Шиншилла (СИ) - "AlmaZa" - Страница 87

Разминувшись в подъездных дверях с бабушкой с третьего этажа, я поздоровалась и вошла внутрь. Лифт ещё стоял на первом и при нажатии кнопки тут же распахнулся. Я вошла, стала подниматься вверх. Спокойствие, доброжелательная улыбка и настрой на победу. Хоть бы у мачехи было хорошее настроение! Набравшись смелости, я подготовила кое-какую речь и позвонила в дверь. Судя по тому, с каким лицом она появилась на пороге, мачеха глянула предварительно в глазок и увидела меня. Я застыла, насторожившись от её презрительно скривившихся губ. Язык прилип к нёбу, не в силах начать то, что задумал.

- Явилась! – женщина посильнее запахнула халат, запихав его под поясом, одну половину поверх другой, поглубже. – Чего тебе нужно?

- Я хотела поговорить, – как можно отчетливее произнесла я. – По делу.

- По делу, так говори быстрее, – она что-то крикнула на детский голос своей младшей дочери. Да-да, недаром я упоминала в сравнении с собой Золушку. У этой мегеры тоже было две дочери. Всё как по писанному. Им было двенадцать и девять лет.

- Я хотела попросить кое о чем. О мелочи…

- Попросить? Я что, должна тебе что-то? – она хмыкнула, осмотрев меня, но, видимо, для себя не найдя разницы по сравнению с тем, как я выглядела в свои нормальные будни проститутки. – Ты тут месяцами не появляешься, и вдруг с просьбами пришла?

- Это ничего не стоит, мне нужна только ваша подпись… - Она опять перебила меня, не дав договорить:

- Подпись? Чего тебе подписать? Может, квартиру или всё своё имущество? Нашла дураков!

- Да нет же! – начала злиться я, но сдерживалась ради достижения необходимого. – Это разрешение о выезде за границу. Нужна подпись опекуна.

- Разрешение о выезде? А вдруг ты врешь? – женщина прищурилась. – Не буду я для тебя ничего подписывать! Ты маленькая шалава, которая зарабатывает деньги дрянью всякой. Может, ты ещё и мошенница?

- О чем вы? – я округлила глаза, открыв рот. – Какое мошенничество? Клянусь вам, это всего лишь разрешение, которое должно быть оформлено у нотариуса, и ничего больше!

- Зачем тебе за границу, а? – она вышла за порог, прикрыв дверь в квартиру, в которую так и не собралась меня пустить. Естественно, если дочки были дома, то недопустимо их соседство со шлюхой. – Зачем?

- Надо, – сухо отрезала я. Буду ещё объяснять этой горгулье, для чего мне в Америку! Рядом с ней просто непозволительно произносить имя Химчана, а то оно замарается.

- Надо? Просто так? Прямо так я и поверила? Говори, зачем тебе из Кореи выезжать?

- Сказала же – нужно! Какое вам дело? – повысила голос я, едва не топнув ногой.

- Какое мне дело? А такое! – она нырнула в прихожую и, порыскав рукой на тумбочке, вернулась обратно, тряся бумажкой. – Меньше часа назад из суда приходили, повестка тебе, как свидетельнице в каком-то деле. Ты же тут прописана, вот и принесли. Тоже не скажешь, что это за дело?

Я прикусила язык. Проклятые приставы, или как их там. У них не заржавеет припереться с утра пораньше, чтобы уведомить о том, где и во сколько меня ждут. Черт! Нет уж, я не хочу рассказывать подробности произошедшего, всё равно она не поймет и всё вывернет наизнанку.

- Какая разница? Я там просто свидетель, – поджала губы я, отведя глаза.

- Просто свидетель? Я так и знала, что ты впутаешься во что-нибудь! И давно тебя надо было в полицию сдать! Проститутка! Колония для несовершеннолетних по тебе плачет, а ты по городу гуляешь! Ничего я тебе не подпишу, потому что не хочу брать на себя никакую ответственность за то, что за этим может последовать. А если ты подозреваешься в чем-нибудь? Наркотики или чего похуже? От таких как ты надо общество ограждать! – она разве что не плевалась ядом, глядя на меня. Это было взаимно, потому что мне хотелось вцепиться в неё и выдрать все волосы, по одной волосинке, разодрать её лицо. Я почти плюнула в него, но сделала ещё один вдох, чтобы удержать себя в руках. Она бросилась в мою сторону ещё несколькими оскорблениями.

