Под горой Метелихой
(Роман) - Нечаев Евгений Павлович - Страница 20

Занятый этими мыслями, Артюха совсем позабыл про свою попутчицу, лошадь не понукал. Ни с того ни с сего немец Ландсберг вспомнился. И то, как он, Артюха, подложные документы ему выправлял, чтобы на станции не задержали, и то, как потом уж имущество в барском дому описывали — ковры и картины. Кабы не Карп да не Роман Васильев, погрел бы Артюха руки на этом добре. Не удалось! Так, по мелочи, кое- чего сунул в карманы: ложку, стаканчик чеканного серебра. Попалась тогда ему на глаза гербовая бумага — закладная купчая на всё поместье, с подписью и печатью нотариуса. Сунул ее за пазуху. Бумага эта и по сей день цела. Если верить Евстафию Гордеевичу, в случае мужики взбунтуются против коммунистов, на поддержку Уралу двинется казачий Дон, Украина, Сибирь. В Маньчжурии атаман Семенов держит наготове отборные офицерские полки. Только бы искорку где заронить, говорит Евстафий Гордеевич, а там полыхнет в полнеба. Вот купчая-то и пригодится, прикидывал Артюха. Тогда и с лесничим Вахромеевым проще будет разговаривать, если он сам на дачу эту позарится. Поговаривали одно время, что совсем уж было сосватал он младшую дочку Ландсберга. Понятно: на поместье зубы точил. Не удалось, однако: Евстафий Гордеевич перебил.

У Артюхи бумага небольшая — с развернутый лист, а есть еще одна — газетой ту не покроешь. И тоже с гербовыми печатями и с подписями. Это план того же поместья Ландсберга. Неплохо бы им завладеть при купчей-то, но Артюха пока еще не придумал способа, как это сделать. А главное, не хочется ему раньше времени связываться с конокрадом Гарифуллой. План этот у него, а зачем он нужен неграмотному татарину, Артюха и в толк не возьмет.

«Надо узнать, пожалуй, — подумал Артюха, — может, и нет уж этого плана у Гарифки. Вон сколько лет-то прошло! На кой он черт ему нужен!»

Лошаденка меж тем втянула возок на лесную просеку. Справа и слева высокой сплошной стеной возвышались заснеженные ели. В затишье стало теплее.

Артюха откинул полу тулупа, достал из-за пазухи бутылку. Привстав на колено, повернулся к молчавшей всю дорогу девушке:

— Не желаете? На морозе оно пользительно.

— Ну что вы?! Это же водка! — едва слышно и с заметным испугом ответила Маргарита Васильевна. Из-под шали и сбившейся на лоб вязаной шапки на Артюху глянули удивленные, чуть раскосые голубые глаза.

— Значит, не употребляете? А у нас так все пьют, девки парням не уступают. Самогон стаканами хлещут! — неожиданно для самого себя соврал Артюха и развеселился беспричинно. — Темнота, сами знаете! Вот приедете, понасмотритесь… Чего говорить! Нашему мужику-лапотнику сотню лет еще надо, чтобы он онучи сменил на сапоги: культура-то, она ведь от достатка. В колдовство, наговоры, разные там присухи до сих пор верят. Всё оттого — нищета, голь перекатная.

— А мне говорили, что Каменный Брод — село богатое.

— Кто говорил-то? Может, кто старое вспомнил? Шаром покати.

Артюха откупорил бутылку, покрутил ее и, запрокинув голову, ловко выплеснул содержимое в рот, не глотая, как в воронку. Рукавом обтер губы, зажмурился, похлопывая себя по груди.

— Пошла! Как Христос в лапотках — по душе-то! — Помолчал минутку, вытирая рукавицей заслезившиеся глаза, и продолжал, как на заранее подготовленном уроке: — Вот так и живем, уважаемая Маргарита Васильевна, существуем. Не запамятовал я вашего имени-отчества? Так и живем. Истинно — мудр и велик тот человек, кто водочку изобрел. Мужику без нее труба.

— А вы, извините, хлебопашец?

— Все мы корнями-то в землю уходим, — уклончиво ответил Артюха, пощипывая бороденку, — а только оскудела она, кормилица, за последние годы. Трудно пахарю. Конечно, просвещенье нужно, политграмота. Вот и вас по этому самому делу к нам направляют.

Учитель наш, Николай Иванович, спасибо ему, беспокойство большое выказывает. Умный он человек, мозгам нашим старорежимным правильный поворот производит. И я, потому как в активе и на платформе, полностью присоединяюсь. А всё же с вами-то он промашку сделал. Прямо, по-большевистски скажем: кое- чего не учел. Поманил вас пальчиком…

— Меня политпросвет направил, — усаживаясь поудобнее, чтобы лучше видеть собеседника, проговорила обиженно Маргарита Васильевна и, высвободив руки, сняла перчатку, расправила складки шали у подбородка. — При чем же тут ваш учитель? Тем более что я его совершенно не знаю.

