Сердце кугуара (СИ) - Караюз Алина - Страница 44

Найти нужную информацию оказалось несложно, особенно, если у тебя удостоверение агента ЕСР с пятым уровнем допуска. Уже через час Шейн знал, кто такой Лукаш Каховский. Мужчина-вер, белый, хронологический возраст пятьдесят лет, биологический — тридцать. Регистрационный номер, место регистрации, уровень опасности для окружающих… Вся подноготная.

Тщательно изучив данные, Шейн сделал запрос в соответствующие инстанции. И был поражен ответом. Лукаш Каховский не существовал. Официально он был утилизирован в восьмидесятых, как результат неудачного эксперимента с сотнями других таких же несчастных.

Каким же образом он прожил все эти годы? Неужели в систему закралась ошибка, или кто-то нарочно подделал данные?

Сейчас, стоя в коридоре больницы и глядя на Еву, Шейн пытался найти ответ.

Когда доктор Нейман вышел, Догерти шагнул к нему, придерживая рукой накинутый на плечи белый халат:

— Док, как она?

Остановившись, врач взглянул на него поверх стекол очков.

Потом, с задумчивым вздохом заглянул в свои записи.

— Что я могу вам сказать, агент Догерти? У девушки сильный шок. Мы, конечно, делаем все, что в наших силах, но…

Он поджал губы, точно раздумывая, стоит ли этому человеку знать то, что он намерен ему сообщить.

— Говорите. Ее жизнь в опасности? — Шейн Догерти сжал кулаки.

— Нет, что вы. Возникла проблема иного толка. — Врач захлопнул папку и решительно произнес: — Идемте в мой кабинет. Мне нужно с вами поговорить.

Шейн бросил еще один взгляд на девушку и проследовал за врачом.

— Так что за проблема? — он прикрыл за собой дверь кабинета и остановился напротив Неймана.

Тот аккуратно положил папку с медкартой на стопку таких же папок в углу стола. Потом сел в кресло и сложил пальцы домиком.

— Скажите, — заговорил так, словно обдумывал каждое слово, — я могу связаться с кем-то из родственников госпожи Воронцовой?

Шейн тут же нахмурился.

— Это не в моей компетенции. В целях неразглашения информации, мы приняли решение не посвящать их в подробности. Родителям Воронцовой было объявлено, что их дочь задержится на Тайре по личным делам.

— Значит, мне нужен кто-то, кто сможет взять на себя ответственность за ее жизнь и здоровье. И подписать от ее лица кое-какие бумаги.

— Скажите, в чем дело.

— Вот. Смотрите.

Нейман достал из Евиной папки пару листочков, испещренных показаниями приборов и результатами анализов.

Шейн пробежал их глазами.

— Что это? — он поднял непонимающий взгляд на врача. — Здесь написано, что госпожа Воронцова беременна. Срок две недели. По предварительным анализам отец ребенка не человек. Вер.

Шейн стиснул зубы так, что от напряжения заныли скулы.

Пальцы с силой сжали бумаги.

— Это… правда? — просипел он, чувствуя, как из легких улетучивается кислород, а воздух в кабинете становится густым и тяжелым, точно кисель. — У вас есть доказательства?

 — Вы держите их в руках. Будь срок чуть побольше, мы могли бы взять на анализ пренатальный материал, но и эти результаты не вызывают сомнений. Послушайте, — врач поправил очки, — я понимаю, что вам нелегко. Я тоже мужчина и вижу, как вы смотрите на госпожу Воронцову. Она вам не безразлична. Но вам лучше, чем мне, известны законы. Мы должны вернуть ее на Химнесс отцу ребенка.

— Нет! — Шейн грубо выругался. — Это невозможно. Отец ее ребенка мертв, ушел на дно вместе с катером, и у меня есть официальное подтверждение. А сама Воронцова под моей личной охраной.

— Тогда, что вы предлагаете? Оставить ее здесь до момента родов и изъять плод? Вы же понимаете, что никто не выпустит ее отсюда с этим ребенком.

Догерти задумался на пару секунд.

— У меня нет времени ждать родов, — произнес он, покачав головой. — Единственный выход — это аборт.

— Это противозаконно. Я не имею право делать аборт без разрешения пациентки.

