Перед прыжком
(Роман) - Еремин Дмитрий Иванович - Страница 19

— Чего Сухорукий плетет? Ничего толком не знает, а туда же! В Сибирь — это правильно! Я только что вернулся… правда, туда не доехал, зато привез с собой мужика. Из Сибири мужик! По прозвищу Бегунок. Из тех самых краев, о которых тут говорил дядя Коля…

— И что? — еще более распаляясь, крикнул Игнат.

— А то, что Савелий сказывал — хлеба и сала, к примеру, в Сибири только бери! Не веришь? Хочешь, сейчас самого Савелия приведу?

— Очень нужен мне твой Савелий! Видали? — зло обратился Игнат к рабочим. — И этот отросток Головина желает нас уговаривать. А вернее — руководить! Головиным чего? У них трое в работе. Снабжаются. А еще, глядишь, Платону перепадает и как начальству…

Переждав, когда разноголосый шум утихнет, он напоследок ядовито выкрикнул:

— Властям из Москвы не видать, в каком положении тут рабочая масса, то есть мы с вами! Драченов-то верно ответил на их приказ, ругать его нечего! Если нами станут командовать издали, то мы, товарищи граждане…

В ответ неслось:

— Командовать проще всего, ты в нашу шкуру влезь!

— Вот то-то, что сам ты шкура… шкурник!

— В морду, знать, захотел?

— Не лезь, а то сам получишь!

— Даешь делегацию, нечего тут кричать!

— Можно и делегацию. Да что она для Москвы? Всего верней забастовка!

— А что нам даст забастовка?

— Чего-ничего, а даст!

— Кончай разговоры…

— Нет, дайте и мне сказать! А скажу я опять об том же, — продираясь сквозь толпу поближе к Веритееву, кричал столяр деревообделочного цеха, тоже член драченовского завкома, Захар Половинщиков. — Зря вы тут разорались. Надо кончать совсем…

Уже пожилой, работал он на заводе не первый год, но настоящим рабочим так и не стал. Не смог и не захотел оторваться от родных Панков, где, как и Драченов, имел избу с крытым двором и земельным участком. Сутулый и тощий, с длинными жилистыми руками, он еще недавно был немногословен и незаметен: отработает в цехе, вымоет руки и уйдет в деревню. Утром придет, отработает и уйдет. А в последний год его будто переменили. Не было митинга, где он не вылезал бы на станок или к фанерной трибуне. И каждый раз его выступление сводилось к одному: к паническому утверждению, что все пропало. Если же не пропало, то вот-вот пропадет. Надеяться больше не на что. Все поехало под уклон…

В этом же духе он выступил и теперь. Вскидывая перед узким, широкоротым лицом свои большие, перевитые синими венами ладони, он тонким до предела голосом, готовым вот-вот сорваться от напряжения, выкрикивал:

— Вот и дошли, мужики, до края! Жрать стало нечего, хоть кричи! А помощи нету! С голоду все подохнем, как есть! И работе в цехах конец: последнюю сотню машин наладим, части запасные кончутся, тут мы по миру и пойдем…

— А ты чего хочешь? К чему теперь-то гнешь, Половинщиков? Говори!

— А к тому я гну, мужики, — совсем истонченным голосом отозвался тот, — что надо бросать завод! Разойтись по домам! Какие части остались, те разделить, кому что достанется на хозяйство, да и уйти. Выходу больше я в этом деле не вижу. Вон тут талдычут об том, чтоб ехать в Москву делегацией к комиссарам. А что они могут, те комиссары? Самим небось еле хватает. Все сусеки небось вымели подчистую. Чего нам оттуда ждать? Опять нам скажут: в Сибирь… Поэтому я и считаю, что надо идти по домам. Самим кое-как перебиться до светлого часу. В доме чего-ничего, а все сгоношишь. Тем более, как тут говорил товарищ Драченов, если взять да поехать каждому куда похлебнее. Глядишь, и зиму перезимуем…

— Ты-то, может, перезимуешь, — не выдержав, снова крикнул Антошка. — Знаем тебя…

— А я, мужики, считаю, что вся беда у нас на заводе оттого, что он остался американский! — воспользовавшись минутой затишья, напористо крикнул Матвей Вавилов, парень с чубом под козырьком засаленной кепки, и раньше уже предлагавший вернуться к вопросу о национализации завода. — Были буржуи, мы их из России везде спихнули, а эти у нас остались! — Он указал рукой: поверх голов в сторону невидимой отсюда конторы. — Здесь что-то не то! А что… об этом надо спросить в Москве. Прямо послать туда, значит, делегацию. К товарищу Ленину в Совнарком. Тут вот требуют хлеба. Конечно, без хлеба нам: как? Однако же у кого нам требовать хлеб? На какого хозяина мы работаем? Чьи мы? Работаем на Мак-Кормиков, вот в чем дело! И пока над нами эти капиталисты, мы, что там ни пой, а вроде тоже при них. То есть сбоку припека у собственной власти. Оттого и снабжение… Верно я говорю? Ни свои, ни чужие — вот ведь какая штука…

— И верно, ничьи! Национализировали же везде? А про нас, выходит, забыли?

