Степень доверия
(Повесть о Вере Фигнер) - Войнович Владимир Николаевич - Страница 34

— Зд-дравствуйте!

Вера вздрагивает. Рядом с ней идет молодой человек с рыжеватой бородкой. Тот самый, который провожал ее и Евгению от Натансона.

— В-вы меня узнаете?

— Господи, откуда вы свалились?

— А я видел вас на суде, а потом смотрю, за вами филер увязался, д-думаю, надо спасать. Я п-по этому делу специалист. Давайте пока свернем в переулок. Мы идем рядом и непринужденно беседуем. Теперь входим в этот подъезд…

— Зачем?

— Потом объясню.

Как только вошли в подъезд, молодой человек сразу преобразился.

— Теперь быстро за мной! — скомандовал он.

Он быстро пошел вперед. Вера за ним. Вышли в какой-то двор с развешанным между деревьями бельем, с этого двора попали в другой, прошли мимо мусорного ящика и очутились в безлюдном переулке.

— Н-ну вот и все, — удовлетворенно сказал молодой человек. — Мне ужасно хотелось помочь вам отделаться от этого типа.

— Вы знаете все проходные дворы? — с любопытством спросила Вера.

— В центре все, а на окраинах многих пока не знаю. П-проходные дворы — это мой конек. Я с-считаю, что революционер обязан их знать, чтобы уметь вовремя скрыться. Поэтому, между прочим, меня и зовут Дворником.

— А моя сестра назвала вас чертом, — сказала Вера. — Помните, когда вы от нас так ловко скрылись.

— К сожалению, ваша сестра ошиблась, — улыбнулся Дворник. — Мне до черта пока еще далеко.

Помолчали. «Какой странный и симпатичный человек этот Дворник», — думала Вера, поглядывая на своего спутника.

— Значит, вы были на суде? — спросила она. — Как вам удалось туда попасть? У вас был билет?

— Б-был, конечно, — улыбнулся Дворник. — Правда, ф-фальшивый.

— И какое у вас впечатление?

— Огромное. Все подсудимые мне ужасно понравились, а в вашу сестру я п-просто, извините, влюбился. Но все-таки так нельзя.

— Как?

— Видите ли, главный недостаток в работе вашей сестры и других сост-тоит в т-том, что они слишком быстро п-попались. Мы действуем слишком открыто, пренебрегая требованиями к-конспирации. По принципу «бог не выдаст, свинья не съест». Среди наших товарищей надо вести самую упорную борьбу против широкой русской натуры. Т-только тогда мы с-сможем создать настоящую сплоченную и дисциплинированную организацию. Н-нет, вы не сп-порьте, — сказал он, зажигаясь, хотя Вера и не спорила, — П-перед нами очень грозный и организованный противник, у которого армия, полиция и тысячи шпионов. Мы этого противника должны превзойти если не количеством, так качеством. Каждый революционер должен быть не только смелым, но осторожным и расчетливым. Все должны действовать по общему плану. Кстати, вы чем собираетесь заняться в ближайшее время? — спросил он без всякого перехода.

— Думаю вести пропаганду в народе, — просто сказала Вера. — Но очень трудно устроиться. Пока рассылаю в разные губернии письма с предложением услуг. Я ведь фельдшерица.

— Александра Первого знаете? — спросил Дворник.

— Царя? — удивилась Вера.

— Нет, — улыбнулся Дворник. — Наш один. Саша Квятковский. Найдите его через Натансона, и он вам поможет устроиться.

— А через вас я его найти не могу?

— К с-сожалению, нет. Я уезжаю из Петербурга.

— Далеко?

— Б-богу молиться.

— Вы всегда говорите загадками, — сказала Вера.

— Чтобы не об-бременять чужую память лишними сведениями, — опять необидно улыбнулся Дворник. — Ну, мне сюда. — Он остановился перед каким- то парадным. — П-прощайте.

— Прощайте, — сказала Вера.

Но Дворник не уходил. Он стоял и смотрел на Веру своими серыми смущающими глазами.

— Вы знаете, — сказал он вдруг волнуясь, — Мне к-кажется, что мы с в-вами еще ч-часто будем встречаться и п-подружимся.

К своему удивлению, Вера заметила, что Дворник вдруг густо покраснел.

— Прощайте, — сказал он еще раз, видимо пытаясь скрыть смущение.

