Под горой Метелихой
(Роман) - Нечаев Евгений Павлович - Страница 63

Бездумным взглядом проводила Дарья кота до самой бани. Еще посидела, встала, за скобу взялась, обернулась при этом: показалось ей, что у бани дверца открыта и дымок желтоватый тянет под крышу.

«Не девчонки ли вздумали для кукол своих топить баню? Ума хватит на это, — беззлобно подумала Дарья, — у каждого своя забота».

Подошла тихонечко, к оконцу пригнулась: босой лежит на полу Мишка, спит. На каменке сохнут его портянки, а на лавке — пустая четвертинка от водки с наклейкой фабричной, пробка и половина луковицы. И сковородка тут же, кот вылизывает ее старательно.

До тех пор била мать Мишку, пока руки не устали. Била молча, до исступления. Дома дверь на крючок закрыла, холодной воды ковшик выпила, сунулась на кровать ничком.

Сбежал Мишка, две недели не было его дома; заявила Дарья об этом в сельсовет. Так и сказала: «Если поймают где, пусть сразу же в тюрьму сажают: не убил кого, так убьет». Как-то пришла домой с фермы — сидит сын на крылечке. Одичал, глаза у него провалились, оборвался в клочья.

— Работать буду, — сказал головы не поднимая.

Сжалилась Дарья: как бы то ни было — сын; может, и впрямь одумается парень. Ничего не стала напоминать, накормила ужином, рубаху, штаны рваные залатала, достала из сундука мужнину праздничную косоворотку, положила на видное место, вместе с зарей поднялась, забрала с собой сонного Митьку (такое имя придумали малому) и опять на весь день ушла на скотный двор.

Видела Дарья — забирает Андрон бригаду в ежовые рукавицы: сам определяет нормы выработки, добросовестных поощряет, лодырям списывает трудодни за прогулы. Видела и другое: толкутся по вечерам возле правления жалобщики на бригадира, с Артюхой у них разговоры, а раз и в газетке нелестное про Андрона читали. Однако на самого Андрона всё это мало действовало, — от заведенного порядка не отступался: дал наряд на работу — больше не напоминает, заметил неладное — штраф, прогнал кто-нибудь лошадь рысью без надобности — больше не выпросит.

Изо всех сил старалась Дарья угодить Андрону, побаивалась его, в разговоры вздорные не вступала.

Андрон работой Дарьи был доволен. С приходом на скотный двор постоянного человека намного лучше дела пошли: коров всех до одной в поле выпустили, молодняк поправляться начал. Все это видели, потому, может, и председатель сам разговор насчет переезда завел.

— Давай, Кузьминишна, перебирайся в Денисов дом, — сказал он как-то Дарье при встрече, — завтра, пожалуй, отрядим людей, домишко твой раскидать решили мы на правлении, срубить из него водогрейку, ну и скотницам уголок выделим, отдохнуть было бы место, обсушиться. Давай-ка переезжай; Андрону сказано, лошадь прислал бы с утра перевезти имущество.

— Какое там у меня имущество, — развела Дарья руками, — узел тряпок, ведро ржавое да корыто.

— Сколько бы ни было, на себе перетаскивать не пристало. Стало быть, завтра, с утра. Комсомолия наша берется за это дело — водогрейку рубить, как в добрых колхозах. Значит, договорились?

— Ладно, договорились, — ответила Дарья, а сама рада-радешенька: наконец-то вернется к народу.

— Завтра, дочки, в деревню будем перебираться, — сказала мать дома, — складывайте своих кукол!

— Чего это вдруг? — спросил недовольно Мишка.

— Тебя не спросилась.

— Да ведь и кроме меня еще кто-то есть. Может, было письмо какое?

— Не советовалась с ним. Тебе делать-то нечего, напиши. Заодно уж и той четвертинкой похвастайся и на какие деньги купил ее. Обрадуй родителя.

Сверкнул Мишка злыми глазами, замолк.

Утром пришла подвода за пожитками Дарьи, а следом еще две упряжки: комсомольцы приехали дом разбирать. Пока Дарья узлы выносила, те уж на чердаке с ломами, принялись стропила раскачивать, а Нюшка трубу разбирает и по доскам кирпичи опускает на землю.

По углу Мишка забрался наверх, наскочил там с кулаками на Нюшкиного брата Екимку. Капустин с земли осадил обоих, посоветовал «хозяину» отстать подобру-поздорову, и тут же грохнулась сверху первая потолочина, взметнулась из окон ржавая пыль.