— Может, продали нас в то Чикаго?

— Заткнись, не бузи!

— Долой буржуев, даешь Советскую власть! Они в Сибири и на Востоке чего натворили? А мы на них будем работать? Долой!

— Разнести к дьяволу этот чертов завод!

— Ну и дурак! — опять вмешался Матвей Вавилов. — Я не за то, как хочет Захар Половинщиков, а за то, чтобы взять завод в свои рабочие руки!

— Правильно, в самый раз!

— Послать делегатов, какие покрепче, поставить в Москве вопрос на попа!..

Когда наконец все выговорились и надо было решать, как же все-таки быть, Веритеев сдержанно, чтобы не вызвать нового взрыва «бузы», спросил:

— Мне говорили, что в позапрошлом году от завода ездил отряд в Бузулук за хлебом?

— Ездил, а как же.

— И что?

— Привезли…

— Самую малость… слезы!

— Слыхал, что и в прошлом году на целых четыре месяца ездили тоже?

— Ага. Теперь уж в Сибирь.

— А там что?

— Привезли хорошо.

— Я два чувала крупчатки привез! — весело похвастался Матвей Вавилов.

— Не только себе, и Москве помогли, — поправил его пожилой рабочий.

— Об чем же тогда разговор? — настаивал Веритеев. — Если поехать большим эшелоном… может, в тысячу человек, тогда и прошлый год не войдет ни в какое сравнение!

— Не будет нам в Сибири добра! — выкрикнул побелевший от злости Шукаев. — С чем поедем, с тем вернемся: весь хлеб Москва себе заберет!

— Ага! Слыхали мы обещанья, — поддержали его в толпе. — Одно сказать, а другое сделать…

— В ваших руках и сказать, и сделать! — не дал возникнуть новой «бузе» Веритеев. — Мандаты дадут, расчеты точные будут. Что обещают, все будет сделано! А кто высказывает недоверие партии и рабоче-крестьянской власти, тот льет воду на мельницу контре! — снова не удержался он от гневного слова.

— Когда это большевики вас обманывали? — обратился он прямо к Шукаеву. — Может, в семнадцатом? Может, когда потом? Сколько раз товарищ Ленин напрямки говорил нам о трудностях, о задачах, об том, что и как надо лучше делать, и сколько раз притом обманул? Ни разу этого не было, зря не ври!

— Не слушай ты их, Веритеич! Болтают незнамо что!

— Ничуть не болтают, а верно предупреждают, — поддержал Шукаева Драченов. — Уговорщиков нынче много, — добавил он со значением.

— А ты есть первый из них, — оборвал его Веритеев. — Не уговорщик, а отговорщик от важного для всех дела. Но настоящий рабочий, он понимает свой классовый долг и не пойдет за таким, как ты!

— Правильно!

— Хватит!

— Какое твое предложение, Веритеев?

— Давай!

— Я предлагаю осудить проступок Драченова насчет отказа от поездки. Это раз. Переизбрать Драченова в завкоме, как не оправдавшего доверие. Это два. Направить в ВСНХ согласие о поездке в Сибирь. Это три…

— А как насчет делегации?

— Какой делегации?

— В Москву, насчет нашего положения.

— Чьи мы теперь?

— Будет ли улучшение? Жрать стало нечего!

— К Ленину надо!..

И как ни отговаривал Веритеев, как ни доказывал, что такое положение теперь везде, что хлеба взять неоткуда, одна надежда — Сибирь, большинством голосов постановили: послать делегацию в Кремль. И после еще одного выступления Веритеева, который настойчиво убеждал, что если уж посылать, то наиболее заслуженных, стойких людей, — под выкрики: «Как без Драченова? Чай, пока он завком…», «Без Сухорукого тоже: он мужик смелый, все поставит там на попа!», «Такой поставит, оглоблю вместо свечи!», «Давай голосуй!» — делегатами выбрали трех членов партийной ячейки: Платона Головина, литейщика по цветному литью Ивана Амелина, слесаря инструментального цеха Сергея Малкина, а также Драченова с Сухоруким.