Расколотый мир (ЛП) - Кауфман Эми - Страница 3

Я округляю глаза, смотря на Молли, но он отклоняется назад, вытирая стаканы, наблюдая за головизором в конце бара. Я пытаюсь выловить чей-нибудь взгляд — любого — но все они тщательно игнорируют меня, уж очень хотят потом рассказать истории о том, что они видели, как капитана Чейз закадрили в «Молли». Похититель закрывает меня своим телом, когда я тянусь к пистолету и кладу его там, куда он указывает. Он обнимает меня за талию и разворачивает к двери.

— Пошли?

— Ты идиот. — Я сжимаю руки, розовая коктейльная шпажка впивается в мои ладони. Потом я немного поворачиваюсь, чуть вырываясь, желая проверить его хватку и распределение веса. Надо же — он наклоняется слишком далеко вперед. Я напрягаю мышцы и дергаюсь, отклоняясь назад, выкручивая свою руку. Это больно, как ад, но…

Он ворчит, и ствол пистолета еще острее вонзается в мои ребра. Но он меня не отпускает. Он хорош. Черт, черт, ЧЕРТ.

— Ты не первая, кто так говорит, — говорит он, дыша немного чаще.

— Хорошо… оу, я пойду, ладно? — Я позволяю ему направить меня к двери. Я могла бы сказать, что он блефует, но если он достаточно глуп, чтобы принести пистолет на военную базу, он может быть достаточно глуп, чтобы выстрелить из него. И если это выльется в перестрелку, мои люди могут пострадать.

Кроме того, кто-нибудь остановит нас. Конечно, Алекси — он знает меня слишком хорошо, чтобы позволить этому случиться. Кто-то увидит пистолет — кто-то вспомнит, что капитан Чейз не покидает бар с незнакомыми парнями. Она ни с кем не покидает бар. Кто-то поймет, что что-то не так.

Но никто ничего не делает. Когда за нами закрывается дверь, я слышу, как из бара раздается низкий звук свистов и улюлюканий, когда весь мой взвод начинает ржать и сплетничать, как куча старых кур. Ублюдки, думаю я яростно. Я заставлю вас сделать так много кругов утром, что вы пожалеете, что ВЫ не были похищены мятежниками.

Потому что он и есть они. Я не знаю, откуда он знает Шекспира, или где он получил подготовку, но он должен быть одним из болотных крыс. Они называют себя воинами фианной — воинами — но все они просто кровожадные преступники. Кто еще посмеет проникнуть на базу, не имея ничего, кроме пистолета, который выглядит, как будто он с начала времен? По крайней мере, это означает, что нет никакой опасности, что он поддастся влиянию бессмысленного насилия, так как смертельная ярость Эйвона влияет только на людей не с этой планеты. Мне нужно беспокоиться только об обычном, повседневном насилии, которое так легко распространено у этих болотных жителей.

Он оттаскивает меня от главной дороги в тень между баром и сараем с припасами по соседству. Тут меня осеняет: я не никого не заставлю бегать утром. Я военный офицер, захваченный мятежниками. Наверное, я больше никогда не увижу свои войска, потому что к утру я умру.

С рычанием, я замахиваюсь рукой и отправляю лезвие розовой, пластиковой коктейльной шпажки в бедро парня. До того, как он успевает отреагировать, я в бешенстве прокручиваю ее и ломаю кончик, оставляя ярко-розовый пластик в его мышце.

По крайней мере, без боя я не сдамся.

Мальчишки играют в переулке с петардами, украденными из храма. Девочка смотрит сквозь дыру в стене, лицом прижавшись к разваливающемуся кирпичу. Вчера в храме проходил обряд лютеранского священника, а завтра будет свадьба, и настало время ее матери переоборудовать крошечное здание в конце улицы, чтобы соответствовать слишком отдаленным воспоминаниям о традиционных церемониях на Земле.

Мальчишки поджигают петарды и смотрят, кто сможет дольше всех держать красные палочки в руке прежде, чем отбросить, до того, как они щелкнут как выстрел. Девочка пробирается через дыру в стене и бежит, чтобы вырвать зажженную петарду из руки самого большого мальчика. Ее кожа покрывается мурашками от шипения и жара фитиля, но она отказывается отпустить ее.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ФЛИНН

БОЛЬ ПРОНЗАЕТ НОГУ, и на мгновение моя хватка слабеет. Она моментально вырывается.