— Или разрешения опекуна, назначенного судом, если пациентка не дееспособна. Ведь так? — Шейн в упор взглянул на врача. И в его взгляде была такая внутренняя одержимость, что Нейман слегка побледнел. — Я добуду вам это постановление в трехдневный срок.

— Каким же образом?

— Потребую провести судебную экспертизу. Поверьте, любой психиатр признает госпожу Воронцову недееспособной, а если учесть ее историю болезни и остатки транквилизаторов в крови, которые вы обнаружили…

— Вы страшный человек, агент Догерти, — оборвал врач, вставая. — Я понял вас. Делайте, что считаете нужным. В конце концов, этот ребенок будет для нее только обузой.

За окном щебетали птицы.

Ева лежала, повернув голову набок, и смотрела, как ветер колышет ярко-зеленые верхушки деревьев на фоне ультрамаринового неба. Из окна ее палаты, расположенной на пятом этаже больничного корпуса, были видны только эти верхушки.

Но это если лежать. А если слегка приподняться, то можно увидеть и океан. Сегодня он был похож на бесконечную синюю гладь, по которой лишь изредка пробегала легкая рябь. Штиль. После бури всегда наступает штиль. Так сказал Лукаш.

При мысли о нем на глаза набежали слезы. Скатились вниз, оставив на щеках две блестящие дорожки, и растворились в ткани, обтянувшей подушку.

Ева помнила каждый миг, проведенный с этим несносным мужчиной. Ее мужчиной. Она то и дело улавливала в воздухе его запах, а его голос звучал в ее ушах всякий раз, стоило только закрыть глаза. Его «прощай» отдавалось в голове горным эхом, вызывая такую тоску, что хотелось кричать на весь мир о боли, которая выедала ее изнутри.

Но Ева молчала. Она понимала, что кричать бесполезно. Ее никто не услышит. Врачи и медсестры равнодушно делали свое дело и уходили, освобождая палату для гладко выбритых типов в военной форме. Последние задавали вопросы, на которые не было желания отвечать. Она вообще не сказала ни слова с тех пор, как очнулась и поняла, что Лукаша рядом нет. Люди в форме что-то записывали в черные папки, вполголоса совещались, бросая на Еву изучающие взгляды. А потом и они уходили, оставляя ее один на один со своим отчаянием.

Для этих людей Лукаш не был человеком. Для них он был опасным животным, которое следовало уничтожить.

Любой вер для них был животным. Зверем, которого нужно держать в клетке и на цепи.

Звук открывающейся двери вывел девушку из задумчивости. Не оборачиваясь, она по шагам поняла, кто пришел. Нейман. Смешной такой, сухопарый мужчина лет шестидесяти. Он последнее время так странно смотрит на нее, будто что-то знает, но не может сказать.

Доктор Нейман приходил сюда каждый день. Осматривал ее, снимал показания приборов, и при этом постоянно что-то рассказывал. Какие-то глупые истории о неизвестных Еве людях и событиях. Пересказывал последние новости и островные сплетни. Как будто ему было все равно, о чем говорить, только бы не молчать.

Ева привыкла к его спокойной и размеренной речи. Он говорил с ней так, как разговаривают с ребенком. И не требовал от нее ответов. Это Еве нравилось больше всего.

 — Ева, — над головой прозвучал голос Неймана, и девушка уловила в нем новые, тревожные нотки, — я знаю, ты меня слышишь. Нам нужно серьезно поговорить. На завтра назначена судебная экспертиза, и по ее итогам будет решаться твоя судьба.

Ева продолжала лежать, скользя отсутствующим взглядом по верхушкам деревьев.

— Ева. Посмотри на меня! — он обошел кровать и сел на корточки так, что теперь его глаза стали вровень с глазами девушки. — Завтра тебя признают недееспособной. Ты это понимаешь? В твоей крови обнаружены остатки сильнодействующих лекарств, плюс ваш семейный психолог пожелал дать показания. Кое-кто из ЕСР заплатил ему круглую сумму за твою историю болезни. И это еще не все.

Ева даже не шевельнулась. Какая разница, что будет дальше?

Ее отправят в Радонск, родители оформят опеку над ней и над Димкой… И Димке так будет лучше. Зачем ему мать, от которой осталась одна оболочка?

Мысль о сыне заставила сердце сжаться. Ева закрыла глаза.