Неповиновение (Disobedience) (ЛП) - Алдерман Наоми - Страница 2

Раньше, в этот момент служения, Рав рассказывал общине о только что прочитанной главе Торы, вплетая ее и другие источники в красивый и замысловатый урок. Но с тех пор прошло много месяцев. В этот момент Рав был недостаточно силен, и все же Эсти услышала, как в синагоге поднялся шелест голосов, а вскоре затих. Рав будет говорить.

Рав поднял руку, тонкую и бледную в огромном рукаве его пальто. Когда он говорил, его голос был неожиданно силен. Он всю жизнь был оратором; его голос можно быть поймать, не напрягаясь.

- Я буду говорить, - сказал он, - но совсем немного. Мое здоровье ухудшилось. С Божьей помощью, я поправлюсь. – В комнате случился энергичный взрыв кивков; несколько человек похлопали, и хлопки быстро стихли, потому как театральным аплодисментам в синагоге было не место.

- Речь, - сказал он. – Если бы сотворенный мир был музыкальным произведением, речь была бы его припевом, повторяющейся темой. В Торе говорится, что ha-шем создал мир при помощи речи. Мы могли бы прочитать: «И Бог подумал про свет, и был свет». Нет. Он мог бы вылепить его из глины. Или выдохнуть его. ha-шем, наш Царь, Святой, Благословен Он, не сделал ничего из этого. Чтобы создать мир, Он говорил. «И Бог сказал, да будет свет, и был свет».

Рав запнулся, закашлялся, и его грудь издала нездоровый звук. Несколько мужчин попытались подобраться к нему, но он жестом показал им, что не стоит этого делать. Он опирался на плечо Довида, резко откашлялся три раза и замолк. Он тяжело вздохнул и продолжил.

- Сама тора. Книга. ha-шем мог дать нам картину, скульптуру, лес, создание, идею в наших умах, чтобы с помощью этого объяснить свой мир. Но Он дал нам книгу. Слова.

Он остановился и осмотрел зал, сканируя безмолвные лица. Когда пауза затянулась длиннее, чем стоило, Рав поднял руку и громко ударил ей по трибуне.

- Какую великую силу дал нам Всемогущий! Говорить, как говорит и Он! Удивительно! Из всех земных созданий только мы можем разговаривать. Что это значит?

Он едва заметно улыбнулся и снова оглядел комнату.

- Это значит, что у нас есть сила ha-шема. Наши слова реальны: они могут создавать миры и разрушать их. Их края остры, как у ножа. – Рав изобразил рукой стремительное движение, как будто орудовал косой. Он улыбнулся. – Конечно, наша сила не такая же, как у ha-шема. Это тоже не стоит забывать. Наши слова не просто пустое дыхание, но они не Тора. В Торе содержится наш мир. Тора и есть наш мир. Не забывайте, дети мои, что все наши слова, все наши истории могут сравняться в лучшем случае лишь с комментариями к одному стиху Торы.

Рав повернулся к Довиду и прошептал несколько слов. Двое мужчин вместе прошли от бимы к своим местам. Община затихла. Наконец, собравшись, хазан начал молиться Мусаф.

Слова Рава, очевидно, повлияли на хазана, ведущего молитвы, потому что он, казалось, уделял особое внимание каждой букве, каждому слогу каждого слова. Он говорил медленно, но четко и с силой, как будто он впервые слышал и оценивал слова. «Мехалкель хаим бехесед», - сказал он. («Он поддерживает все живое своей добротой, по великому милосердию Он возвращает мертвых к жизни.») Община отвечала тем же, пока ответы не стали громче и не слились в один голос.

В тот момент, когда все потянулись к Всемогущему на цыпочках, раздался такой звук, будто упал один из могучих ливанских кедров. Мужчины обернулись, женщины вытянули шеи. Община лицезрела, как Рав Крушка лежал на боку около своего места. Он издал длинный стон, но в его теле не было движения, кроме левой ноги, которая дергалась и гулко ударяла по деревянной скамье.

