Завтра будет вчера (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 18

— Лифт не работает. Пешочком на четвертый. Прошу, — протянул руку, пропуская ее вперед на лестницу с тусклыми лампочками. Да, принцесса, это тебе не особняк твоего папы, а моя конспиративная берлога.

Я бы мог привезти ее в свою квартиру в центре, но тогда весь миф лопнул бы как мыльный пузырь.

Пошла наверх, стуча каблуками, а я сзади смотрел на ее стройные ноги, чуть спустившиеся рваные чулки, на то, как виляет бедрами. В паху моментально прострелило возбуждением, вперемешку со злостью на ее гребаную заставку. смотрел как платье обтягивает аппетитные формы и чувствовал, что я наврал ей… я все же ее сожру. И все же прямо сейчас.

В один прыжок догнал, схватил за локоть и впечатал в стену, обхватил лицо ладонью и, не давая думать жадно впился в ее рот. Даааа. Б***ь, дааа. Соленые губы после слез. И сладкие. Оторвался на мгновение, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Зря поверила, маленькая… я ведь все же собираюсь тебя съесть.

Снова впился в ее губы, но уже не насилуя, лаская языком, пробиваясь в мякоть рта и сплетая с ее языком, сильно сжимая тонкую талию одной рукой и удерживая ее лицо другой.

— Все такая же сладкая, — зарываясь пальцами в волосы, притягивая к себе, — такая же, понимаешь?

Наклонил голову к ее шее, скользя жадно открытым ртом сбоку, к мочке уха, чувствуя, как она начинает дрожать.

Я растерялась. Я просто растерялась, когда он бесцеремонно оттолкнул к стене и набросился на мой рот. Растерялась настолько, что, когда оторвался от моих губ, разочарованно застонала, инстинктивно потянувшись к нему всем телом. Господи, это ведь так естественно — целовать его, видеть эту страсть в его глазах, голодный блеск, которым он обжигает губы, скулы, чувствовать жар его тела. Он передается мне, танцует под кожей, заставляя выгибаться навстречу себе. И когда коснулся языком шеи, почувствовала, как начали подгибаться колени. Сумасшедшая реакция на него. На его запах, на его руки, на его прикосновения. То, чего никогда не было и не могло быть с Грантом. А все потому что он заклеймил много лет назад. Заразил собой, заполнил так, что во мне не осталось места для других. Вцепилась в руки Артема пальцами, притягивая к себе, ощущая животом его возбуждение. И именно это и отрезвило. Будто ведро воды вылили на голову. Что я делаю, Боже? Почему позволяю то, чего не имею права позволять?

Уворачиваюсь от его поцелуев, пытаясь оттолкнуть от себя.

— Отпусти… пожалуйста, Артем, — касаясь пальцами его скул, — отпусти меня, прошу.

Этот ее голос и глаза огромные, полные отчаянья какого-то надорванного, и я не смог… как и раньше. Никогда не мог ломать ее насильно… точнее, я мог, но я не хотел. Мне было дико пачкать ее. Я тогда хотел с ней красиво… так же красиво, как и она сама. Меня трясло от одной мысли о ее теле, о ней подо мной. И в то же время сейчас она уже другая. Не моя. Чужая.

Провел большим пальцем по ее нижней губе, оттягивая вниз, скользя по подбородку и сосредоточенно глядя ей в глаза:

— Я не могу тебя отпустить… ты еще не поняла, мышка? Я к тебе приехал. За тобой. Я не отступлюсь.

Зарылся обеими руками в ее волосы, растворяясь в этих расширенных глазах, в своем собственном отражении, дрожащем в черных зрачках моего персонального Ада. Резко выдохнул и отпустил ее.

— Идем в дом. Не бойся. Я не сделаю ничего из того, чего ты не захочешь сама.

А потом наклонился к ее уху, проводя по нему губами, осторожно целуя мягкую мочку:

— Но я сделаю все, чтобы ты этого захотела…

*5 — Люблю тебя безумно (армянский. прим. авторов)

Закрыла глаза, отдаваясь надорванной нежности его рук, позволяя себе утонуть в его голосе, обволакивающем и в то же время таком сломанном.

