Весы Лингамены (СИ) - Орлов Роман - Страница 39

   Из всех сотрудников ИКИППСа за последнее время изменения заметнее всего коснулись жития Гелугвия Буро, и именно о нём рассказывается в этой главе. С того памятного дня, как все мы ненароком заглянули под Колпак, жизнь каждого икиппсовца тем или иным образом трансформировалась, но больше всего это отразилось на жизни нашего чувствительного учёного. Как читателю уже хорошо известно, он потерял покой, впервые в жизни испытав сердечную привязанность к женщине. Бессонными ночами он всё думал и размышлял, пытаясь найти решение этой проблемы. И если с нахождением нужных для работы алгоритмов учёный обычно справлялся, то с чувствами к Наланде он вдруг оказался в совершенно незнакомой ситуации и толком не представлял, что нужно делать. Единственное, что пришло в его светлую голову - это решить проблему привычным, то есть научным путём.

   Дерзкая идея просчёта текущей кармы на малом отрезке пришла ему ещё накануне обнаружения Ящера. То были дни скачков кармопроцента, и учёный измыслил нечто, до поры хранившееся глубоко внутри его заповедных пространств. А дальнейшие события и знакомство с Наландой только подстегнули его твёрдое намерение реализовать задуманное. Гелугвий усмотрел в этом единственную возможность разобраться в своих чувствах и нащупать нити, которые через века - а в этом у него не было никакого сомнения - вели его к Наланде. А уж на фоне явного провала пятидесятилетнего эксперимента новая задумка выглядела вдвойне привлекательной. При этом Гелугвий, будучи прирождённым романтиком и даже глашатаем мира чувств, оставался серьёзным учёным. Смелые мечты об успехе его нового детища не затмевали ему действительность: он прекрасно понимал, что, раз уж даже в закрытом городе они достигли лишь тех пресловутых 55%, то нет никакого смысла браться за просчёт постоянно меняющегося мира. Но вся соль нового проекта была в том, что просчитываемые цепочки событий не уходили вглубь веков, а ветвились в обозримом будущем. Гелугвий решил найти все одношаговые ниточки в течение всего нескольких минут, вырванных из реальности. Да, он понимал, что без связи с более отдалёнными по времени событиями картина предстанет неполной или даже ложной, но зато появится шанс выявить предсказуемость событий на коротком участке времени - примерно как конвейерных в микропроцессорах вычислителей древности.

   Так, оставив на месяц общие задачи института, учёный полностью погрузился в свой собственный проект и практически ни с кем не контактировал. Мама, к которой Гелугвий был крепко привязан с самого детства, сейчас уехала в загородный дом, и ухаживать за беспомощным в быту человеком стало совершенно некому. Беспомощным Гелугвий был не потому, что физически не мог ничего делать, а потому, что постоянно витал в каких-то своих фантазиях, то научных, то романтических. Вот и сейчас бродил он по полу, на котором тут и там виднелись разработки алгоритмов и чертежи его новой машины для распараллеленных вычислений кармопроцента. Повсюду валялись листочки бумаги с нацарапанными на них в спешке формулами, а одежда и всяческий домашний скарб являли собой образцовый беспорядок, и вкупе грозились дорасти до воплощения совершеннейшего хаоса. Да-а! Если бы Гелугвий Буро жил в прошлые века, его жилище бы давно заросло грязью, и как говаривала его замечательная бабушка, которую он едва помнил, превратилось бы в "рассадник крыс и крокодилов". Но на счастье, людям 32-го века ни о чём подобном заботиться уже не приходится: в любом доме есть один-два робота, которые убирают и следят за всем остальным. Даже если вы забыли приготовить еду, робот услужливо предложит вам обед - именно в то время, когда вы обычно принимаете пищу. Беда только в том, что Гелугвий совершенно не замечал, что после уезда мамы он постоянно ест одно и то же: утром яичница с растительным беконом и стакан молока, а вечером чай с большой горкой шоколадных конфет. На этом ассортимент "здорового питания" учёного и заканчивался, и немудрено - он сам, недолго думая, когда-то вбил эту программу в робота, и тот и "мысли не допускал" предложить хозяину что-то иное!

