Роза для Палача (СИ) - Вудворт Франциска - Страница 44

— Позвольте вам помочь. Русские часто шутят, что все серьезные разговоры принято вести на кухне.

— А у вас ко мне серьезный разговор? — лукаво усмехнулась Эвелина.

— Очень.

— Тогда прошу за мной.

Просторную кухню в стиле «прованс» заливал солнечный свет. Проходя мимо окна, Эвелина зажмурилась от удовольствия.

— Как же я скучаю по солнцу! Для столицы такие дни редкость.

Богдан не спрашивал, почему же она не поедет к морю. И так понятно. Из-за жары там нужно раздеваться, а свободно передвигаться без вещей она, видимо, уже не может.

Эвелина достала чашки и заварочный чайник, в который насыпала чай, достала вазочку с печеньем и сахар. Как хорошая хозяйка, она не начала разговор, пока не заварила чай и они не сели. Эвелина расположилась спиной к окну, а Богдан напротив, чуть сдвинувшись, как будто от солнечного света, а на самом деле, чтобы контролировать вход на кухню. На стол он положил диктофон, стилизованный под зажигалку.

— Богдан, вы меня заинтриговали. Какое дело привело вас ко мне?

Чайная ложка неловко упала из его рук под стол.

— Ничего, сидите. — Эвелина встала, чтобы дать ему чистую.

Он добавил немного сахара и размешал.

— Интересный букет, — произнес, пригубив.

— Подруга привезла из Таиланда. Здесь такой не купить.

— Эвелина, я знаю о вашей болезни.

— Влад рассказал? — помрачнела она.

— Вы же знаете, что я представляю благотворительный фонд, и мы можем вам помочь.

— В прошлый раз вы говорили, что предпочтение отдается детям, — пряча взгляд в чашке, сказала Эвелина.

— Это так, но я не знал, что речь идет о вас, и готов помочь, — ответил Богдан, внимательно наблюдая за ней.

Щеки девушки порозовели, а на лбу появилась испарина. Горячий чай ускорил действие препарата. Залитая лунным светом, она казалась хрупкой и невинной. Ковальский пытался убедить себя, что она Хищница, отравленная скверной, но получалось плохо. Карьеру с помощью вещей она не делала, а просто пыталась выжить, борясь с болезнью и с ее последствиями.

— Что для этого требуется? — взяв себя в руки, по-деловому спросила Эвелина.

— Отказаться от вещей, и ваше лечение полностью оплатит фонд.

— Что?! — вскинула она удивленный взгляд. Сделала попытку встать, но он пресек.

— Сидите!

И девушка безвольно обмякла на стуле.

— Я не понимаю…

— На вас сейчас чулки, лиф, и я подозреваю, в полом украшении спрятан платок. Какие еще вещи у вас есть?

— Юбка. Перчатки. Но я их редко ношу, — ответила она, и глаза удивленно расширились, как будто не веря в собственную откровенность.

Сам же Богдан на мгновение прикрыл глаза. Пять вещей. Пять! Ей не позволят жить. Преодолевая себя, произнес формальную фразу:

— Вы готовы отказаться от этих вещей и забыть об их существовании?

— Нет! Я не могу без них. Вы даже не представляете…

И тут на пороге кухни возник Савицкий с пистолетом в руке.

— Эвелина, замолчи!

— Влад, ты чего?!

— Не стоило тебе сюда приходить, — сказал он, не сводя напряженного взгляда с гостя.

— Опусти оружие, она под прицелом снайпера. И ты тоже, — добавил Богдан, когда на лбу Савицкого появилась красная точка.

— Влад! — испуганно ахнула Эвелина, прижав ладонь к губам. Она все еще не понимала, что происходит, и растерянно смотрела то на него, то на Богдана.

Стоило услышать угрозу в адрес любовницы, как Савицкий сломался, опустив оружие.

— Она ни при чем. Это все я!

Широкими шагами он пересек кухню и сел за стол рядом с Эвелиной. Обнял ее одной рукой, притягивая к себе и заслоняя от окна. Оружие хоть и опустил, но продолжал держать.

— Я знаю, что ты. И знаю о болезни. Могу понять чулки, корсет и платок, но юбка и перчатки зачем? — спокойным тоном, как будто они встретились на светском мероприятии, спросил Богдан.

— Хотел собрать костюм. Я изучал архивы, дневники Хищниц… И во многих местах встречается упоминание, что собранные вместе вещи обладают большими возможностями, чем по отдельности. Я готов понести наказание за это, но не впутывай ее, она и так больна. У тебя же репутация безжалостного, но справедливого ублюдка. Эвелина не подвержена скверне!