У меня остается секунда, чтобы что-то предпринять, и если я зазеваюсь, она убьет меня. Я отпрыгиваю назад, когда она размахивается, чтобы ударить меня, и ночь оглашается звуком выстрела. Из моего пистолета. Она падает на землю со стоном от боли, но у меня нет времени обдумать, насколько сильно я ее ранил. Каждый на базе, с тем эхом, отраженным от зданий, услышал выстрел, и они обнаружат меня достаточно скоро.

Я тянусь к ней, но она опять в движении: либо не сильно ранена, либо на адреналине. Она ударяет меня ногой по руке, и та онемевает от локтя до кисти. Пистолет вылетает из моей руки и скользит по мокрой траве.

Мы оба устремляемся за ним. Ее локоть попадает мне в солнечное сплетение, промазав всего на дюйм — из-за чего я хриплю, а не становлюсь полумертвым, пытаюсь отдышаться, и заставляю себя двигаться дальше. Она вскакивает раньше меня, и я хватаюсь ее за лодыжку, скребя по грязи, чтобы снова стащить ее назад, прежде чем она сможет схватить пистолет или позвать на помощь.

Она, может быть, и натренирована, но я борюсь за свою семью, за свой дом, за свою свободу. Она же сражается за чертову зарплату.

В течение долгого времени слышно лишь суровое стаккато нашего дыхания, когда мы боремся, чтобы опередить друг друга. Затем моя рука находит знакомую рукоять пистолета моего дедушки. Я ударяю локтем ей в лицо, но она легко уклоняется от него, и это отбрасывает ее достаточно, чтобы дать мне возможность перевернуться и в конечном итоге направить пистолет ей между глаз.

Она не двигается.

Я вижу только темный, яростный блеск ее глаз, когда они встречаются с моими. Я не могу говорить, слишком измотан, слишком шокирован. Медленно, она поднимает руки вверх. Капитуляция.

Мне ничего так не хочется, как рухнуть на землю. Но слышны крики солдат, ищущих злоумышленников, охотящихся за источником выстрела. У меня нет времени. Мне нужно отнести ее на свой куррах¹ — если я оставлю ее здесь, ее слишком быстро найдут и у меня не будет достаточно времени, чтобы исчезнуть на болотах.

Подталкивая пистолетом, я молча приказываю ей встать на ноги. Сам я, шатаясь, хватаю ее за руку, чтобы выкрутить ее и завернуть за спину. Я утыкаюсь стволом пистолета ей в поясницу, и она это чувствует.

Пальцы мокрые и липкие от ее крови, но слишком темно, чтобы сказать, много ли ее. Я знаю, что попал в нее, я видел ее падение. Но она на ногах, так что рана не так уж сильно замедляет ее. Должно быть, я только оцарапал ее пулей.

Я пытаюсь успокоить дыхание, прислушиваясь к крикам солдат. Покинуть базу сейчас будет намного сложнее, не так, как я рассчитывал: иметь время, чтобы замаскироваться грязью из-под наших ног. Ее кожа коричневая и ее сложнее увидеть в плохом освещении, но моя кожа бледно-белая, указывающая о жизни на планете с постоянным облачным покровом. Я практически свечусь в темноте.

— Ну? — пытается отдышаться она. — Что дальше? Ты можешь хотя бы иметь приличие выстрелить мне в сердце, а не в голову. Я буду выглядеть красивее на своих похоронах.

— С тобой что-то очень не так, капитан, — говорю я ей, держа ее близко к себе. Ее черные волосы выбились из хвоста и щекочут мое лицо, попадая в глаза. — Ты не приглашала сюда ни для чего подобного.

— Как будто тебе нужно приглашение, — рычит она, и хотя она совершенно неподвижна, я практически чувствую, как она наливается гневом. Я не могу ее отпустить. Она никогда бы меня не отпустила. Она резко отклоняется назад, посылая боль, пронзающую мою ногу.

Я меняю хватку на пистолете, позволив ему давить на нее немного сильнее.

Было бы легко заставить говорить новобранцев, но их уровень допуска слишком низок, чтобы у них имелась какая-нибудь полезная информация. Но попытка приблизиться к капитану Чейз для получения информации — это совсем другое дело. О чем я думал? Шон смеялся бы, если бы увидел меня сейчас: самый большой пацифист фианны держит самого известного солдата Эйвона под дулом пистолета.