Под горой Метелихой
(Роман) - Нечаев Евгений Павлович - Страница 85

Маргарита Васильевна дотронулась до локтя учителя, перевела дух.

— Я всегда мысленно с вами советовалась, — закончила она неожиданно для себя самой, — задавала вопросы и сама же на них отвечала. Так, как вы бы ответили. Вот.

У Николая Ивановича собрались под глазами мелкие лучики морщинок. Он видел, что девушка волнуется, и это волнение передавалось ему, захватывало всё больше. И к чувству хорошей радости, которую испытывают при встрече давние друзья, исподволь и неприметно стало добавляться что-то более значимое, которому нет пока еще названия.

Маргарита Васильевна выглядела сейчас собраннее и строже, и от этого казалась стройнее и выше, была еще более женственной и обаятельной.

— Что же вы замолчали? — спросил Николай Иванович и опять снял очки. Ему подумалось, что вопрос задан глупо и совершенно некстати.

Но спутница Николая Ивановича, видимо, этого не заметила, — она была занята какими-то своими мыслями. Чуть запрокинув голову, она долгим, внимательным взглядом посмотрела на учителя и сказала, понизив голос:

— Хорошо, что вовремя удержалась.

— А что могло быть?

— Могла сказать глупость.

Николай Иванович пожал плечами; шел, поотстав на полшага от Маргариты Васильевны. Смотрел на нее и думал, что у нее всё впереди, что в ее годы и он вот также идеализировал некоторых людей, был романтиком.

«Плохо это, — рассуждал он далее, — очень плохо, когда человек, пусть даже и мысленно, говорит о себе „был“. А что поделаешь? Оглянись на себя. Укатали сивку крутые горки. Как говорится, был да весь вышел».

Учитель еще более замедлил шаги. Это ведь не его слова! Это добавил тот, второй, который приумолк было при Парамоныче. «Что значит „был“? Значит, всё в прошлом. Значит, нет для тебя ни „сегодня“, ни тем более „завтра“. Такому человеку невозможно жить, он не сможет работать, — ведь для этого надо сказать „есть“ и „буду“. И не только сказать, — надо верить в это».

«Верил и верю, — доказывал сам себе Николай Иванович, — и всё-таки „был“. „Был“ потому хотя бы, что тебе уж за сорок и что ты остался один. Кроме работы у тебя всё в прошлом, а у нее вот всё еще впереди».

Долго шли молча. Так миновали лощину, небольшой перелесок перед Метелихой. Впереди показалась деревня. Подводы не было видно ни у школы, ни возле длинного пятистенника бывшего лавочника, а след тарантаса заворачивал от околицы вправо, к дому учителя. Тут их и встретил старик Парамоныч.

— С прибытием вас, Маргарита Васильевна! — начал он, раскланиваясь еще издали. — С приездом. Вещички ваши я на крылечке сложить велел. Потом сам же и отнесу. Не беспокойтесь. А сейчас с дороги-то отдохнуть полагается, чтобы не сразу за веник да тряпку браться. Наказал я с подводчиком — девки там приберут, а у меня и самоварчик готов. Не обессудьте уж — чем богаты, тем и рады. Не побрезгуйте нашим холостяцким угощением!

Торопливо закидывая свою деревяшку, дед направился к палисаднику, услужливо распахнул калитку перед Маргаритой Васильевной и с видом заговорщика подмигнул Николаю Ивановичу. А в комнате был накрыт стол, на тарелке — аккуратно нарезанная колбаса, невесть откуда взявшаяся пачка печенья, копченая рыба. На. керосинке что-то шипело в закрытой сковородке. И в довершение ко всему, тут же на полу, возле керосинки, стоял щербатый глиняный кувшин, а в нем два огромных георгина — темно-бордовый и розовый.

— Как сейчас помню, в старорежимное время, это при царе еще то есть, — пристукнул старик костылем, — к нашему ротному господину поручику на боевые позиции самолично его богоданная супружница пожаловала из Питера. Так вот в те поры я коноводом при нем состоял. При их благородии — господине поручике. И был мне приказ — дух вон, а цветы чтобы были. Нашел! Под турецкими пулями доставил. Вот и мы с Николаем Ивановичем тоже… Полагается в таком разе.

Старик почесал себя за ухом, потом приподнял с полу кувшин. Маргарита Васильевна посмотрела в лицо учителю, улыбнулась, и Николай Иванович улыбнулся.

Над селом опускался вечер. Солнце уже закатилось, оставив после себя расходящийся веер широких лучей и багряные гаснущие всполохи на краях облаков. В густолиственных кронах берез у церкви отчетливо проступали первые золотистые вкрапины. В настежь распахнутое окно из садов и полей вливалась бодрящая свежесть, напоенная сложными запахами ранней осени. Где-то, — должно быть, за озером или под облаками, — мелодично и грустно курлыкали журавли. Трубные крики эти раз от разу всё удалялись, становились слабее, печальнее.

