Степень доверия
(Повесть о Вере Фигнер) - Войнович Владимир Николаевич - Страница 22

Однако никакие здравые доводы ни на кого не действуют, иногда думаю, уж не я ли сам сошел с ума? В библиотеке попросишь какую-нибудь беллетристику или стихи, смотрят на тебя как на ненормального. Лассаля, пожалуйста, сколько угодно, «Колокол» в любом количестве, а ежели Пушкина начнут искать, то, пожалуй, и не найдут. (А я, признаюсь, именно здесь и вошел во вкус. Не знаю, не из чувства ли противоречия? А впрочем, нет, не стану возводить на себя напраслину. Здесь, далеко от дома, особенно чувствуешь обаяние этого истинно русского поэта; да и вообще начинаешь подходить к литературе совсем с другой стороны.) Еще здесь все читают сейчас «Бесов» Достоевского, и все ругают. Между прочим, Нечаев, про которого, говорят, написал Достоевский, по слухам, находится тоже в Цюрихе, скрывается от русской полиции, представленной здесь весьма широко.

Вот, мой друг, в каком клубке имею я удовольствие проживать в настоящее время. Чем дело кончится, не знаю, но чувствую, идет к нехорошему.

Хотелось бы мне очень увидеть тебя теперь и обсудить толково все, о чем пишу так длинно и смутно. А когда приведется?

Твой Алексей.

Михаил Николаевич Владыкин, пензенский помещик и бывший актер, приехал в Цюрих за своей женой, которая на старости лет, как он говорил, стала мучиться блажью, то есть решила посвятить себя медицине. В самом деле, Леониде Яковлевне было уже за сорок; рядом с девятнадцати-двадцатилетними студентами она, действительно, казалась если и не старухой, то женщиной весьма почтенного возраста. Супруги пытались держать себя со всеми на равной ноге, и я держался с ними на равных и говорил Владыкину «ты», но для Веры и Лиды дистанция была непреодолимой. Тем не менее Владыкины часто бывали у нас, а мы у них, к нашей компании иногда присоединялась Щербачева, и вшестером мы коротали вечера, играя в лото или стуколку. Тот вечер был «лотошный». Леонида Яковлевна «кричала», то есть держала в одной руке парусиновый мешок, запускала в него другую руку, унизанную несколькими перстнями да еще браслетом черненого серебра, доставала фишки или кости, уже не помню, как они называются, и выкрикивала номера. Мы сидели за круглым столом каждый перед своей карточкой и, кто монетой, кто спичкой, кто обрывком бумажки, закрывали совпавшие номера. Все шло тихо и мирно, пока Щербачева вдруг ни с того, ни с сего не высказалась в том духе, что, дескать, все студенты повально занимаются политикой, сами не учатся и мешают учиться другим. Разговор, естественно, пошел по этим рельсам, Лида сказала, что со своей подругой Варей Александровой видела недавно на улице Бакунина.

— У него такие сверкающие глаза и целая грива волос. Он похож на льва.

— Этих львов, кажись, нынче начали отлавливать, — сказала Леонида Яковлевна, запуская руку в мешок.

— Это в каком же смысле? — насторожилась Лида, почувствовав какой-то подвох.

— Говорят, швейцарская полиция арестовала Нечаева и собирается выдать русским властям. Тридцать четыре, — сказала она, посмотрев на очередную фишку.

— Не может быть! — в один голос сказали Лида и Вера.

— Почему же не может быть? — спросила Владыкина.

— Потому что… потому что… Я кажется выиграла, — сказала Лида. — Потому что швейцарское правительство революционеров не выдает.

— В том-то и дело, — Владыкина доложила мешок на стол, — что его выдали не как революционера, а как уголовника.

— Разве можно его считать уголовником? — спросила Вера, посмотрев на меня.

— Видишь ли, — сказал я, — если даже убийство совершается по политическим мотивам, действие это все равно уголовное.

— И все-таки подло выдавать его как уголовного преступника, — сказала Лида.

— Не подлее, чем заманить своего товарища в темное место и там убить, — пожала плечами Владыкина.

— Мы про это ничего не знаем. Если и убил, то, значит, нужно было для дела.

Не думаю, чтобы эти Лидины слова можно было тогда принимать серьезно. Должно быть, оговорилась, не найдя подходящего довода в свою пользу. Но я помню, как переменилось тогда лицо Леониды Яковлевны, с каким изумлением глянула она на свою юную оппонентку.