Почему он говорит так, будто для него действительно что-то имело значение? Почему дразнит этими признаниями? Мы же оба знаем, что это ложь. Именно так она обычно и звучит — как самая хрупкая надежда, которую страшно разбить неосторожным прикосновением. Только слушать, закрыв глаза, не умея и не имея сил не верить.

Он дрожит, и я чувствую эту дрожь, она передалась мне в его словах, в его прикосновениях. Вздрогнула, когда коснулся губами уха. Слишком нежно, но невероятно чувственно. Так мог только он — вложить даже в невинные движения настолько откровенный смысл.

Молча кивнуть ему и последовать за ним в квартиру. На каком-то странном автомате пройти в комнату и остановиться посреди нее, оглядываясь вокруг себя. Местами ободранные бежевые обои в полоску, диван, кресло, стол и телевизор, зашторенные окна, которые давно не открывали, и в комнате невозможно дышать. Артем открыл окно и обернулся ко мне.

— Мне в душ надо, — почему-то только сейчас поняла, в каком виде он вытащил меня оттуда. Только после того, когда он внимательно осмотрел меня снизу вверх, сев на диван.

Артем указал кивком в сторону ванной, и я прошмыгнула туда, испытывая навязчивое желание снять с себя это порванное платье, смыть с волос затхлый запах старого мешка.

Пока раздевалась, пиликнул телефон. Сообщение от Ани.

"Мне звонил твой отец. Меня просто достал звонками твой брат. Я сообразила сказать им, что ты у меня, просто спишь, а телефон выключила. Где ты, Нар? Просто скажи, что ты жива".

"Я жива. Все хорошо. Не волнуйся. Моя умничка. Я у тебя с ночевкой".

"Нар, мои поздравления Гранту. Наконец решилась?"

"Спокойной ночи, Ань"

Затем набрала маму.

— Мам, что такое? — сонным голосом, нарочно громко зевнув, — Вы что Ане праздник портите звонками своими?

— А почему ты телефон выключила? Написала бы мне, что засыпаешь, чтобы не дергали тебя. Ты в гости поехала, или тебе дома не спалось?

— Мам, я с Грантом полночи разговаривала. Я сама не поняла, как отключилась. Скажи Артуру, пусть не достает больше Аню. Мне ж неудобно перед ней. Я завтра вечером приеду, хорошо?

— Как вечером? Папа вон ругается, говорит, отпустил на свою голову.

— Ну, мам, Аня ж улетает потом. Мы завтра всех гостей выпроводим и вдвоем с ней останемся.

— Как обратно добираться будешь?

— Если Артур к этому времени уедет, то я Артему позвоню. Хорошо?

Я не знаю, сколько просидела под горячими струями душа, яростно растираясь мочалкой, пытаясь смыть следы своего страха с кожи. Только мне казалось, что напрасно, что им пропиталась даже кровь. И поэтому я не могла унять дрожь. Тот самый холод, от которого колотило тело, не исчезал, какой бы горячей ни была вода.

Я поставил чайник и сделал ей чай. Так, как она раньше любила пить, сладкий и не очень крепкий.

Наверное, я нервничал. Впервые с нашей первой встречи я стал нервничать, потому что у меня начало не получаться… потому что взгляд ее откинул сразу назад в прошлое, где я никогда не мог сделать ей больно. Даже словами. Она всегда казалась мне какой-то особенно хрупкой, чистой, возвышенной что ли. И я всегда понимал, что недостоин ее. Нет, в том возрасте мало о чем задумываешься, и будущее кажется светлым и радужным, и горы сворачивать хочется… особенно ради нее. Но я никогда не был одного уровня с ней.

Сколько женщин у меня было… даже когда она со мной была и после. Иным с ними был, напористым и наглым самцом, а с ней не мог никогда вот так. В ступор впадал из-за взгляда и нежного "нет… пожалуйста… нет". Черт… возможно, потому что у многих это пресловутое "нет" всегда было тем самым женским завуалированным "да". А у нее оно было настоящим, да и я знал, чем это может для нее закончиться.

Прислушался к звуку льющейся воды и бросил взгляд на часы. Чай давно остыл.

— Нари, я чай приготовил. Выходи. На двери футболка моя. Надень и выходи.