— Ты сам ее впутал. Всех братьев подняли из-за обладательницы шести вещей, а у вас пять. Как думаешь, что вас ждет?

— Ты не выйдешь отсюда, — процедил Савицкий, направляя под столом на Богдана пистолет. Понял — или они, или Палач.

— Она тоже, — кивнул Ковальский на девушку, взгляд у которой уже поплыл. — Ты прав, я не сторонник излишней жестокости.

— Ангел мой! — Савицкий встряхнул притихшую Эвелину за плечи и уже гневно потребовал от Ковальского: — Что с ней?!

— Чаша искупления.

Савицкий взвыл. Его взгляд упал на чашку чая. Догадавшись, что там был яд, он отбросил пистолет, схватил чашку и выпил до дна.

— Малышка, посмотри на меня.

— Люблю тебя, — слабо улыбнулась ему Эвелина.

— И я тебя люблю. Мы вместе до конца, — с нежностью произнес он, крепко обнимая девушку. Бросил злобный взгляд на Палача поверх ее головы. — Не отравляй последние мгновения. Тряпки в спальне, в шкафу. Она не прятала. Иди, забирай! Остальное с тела снимешь, стервятник. Я бы сейчас отдал, но не хочу, чтобы уходила с болью.

— А как назовешь себя? Скольких братьев ты убил ради этих вещей?

— Я не святой, у всех нас руки в крови. Но за что умирает она? Кому и что она плохого сделала? Ты хоть понимаешь, что значит любить? Когда готов свою жизнь отдать ради ее здоровья. Видеть, как любимый человек мучается, и ощущать свое бессилие. Куда тебе! Такая бесчувственная глыба льда, как ты, не способна на любовь! Но на что бы ты пошел ради своей сестры? Я слышал, вы обожали девчонку, таскали везде ее за собой. Что бы ты сделал, если бы она мучилась от болей и только вещи дарили ей облегчение? Неужели бы и дальше кичился своей принципиальностью? Отдал бы спасение для сестры старым пердунам и маразматикам с наклонностями садистов, считающим себя выше других? Ненавижу их всех! Жалею лишь об одном, что не женился на ней из-за глупых правил, придуманных другими. Мы их рабы! Нам даже любить нельзя, чтобы семья не отвлекала от «великих целей».

Богдан встал, чуть поколебался и положил ампулу на стол.

— Что это? — сузил глаза Савицкий.

— Противоядие. У вас три минуты… и три дня, чтобы исчезнуть, — произнес он и пошел на выход.

— Но почему?! — донеслось в спину.

Богдан оглянулся и поморщился:

— Никогда не любил «Ромео и Джульетту».

Выйдя из подъезда, Ковальский дал отбой своим людям и сел в машину. Вбитые правила требовали вернуться и привести приговор в исполнение. Разум твердил, что он сошел с ума, но Богдан чувствовал, что поступил правильно. Нет, его не разжалобила речь Савицкого. За свою жизнь он наслушался и не такого. Перед смертью у многих красноречие просыпается.

Немаловажную роль сыграло знакомство с Эвелиной. За последние дни он узнал о ней больше, чем о собственной сестре. Из небогатой семьи, отличница, пела в хоре, занималась в театральной студии, училась танцам. Прошла отбор в группу, успешная карьера, любовников не меняла. Был долгий роман с продюсером, который бросил ее и заменил в группе, как только понял, что она больна, а лечение баснословно дорого. Потом в ее жизни появился Савицкий. Они практически нигде не появлялись в светских хрониках. Ездили по лучшим клиникам.

Последние пару лет Эвелина поет в клубе. Можно подумать, что ей стало лучше, но вот медицинская карта говорит обратное, болезнь прогрессирует. Ей грозит инвалидность.

Эвелина действительно никому ничего плохого не сделала. Отзывы тех, кто с ней работает, лишь положительные. Не корчит из себя звезду, со всеми отношения ровные. Она и не думала использовать вещи в корыстных целях, озабочена лишь своим здоровьем. И как такую отдать Ордену, на показательный суд? Убить самому казалось гуманнее, но, глядя на умирающую девушку, он чувствовал лишь горечь. Ей и так немного осталось, кто он такой, чтобы решать ее судьбу? Просто забрать скверну тоже нельзя — потеря вещей обречет девушку на мучения. Она уже сейчас испытывает без них боли. Вот и повезло Савицкому. Хотя его Богдан бы пристрелил не раздумывая и без всяких угрызений совести.