей, на таких не женятся. Ведь влюблена же, ведь искренна… Такая она, Бьянка…

— Ой, а знаете, что я в деревне слышала? — в отместку за брата тут же вмешалась их средненькая, Энни. — Адель, представляешь, крестьяне считают тебя ведьмой!

— Энн, что ты такое говоришь? — строго оборвала дочь мадам Моро.

— Но, мам, я это слышала собственными ушами. Мужики уговорили трактирщика снять со стены потрет его покойной дочери, помнишь, ты ее в образе русалки написала несколько лет назад? Так знаешь, что они говорят? Якобы портрет мешает им пить, потому что она оттуда как живая смотрит! А кто-то из них, вероятно, спьяну, видел ее у воды ночью, русалкой, как ты написала. Они болтают, что это все из-за того, что ты ее нечистью нарисовала. Портрет выпил жизнь…

— Вот так-то, господа, никогда не знаешь, с кем ты за одним столом пьешь чай! Бойтесь меня! — сказала Аделаида.

— Бессовестные люди! Мы здесь никому в помощи не отказывали, хоть и сами не богаты, Адель этот портрет в подарок девочке, бесплатно… Бессовестные! Кто это тебе рассказал? — мама разволновалась, даже румянец на щеках выступил.

— Да многие болтают… — как-то смутилась Энни — вы знаете, эти необразованные люди так суеверны, стоит одному ерунду сказать, и все уже подхватывают…

— Бессовестный люд, ох… сами они все там ведьмы поганые, особенно Патька, сами небось сглазили, а на барышню скинуть грех хочут… — забормотала Кликуша.

— Я тоже это слышал — вмешался Моро — Я, конечно, строго выбранил суеверцев, но, не в упрек вам будь сказано… Аделаида — хорошая девушка, я много лет ее знаю, но, как бы это сказать… для человека невежественного эти… мистические картины… могут пугать и Аделаида… ее видели много раз гуляющей в одиночестве, вечерами… и то, что она всегда ходит с непокрытой головой… я не хотел вам говорить, но эти слухи ползли давно… если помните, она спросила Тибо, того молодого парня с кучей веснушек, сына гончарных дел мастера «Вы что, больны?» или что-то в этом роде, а через два дня он скончался, а был, говорят, здоров, как бык, и вот с тех пор-то начали говорить…

Мадам Моро наступила мужу на ногу и, как она думала, незаметно, указала глазами на внимательно слушавшего барона. Моро резко осекся. На минуту за столом воцарилась гнетущая тишина. Барон как-то странно усмехался. Неловкий момент наконец оборвал Нил:

— А я говорил, — пробурчал он с набитым ртом. — Не женское это дело — рисование. Того гляди, еще, гы, на костре спалят. А все потому что женщина не может увидеть и понять реальность правильно и потому рисует странно, а не так, как надо. Все фантазии какие-то… Нарисовала птицу, похожую не на птицу, а на Бьянку.

— В смысле — с головой Бьянки? — зачем-то спросил барон.

— Не, с головой птицы, но все смотрят и говорят — Бьянка! Она считает, что она настоящий художник и господин Ворогда тоже, но она же никогда ничего не делает как надо! — Нилу понравилось, что его слушает сам барон, подмастерье проглотил свой пирог и расправил плечи. Взгляд Теодора был тяжелым, как кулак, но он смолчал.

— Вот поверите или нет, ваша милость, она рисовала виноград, так она одну ягоду — два дня рисовала! Вот хоть верьте, хоть нет! Два дня! Да я за одну минуту могу! За полминуты! Я вообще очень быстро рисую, я за день две картины могу, и это я еще только учусь! А я научусь быстрее! Представьте, прихожу я такой к самому королю и говорю, не угодно, мол, ваше величество, вашу рожу благородную за час на фоне тронного зала, а завтра на коне в военном мундире, а послезавтра в королевском парке с королевой и фавориткой и каждый день по одному портрету, ха! Да я, пожалуй, стану так богат, что меня, как завидного жениха, с руками знатные всякие, дворянки оторвут, так что кое-кому следует поторопиться, пока я еще беден… — с улыбкой подмигнул Нил.

Барон медленно поднялся из-за стола.

— Ты что же это, падаль холопская, так о короле своем смеешь говорить? — мрачно и грозно, с подобающей дозой театральности прогремел его низкий голос. — Ты это как в присутствии одного из знатнейших вассалов его величества смеешь обзывать лицо своего святейшего суверена рожей?! Да ты знаешь, что за такие выражения ты своей рожи вместе с головой лишиться можешь?!

— Ваша милость… — поднялся и отец.

— Я… я… простите… я это… — подмастерье с перепугу начал заикаться.

— На колени, — приказал барон.

Нил хлопнулся без возражений.

— Собаке с собаками бегать. Лови! — барон поднял с травы сухую палку и швырнул куда-то в сад — Ну! Взять! Давай, давай, побежал!