— Улетают, — задумчиво проговорила Маргарита Васильевна, прислушиваясь к замирающим отзвукам. — Вот и я так же мучалась прошлой осенью.

— А сейчас? — спросил Николай Иванович.

— Вернулась, как видите. Я не могла не вернуться. — И посмотрела прямо в глаза учителю.

Торопился Андрон убрать яровые, круто пришлось поворачиваться. Не успели сжать рожь, перевезти снопы на гумно — овсы подоспели, пшеница пригнулась янтарным колосом. Клевера, горох, греча — всё требует рук. И озимь сеять, зябь поднимать, по кустам отаву подкашивать. Обошел как-то раз луга, проверял, не потравили ли стогов пастухи, — за Красным яром снова трава в колено. Наказал старику Мухтарычу не гонять туда стадо: лишний стожок по весне пряником окажется. Скотниц снял с полевых работ, косы велел приготовить. Подоили утром коров — и на луга. Клевер, горох, гречу — мужикам косить, на пшеничный клин — лобогрейку, на овес — старух. Можно бы и машиной овес убрать — соломы жалко: серпом-то пониже возьмут. Николай Иванович прав был: после собрания веселее народ стал работать.

Ночи не спит бригадир. Погожие дни упустить боится. Трактористы из МТС ворчать начали.

— Что мы — двужильные? — слышал не раз Андрон. — Железяке и той отдохнуть полагается от нагрева, иначе крошиться зачнет.

Так и сегодня, — перед обедом заехал Андрон на Длинный пай, трактористы меняют масло. Осунулись оба — глаза да зубы. Тут же с ними прицепщики — Екимка, сапожника сын, и Владимир.

— Ну что, Степаныч, — обратился к нему Андрон, зная, что этот не станет жаловаться, — денька за три управитесь с клинушком-то?

— Если бы в ночь пахать, можно и за два, — ответил тот, вытирая ветошью руки.

— А кто вам мешает? — шуткой спросил бригадир.

Трактористы оба полоснули Андрона злобными взглядами. Тот, что постарше, выдавил через силу:

— Круто берешь…

— Тебя накормить хочу, дура, — хмыкнул Андрон, подбирая повод. — Стало быть, так и договорились: через три дня принимаю клин. Ну, я поехал, бог на помочь вам.

Владимир придержал коня за уздечку.

— Дядя Андрон, поговорили бы вы с механиком, — начал он, просительно заглядывая снизу вверх в насупленное лицо бригадира. — Ей-богу, не поломаю! Третий год топчусь вокруг этого «путиловца»; свечу заменить или фильтры прочистить — всё знаю. Сколько раз уже и с плугом один разворачивался. Пусть они днем на пару работают, мы — ночью с Екимом.

— Не пойдет на это механик, — хмуро сказал тракторист. — Машину, может, ты и впрямь не попортишь, а с выработкой волынка получится. На кого часы начислять?

— И не надо, — живо отозвался Владимир, — не нужны нам эти часы, пусть на вас всё и записывают. Верно ведь, дядя Андрон?

— Разве что так, — нехотя согласился перемазанный тракторист.

— Тогда и к механику ехать мне незачем, — заключил Андрон. — Парень-то дело говорит; давайте в три смены. За сверхплановые гектары особо начислю.

К вечеру снова заехал Андрон на Длинный пай; к тому, что раньше вспахано было, добавился изрядный клин. Трактор ворчал за перелеском, в стороне от бочек с маслом догорал костер, на сошке висели закоптелый чайник и котелок с остатками ужина. Трактористы спали под телегой, тут же прикорнул и Екимка.

«Стало быть, в ночь на паю оставаться решили, — удовлетворенно подумал Андрон, видя, что трактористы уже поужинали. — А кто же там за прицепщика?»

Из-за ближайших кустов, попыхивая колечками сизого дыма, показался трактор. Поблескивая отполированными шпорами на высоких колесах и не сбавляя скорости, перевалил он через дорогу, натужился, как норовистый конь, и, отталкиваясь десятками невидимых лошадиных копыт, пошел ровно, оставляя за собой четыре перевернутых маслянистых пласта. Лоснились они в отвалах, рассыпались на комья, надежно укрывая опрокинутую стерню. Когда трактор поравнялся с телегой, Андрон пригнулся, подобрал горсть земли, сутулясь растирал ее в пальцах, делая вид, что ничего особенного он и не заметил: сидит на прицепе Нюшка, ну и пусть, — не всё ли ему равно?