   Н-да, будь здесь Тринальдена - мама Гелугвия, она бы обеспечила сыну изысканное трёхразовое питание и вещи бы по своим полочкам разложила. Но Тринальдена наполняла свою жизнь вовсе не за счёт навязчивой заботы о сыне: она не зацикливалась только на том, чтобы присматривать за великовозрастным дитятей и наводить в доме порядок. Куда больше ей нравилось заниматься почти забытым нынче садоводством: на небольшом участке земли женщина выращивала многие овощи и фрукты, яблоневые и вишнёвые деревья. К слову, Тринальдена очень заинтересовалась, когда узнала, что в Городе Радости собираются жить исключительно своим трудом. И даже такая радикальная мера как отказ от машин желаний не очень пугала её как человека, лишь в малой степени избалованного чудесами прогресса и привыкшего "жить на земле" - так, как жили все её отдалённые предки. То, что основным населением города были религиозные фанаты, тоже не сильно смущало решительную женщину: она была убеждена, что тот, кто в наше время способен прокормить себя ручным трудом, не может являться недостойным или опасным человеком. Ничто, казалось, не могло помешать Тринальдене переехать в появившийся Город Радости, и только сильная привязанность к сыну удерживала её от этого. Кто-то ему без неё еду разнообразную приготовит? Кто настоящей зелени с грядки принесёт? Так Тринальдена, не делавшая, к слову, особых религиозных предпочтений, воздерживалась от переселения в Город Радости, предпочитая хотя бы раз в три дня наведываться к любимому отпрыску и наводить дома порядок. А ведь она могла бы многому научить начинающих садоводов-любителей из Города Радости!

   Так, от раза к разу навещаемый мамой, проводил Гелугвий свой одинокий месяц: бессонными ночами он то бродил по дому из угла в угол, то сидел, буравя невидящим взором картину над кроватью. Каждое утро учёный появлялся в ИКИППСе и до вечера работал в зале номер пять - его эксперимент разворачивался и набирал силу. Мы же, едва успевая обмолвиться с Гелугвием парой незначительных фраз, брошенных при встрече в коридоре, до поры до времени вообще не имели ни малейшего представления, чем занят наш коллега. По одному внешнему виду учёного нельзя было судить об успешности задуманного им проекта, и нам оставалось только ждать его завершения. Но вот время пришло, и как-то поутру Гелугвий сам заглянул к нам рабочую комнату. Вид у него был, конечно, взволнованный, но вовсе не обречённый, как непременно представлялось Штольму до этой встречи. Последнему упорно казалось, что если они сообща за 30 лет лишь немного продвинулись к цели, то искать что-то на ниве кармопроцента в одиночку, тем более всего за месяц, - и вовсе имеет совсем мало смысла. Штольму, тем не менее, вскоре предстояло признать, что он слишком погряз в традиционном видении проблемы и незаслуженно отсекал сомнительные с виду варианты...

   - Пойдёмте все со мной, - позвал нас Гелугвий и обернулся, показывая рукой назад. - Туда, в зал номер пять.

   Штольм, проходя мимо товарища, стоявшего у двери и ждавшего, пока все пройдут, по-доброму усмехнулся и похлопал того по плечу.

   - Что ж, веди нас, друг, - сказал он походя, - мы жаждем открытий!

   В зале номер пять б

о

льшую часть места занимали машины - они громоздились одна на одной и уходили под потолок, а центр помещения занимал стол с мониторами и манипуляторами. Все стены были увешаны совершенно диковинными для стороннего наблюдателя чертежами и расчётами. Стрелки, кружки, ромбики, множество математических формул и ветвящихся линий, схематически изображения людей и животных - чего тут только не было!

   - Хм, - подал голос Штольм. - С первого взгляда тут, конечно, ничего не понять. Но, помнится мне, ты, Гелугвий, хотел просчитать всю карму. Всю что ни на есть!

   - Не говорил я тебе такого! - возмутился Гелугвий. - Я просто хотел...

   - Ты часто был не в себе, - мягко ответил Штольм, - не обижайся, прошу.