— Ну, милая моя, — сказала она с расстановкой, — эдак-то вы далеко пойдете. В чем же польза такого дела, ради которого человека нужно убить?

Лида и сама почувствовала, что перехватила в споре, но уже не могла сойти со своей позиции.

— В конце концов, у каждого человека могут быть ошибки.

— Ошибки? — взвилась Владыкина. — Заманить товарища в какой-то грот, душить его, стрелять из пистолета, а потом привязать к шее камень и утопить в пруду — это уж, извините меня, ошибка, которую совершали так обдуманно, долго и последовательно, что можно было бы и опомниться. Если вы хотите знать, кто ваш Нечаев, почитайте новую вещь Достоевского, «Бесы» называется, там все про это правильно сказано. Небось не читали?

— Буду я еще читать всякую дрянь, — обиделась Лида.

— Напрасно вы так отзываетесь, — улыбнулся Михаил Николаевич своей обычной виноватой улыбкой. — Очень занятная вещь. Я сам, поддавшись общему впечатлению, сначала плевался, а потом не мог оторваться, так здорово все накручено.

— Михаил Николаевич, — с упреком сказала Лида, — Вы тоже считаете Нечаева уголовником?

— Да я вам не про Нечаева, а про «Бесов».

— А я вас спрашиваю про Нечаева.

Не из беспринципности, а по доброте, не желая никого обидеть, Михаил Николаевич с ответом не спешил.

— Ну, не мнись! — прикрикнула на него жена. — Ты взрослый человек, тебя спрашивает молодая девушка, отвечай, как думаешь.

— Конечно, конечно, Ленечка, — заторопился Владыкин. — Мы, старшее поколение, должны прямо отвечать на вопросы. Видите ли, Лидинька, то, что сделал Нечаев, конечно, нельзя сказать, чтобы было хорошее дело… То есть я хотел сказать, что с нравственной стороны… А впрочем, вы же знаете, что мнение моей жены есть мое мнение.

Щербачева отвернулась. Я засмеялся. Владыкина рассердилась.

— Не строй из себя дурака! — закричала она. — Тебя спрашивают серьезно, так ты серьезно и отвечай. А впрочем, от тебя все равно серьезного ответа никогда не добьешься. Что же касается Достоевского, — повернулась она опять к Лидиньке, — то я считаю, что он совершенно прав: все эти ваши Нечаевы и прочие революционеры и есть настоящие бесы. — От Лидиньки она повернула лицо ко мне. — Вы со мной не согласны, Алексей Викторович?

— Нет, — сказал я твердо, — я с вами не согласен. Я по своим убеждениям не за революцию, а скорее за эволюцию, но я против того, чтобы судить какую-то категорию людей огулом. Я за то, чтобы каждого отдельного человека судить отдельно по совершаемым им лично делам.

— Ну конечно, — сказала она, — вы судья, это сказывается.

— Возможно, — согласился я, стараясь этот спор притушить.

Но тут вступила в разговор молчавшая до сих пор Щербачева.

— Милая Лидинька, — сказала она с материнскими нотками в голосе. — Зачем вы спорите? Для чего вам нужна революция? Вы хотите освободить народ? Да этот же ваш народ чуть что вас же первых на первой осине и вздернет.

— Нет, меня он не вздернет! Это он вас вздернет!

Лицо Щербачевой перекосилось. Она развела руками.

— Ну, знаете ли, это уже слишком. Зачем же переходить на личности!

— Поскольку спор наш заходит в тупик, — сказал я, поднимаясь, — нам пора расходиться.

Происшедшее у Владыкиных было неприятно для всех. Вера и Лида долго шли молча, и только уже у самого дома Лида вдруг остановилась и спросила:

— Алеша, где можно достать пистолет?

— На что он тебе? — удивился я. — Уж не собираешься ли ты вызвать на дуэль Леониду Яковлевну?

— Нет. Я хочу напасть на полицию и отбить Нечаева.

— Что? — я просто опешил от ее слов. — Ты думаешь, что ты говоришь?

— Да, я думаю. Я хочу напасть на полицию и отбить Нечаева.

Вмешалась Вера.

— Лида, — строго сказала она, — если ты вздумаешь это делать, я пойду с тобой.