— Молодо-зелено! — поучительным тоном начал Артюха, не обращая внимания на последние слова своей спутницы. — Кто бы там в городе знал, что здесь избач нужен?

Маргарита Васильевна не знала, что ответить, а разговорившийся Артюха развивал свои мысли далее:

— Не подумайте, что я против Пушкина там или Гоголя. Что надо, то надо. Когда — вот в чем корень! Что на сегодняшний день на повестке дня? Скажем, принципиальная ликвидация кулака как класса или стишки про любовь да цветочки-купавочки? Как вы думаете?! И — другое дело. Вот привезу я вас в деревню, ну уголок где-нибудь найдем, тут уж на меня положитесь. Это моя прямая обязанность, как представителя власти. Ладно. А пить-есть человеку надо? Где же на это деньги брать? Вы скажете — в сельсовете. Верно. А сельсовет где их возьмет? Это что же — по рублевке на двор снова к налогу надбавка? Так ведь выходит, раз вся культура по нашим статьям расписана. Значит, грамотный ты или нет — плати. И так каждый месяц, а у другого, может, этот самый полтинник или рублевка на рубашку мальчонке отложены были? Тут-то как быть?

Маргарита Васильевна молчала, глаза ее стали темнее. Артюха про себя усмехнулся.

Вечерело. Лес по бокам становился всё угрюмее и гуще. Вот и сворот на Ермилов хутор, чуть подальше — дорожка на мельницу. А большак обогнет Метелиху — огоньки будут видны.

— Вообще-то, Маргарита Васильевна, вы не робейте, — понижая голос и по-отечески ласково поучал не на шутку встревоженную попутчицу секретарь сельсовета, — ничего, стерпится. Нашему пролетарскому боевому отряду поддержка. А в случае чего — прямо ко мне. Можно и к председателю, да ведь он всё равно ко мне препроводит. А с учителем, дорогая моя Маргарита Васильевна, раз вы его толком не знаете, я бы вам по-партейному посоветовал, так это, виду не подавать, конечно, но подальше. Как-нибудь я вам кое-что расскажу.

Озираясь, как будто его кто-нибудь мог услышать, Артюха склонился ближе к закутанной голове Маргариты Васильевны и, понижая голос, зашептал торопливо.

— Он же у нас, Николай-то Иванович, вроде как в ссылке. Большевик, слов нет, идейный! А у властей всё одно на подозрении: жена-то по пятьдесят восьмой статье срок отбывает!

Выпалив это единым духом, Артюха развалился по- купечески, прикинул, какое впечатление произвели на молчаливую собеседницу его слова, и продолжал:

— А я ведь вначале-то нехорошо подумал про вас. Грешным дело так и сказал себе: «Везу, мол, учителю нашему полюбовницу-комсомолку, а у того дочери двадцать лет». Потому и разговаривать не хотелось.

— Послушайте… Это еще откуда? — с дрожью в голосе спросила Маргарита Васильевна.

— Про комсомол-то? — извернулся Артюха. — Сорвалось, извините великодушно. А вам по об личности больше и дать невозможно! Вот я и подумал. По деревне-то разные слухи идут. И про вас уж откуда-то все прознали. Просто диву даешься! Ничего, Маргарита Васильевна, свет не без добрых людей. Не дадим в обиду. Н-но, запинайся, дохлятина!

Артюха наотмашь стегнул лошаденку по вислому брюху, стариковской мелкой трусцой пробежал шагов десять возле саней и боком свалился на охапку сена. Сидел потом задом к лошади, нахально, в упор уставившись в побледневшее лицо, Маргариты Васильевны, пьяненько ухмылялся.

Санки катились под гору, подталкивая лошаденку. Хомут налезал ей на уши. Лошаденка крутила головой, широко — по коровьи — разбрасывая задними ногами, и с половины уклона понеслась вскачь.

Тревога хлынула на деревню. Прилипчивая, как глина на размытом осенними дождями изволоке, она замедлила и без того неторопливый ход мужичьего раздумья. Колесо мыслей вязло по ступицу в слухах вздорных, пугающих. Один несуразнее и страшнее другого, рождались они в пятистеннике Кузьмы Черного. Вместе с фунтом подмоченного сахара, со ржавой селедкой, гвоздями и мылом расползались по улицам, а навстречу им наплывали другие, от шатровых ворот Дениса, мельника, старосты. Появились какие-то бродячие слепцы — монахи с поводырями, убогие старцы. И все — про артель, про печать антихристову, про конец света.