И тут же исчез за облупленной дверью.

В апреле началась война с Турцией. Вера переменила решение: не в деревню она поедет, а на фронт. Фельдшером или сестрой милосердия. Солдаты тоже народ, а фронт не худшее место для пропаганды. Поехала в Москву. Остановилась у Юрия Николаевича Богдановича, который вместе с Иванчиным-Писаревым снимал нелегальную квартиру, где вынашивались планы освобождения Бардиной и Ольги Любатович, содержавшихся перед отправкой на этап в разных полицейских частях Москвы.

Генерал, ведавший отправкой на фронт врачей и сестер милосердия, принял Веру не очень приветливо. Мельком взглянул на ее документы и подвинул их к краю стола:

— Нет, не нужно. Мы завалены предложениями. Пришлось возвращаться ни с чем. У Богдановича встретила Прасковью Георгиевскую, брат и сестра которой проходили по процессу «пятидесяти» и теперь тоже сидели в полицейской части. Георгиевская собиралась их навестить.

— Между прочим, — сказала она, — там же находится и один ваш знакомый, поэт Саблин.

— Николай? — удивилась Вера. — Что за невезучий человек! Опять попался. Вы сейчас же туда идете?

— Да, сейчас же туда иду, — улыбнулась Георгиевская.

— Я с вами. Если вы, конечно, не против.

— Что вы! Буду только рада.

По дороге купили фрукты. Пришли. Полуграмотный сторож долго водил по списку корявым пальцем. Несколько раз переспросил фамилию. Бормотал: «Саблин, Саблин… Что-то такого не помню». Наконец нашел.

— Хорошо, передам. Оставьте свой пакет.

— А вы не перепутаете?

— Отродясь еще не путал, — обиделся сторож.

Оставили фрукты, записку. Но вместо того, чтоб сразу отправляться домой, остановились посреди двора, стали перекрикиваться с заключенными. Вышедший на шум жандарм арестовал обеих. В жандармском управлении допрашивал прокурор с постным лицом и с рыбьим бесцветным взглядом.

— Ваше имя и местожительство?

— Не скажу.

— Почему?

— Не скажу, и все.

— Дело ваше. Запишем бродягой, не помнящим родства. — Прокурор вызвал дежурного, — Отправить барышню в тюремный замок и держать, покуда не вспомнит, кто она и откуда.

И вот Вера в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы. Тесная камера с железной койкой, маленьким столиком и расшатанным стулом. В углу параша. В камере сыро, холодно, а на Вере ничего, кроме черного платья и шляпки с розами. Ни пальто, ни накидки, ни смены белья. А что происходит вокруг? В дверях камеры незапертая форточка. Вера откидывает ее, в форточке противоположной камеры видит знакомое лицо. Телеграфист. Тот самый, с которым она встречалась в трактире, через которого передавала записки товарищам. «Ну все, — мелькнула ясная мысль. — Теперь этот тип меня тут же выдаст жандармам. Правда, имени он не знает, но того, что он знает о передававшихся ежедневно записках, достаточно».

— Здравствуйте, — говорит телеграфист, и его плоское испитое лицо расплывается в улыбке.

— Здравствуйте, — говорит Вера. — Как вы сюда попали?

— Музыкант продал, — грустно сообщает телеграфист. — Теперь вот не знаю, как быть: то ли от всего отказываться, то ли, наоборот, признаться. Прокурор говорит: если не признаешься, загоним туда, куда Макар телят не гонял, признаешься во всем — выпустим.

— Прокурору не верьте, обманет. Молчите, как рыба. Если признаетесь, вас припутают к политическому делу, и тогда Сибири не миновать. Сидите смирно. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. В крайнем случае сошлют в Архангельскую губернию, а телеграфистом можно работать, и там.

— Оно-то, конечно, так, — колеблется телеграфист, — но с другой стороны, если сразу все рассказать…

— Смотрите, — говорит Вера, — Дело ваше. Но если попадете в Сибирь, пеняйте на себя.

— Ладно, буду молчать. Только мне хотелось бы для своей специальности подучить французский язык. Тогда нам жалованье платят больше. Вы не поможете?

— Охотно. Если хотите, давайте прямо сейчас и приступим.

Спустя несколько дней ее вызвали в жандармское управление. За столом — знакомый прокурор.

— Вы по-прежнему отказываетесь назвать свое имя?