- Что вы хотите? Денег? Я заплачу! – крикнула я. – Сколько вы хотите за эту проклятую подпись? Я соберу и заплачу столько, сколько вы скажете!

- Не нужно мне твоих грязных денег, заработанных мне известно как! – погрозила она пальцем перед моим носом. – И меня хочешь впутать в своё болото? Возьму деньги, подпишу, и меня посадят? С такими как ты свяжись! Ничего хорошего не выйдет! Пошла прочь отсюда!

- Пожалуйста! – я выставила ногу, не дав ей закрыть дверь. – Я прошу вас! Это не обман, я ничего плохого не делала и вам зла не хочу! Я просто хочу уехать!

- Сказала тебе – проваливай! – заорала она, выпихивая меня.

- Прошу вас! Вы не понимаете… постойте!

- Убирайся!

- Я подам на вас в суд! Я лишу вас опекунских прав! – в ярости закричала я.

- Давай! Попробуй! В суд она на меня подаст! – мачеха сильно толкнула меня и выглянула из-за двери напоследок. – Я быстро напишу заявление, что ты есть и чем занимаешься! Тебя посадят, не отмоешься!

Она захлопнула дверь и скрылась. Несколько мгновений я находилась в немом шоке, что так быстро, резко и неудачно закончилась моя попытка договориться. Я ведь ни слова плохого не сказала, ничего ей не сделала. Но так было всегда. Осознав, что шанс получить возможность улететь в Америку упущен, я разразилась рыданиями, шатаясь зашагав к лестнице. Тело надламывалось напополам, теряя последнее, что давало надежду на благополучный исход. Больше не оставалось запасных ходов, других путей. Лишить её прав на меня, действительно, сложно. Для этого нужно предоставить доказательства плохого обращения или непригодных условий жизни. Но ночевать дома она мне не запрещала, даже ключ у меня свой был, просто мне не хотелось им пользоваться, кормить она меня тоже кормила, когда я приходила, просто создавала такую атмосферу, что пробыть больше получаса дома было невозможно. Я понимала, что она не хочет меня видеть и брезгует мной, вот и уходила. Да и я её терпеть не могла. Она меня не била никогда. Что же я против неё предложу? И судя по её настрою, она и в правду может подать встречный иск и меня загребут за проституцию в институт коррекции поведения*.

Я села на ступеньки и безутешно плакала, не представляя, как жить дальше и какой в этом всём смысл? Нет, конечно, можно было продолжать жить, как раньше, но я не смогу не думать о Химчане и о том, как он, что с ним? Если бы он подал о себе знать оттуда, из Нью-Йорка, возможно, мне бы стало легче. Но я хотела быть рядом с ним. Это труднообъяснимое ощущение, когда тебя расслаивает от недостаточности определенного человека рядом, когда ты смотришь на себя будто сквозь, потому что без его присутствия содержимого в тебе нет. Эта безумная привычка, образовывающаяся при влюбленности, что ты можешь увидеть, услышать, превращается в зависимость, в наркоманию по употреблению голоса и взгляда. И меня физически ломало без возможности насладиться ими ещё хоть минуту. Я тёрла свои ладони друг о друга, пока на них капали слезы. День рождения у меня летом, значит, до совершеннолетия у меня два с половиной года**. Два с половиной года. Достав мобильный, я открыла калькулятор и стала считать дни, каждый день, что остался до моего совершеннолетия. Считанные оставшиеся дни этого года, сто семьдесят пять дней до моего восемнадцатилетия и ещё два раза по триста шестьдесят пять. У меня вышло девятьсот восемь дней. Девятьсот восемь дней. Я принялась делить их на недели. Это почти сто тридцать недель. Тридцать два месяца. Я сбросила все результаты и убрала телефон обратно. Хватит рыдать, хватит рыдать, Шилла! Два с половиной года – это не вечность. Химчан жив, он есть, просто далеко. И два с половиной года не остановят меня. И мою любовь. Она настоящая, а потому проживет гораздо дольше. Вот она-то как раз проживет хоть сколько. Если понадобится – дольше вечности.