Дарья повязала платками головы дочерей, перенесла их в телегу, не торопясь уселась сама и за всю дорогу ни разу не обернулась. Ничего отрадного не сохранилось у нее в памяти. Икона, которой благословлял когда-то нареченных («рабов божьих Павла и Дарью») ее набожный старый отец, и та осталась на прежнем месте: не взяла ее Дарья с собой.

Дом Дениса встретил новую хозяйку застоялым запахом давно нетопленного, непроветренного жилья. Кормилавна пришла пособить. Вдвоем выставили они рамы, пообтерли пыль, вымыли пол.

— Ну вот и живите с богом, — нараспев приговаривала Кормилавна, — соседями станем. Надо будет чего — приходи.

А на хуторе в то самое время раскатывались по двору трухлявые бревна. Парни наваливали их на дроги, подбадривая друг друга. Нюшка всю печь разобрала, сложила в сторонке штабель, углем написала бирку. — «650». Мишка сидел в стороне сутулясь, сплевывал под ноги. Непонятная безотчетная сила удерживала его на месте. Злился на мать, на парней, что с шутками и задорным смехом разламывали простенки, на Нюшку, на самого себя. Про нож вспомнил: забросить бы с яра в овраг, а то, чего доброго, вывалится из дупла, греха еще с ним наживешь! А может, не выпадет, далеко он засунут — на полную руку.

Осталось четыре венца, и тут случилось то, чего опасался Мишка, — подошел к нему Федор, на ладони находку подбрасывает:

— Этого дожидался, думал, что не найдем?

Нехотя повернулся Мишка, скосил взгляд:

— А может, он и не мой? Чего липнешь?

— Не твой, говоришь? — продолжал допытываться Федор. — А это что? «М» и «Е» выжжено. «Михаил Ермилов» вроде бы получается?

— А хоть бы и так? Ты-то мне что за указ? — заносчиво выкрикнул Мишка.

Оставили парни работу, стали плечом к плечу возле своего секретаря.

— Указ не указ, а только с этим кулацким инвентарем не будет тебе на село дороги, — стараясь сдержать себя, говорил Федор. — Спасибо скажи своей матери, что годика на два опоздала тебя родить. Было бы тебе восемнадцать, запел бы ты у нас по-другому.

Уехали комсомольцы с бревнами, еще раза два возвращались. Сидит Мишка на том же месте, цедит сквозь редкие зубы махорочный дым. В последний раз за досками приехали — нету парня. И навстречу не попадался.

Зачастил Артюха к Улите, особенно после того, как во вторую бригаду ее перевели.

— Ну как? Гудят небось косточки? Так-то: рядовому труженику хлеб-то не медом мазан. Конешно, была бы ты посговорчивей… Да, ты вот что, не старалась бы Нюшку приваживать. Она комсомолка, чего ты ее разлагаешь? В ячейке об этом разговор был: какая между вами может быть дружба? Наслушается тут у тебя… Вон и мать ее приходила в правление. Не ровен час, случись что с девкой, не миновать тебе выволочки.

Другой раз ночью в окно постучался. Под полой — задняя часть барана.

— Приготовишь к завтрему. Агронома из города ждем. Ну, сама понимать должна… По видам на урожай раскладку начислять приедет, тут надо хитро дело повернуть. Я уж и с Андроном Савельевичем словечком перекинулся, на тебя вся надежда. Конечно, мужик он грубый — форменная деревенщина. Ничего, говорит, с ней не станется, сдюжит! А ублажит — сниму, говорит, с прополки. Думай.

Прикусила Улита губу. Захотелось лыткой бараньей отхлестать Артюху по роже. Сдержалась. Как говорил, всё приготовила: наварила, напарила. Дождалась гостей к вечеру, подушки взбила и ушла на всю ночь: до рассвета у озера просидела.

К обеду Андрон пришел обмерять прополотое, а Улита сажен на десять всех обогнала. Руки огнем горят, осотом исколотые, спина деревянная. Не выпрямилась, не подошла к бригадиру, как другие. Сам окликнул:

— Ты уж не ночевала ли тут? А глаза-то чего набрякли? Дурной вы народ — бабы… Ну, изобидел какой охальник — скажи!

— Чего говорить, когда сам этакое-то счетоводу: «Ничего с ней не станется». Все вы такие: при народе с лаской, а один на один — кобели. Скажи тут попробуй! — Махнула Улита рукой, а у самой — в три ручья слезы. Ничего не сказала и товаркам.