Хартог первый подбежал к Раву, оттолкнув Довида в сторону. Он ослабил галстук Рава и, взяв его руку, прокричал:

- Вызовите скорую!

Остальные мужчины на секунду выглядели озадаченными. Сами слова «вызовите скорую», звучавшие в синагоге Рава на Шаббат, казались нереальными; как будто у них попросили ломтик ветчины или кусок креветки. Момент спустя двое молодых людей побежали к двери за телефоном.

Наверху Эсти Куперман стояла смирно, в то время как некоторые другие женщины уже неслись вниз посмотреть, чем можно помочь.

Эсти смотрела, как ее муж взял руку cвоего дяди и поглаживал ее, как будто этим пытаясь успокоить пожилого мужчину. Она заметила, что волосы Довида с того ракурса выглядели тоньше, чем ей виделось раньше. Какая-то часть нее почти неосознанно заметила, что Хартог уже покинул Рава, передав заботу о нем другим членам общины. Что он отвел троих или четверых мужчин в сторону и завел с ними разговор. Она посмотрела на собственные костлявые пальцы с побелевшими ногтями, обвернувшиеся вокруг сидура.

Эсти была изнурена и не могла двигаться. Довид поднял голову к женскому балкону, посмотрел на ее обычное место и прокричал: «Эсти!» - жалобно, испуганно. Эсти ринулась к двери на лестницу. Она едва различала, что некоторые женщины дотрагивались до нее, тянули к ней руки, чтобы… Погладить? Успокоить? Она не знала. Она продолжала идти к выходу, думая лишь о том, что она обязана идти, что ей нужно что-то сделать.

И только лишь когда она бежала вниз по лестнице в мужское отделение, в ее голове проснулась мысль – мысль одновременно шокирующая и радостная, мысль, за которую ей мгновенно стало стыдно. Она мчалась вниз по лестнице, и ритм ее шагов отдавался эхом ее повторяющейся мысли: «Если все так, то Ронит вернется домой. Ронит вернется домой».

Прошлой ночью мне снился он. Нет, правда. Я узнала его по его словам. Мне снилась огромная комната, полная книг, от пола до потолка, с полками, тянувшимися так далеко, что чем дольше я смотрела, тем очевиднее становилась ограниченность моего зрения. Я поняла, что книги, как и слова, были всем, что всегда было и всегда будет. Я начала идти; мои шаги были беззвучны, и, посмотрев вниз, я увидела, что ходила по словам, что стены, и потолок, и столы, и лампы, и стулья – все это были слова.

Я продолжила идти, и я знала, куда иду и что найду. Я подошла к длинному, широкому столу. Стол, было написано на нем. Я – стол. Все, чем я когда-либо являлся или когда-либо буду, - это стол. На столе была книга. А книга была им. Я узнала его по его словам. Честно говоря, я бы узнала его, будь он лампой, или растением в горшке, или масштабной моделью Лонг-Айленд Экспрессвей. Но, как и следовало, он был книгой. Слова на обложке были простые, хорошие слова. Я не помню какие.

И, как это обычно бывает во сне, я знала, что должна открыть книгу. Я протянула руку, открыла ее и прочла первую строчку. Пока я ее читала, слова раздавались эхом по всей библиотеке. Было написано, как Бог сказал Аврааму: «Ты выбран Мною. Оставь эту землю и иди в другое место, которое я тебе покажу!»

Ладно, последнюю часть я выдумала. Но все остальное было на самом деле. Я проснулась с головной болью, которой у меня никогда не бывает, но на мой череп как будто ночью кто-то уронил словарь. Мне пришлось принять долгий горячий душ, чтобы прогнать слова из головы и ослабить напряжение в плечах, а когда я закончила, я, конечно же, опаздывала на работу. Поэтому я шла, нет, скорее, маршировала по Бродвею в поисках такси, которое можно найти только когда оно тебе не нужно, и неожиданно услышала голос, как будто говорящий мне прямо в ухо:

- Извините, Вы еврейка?

И я остановилась, почти подпрыгнула, потому что это было близко и так неожиданно. Особенно в Нью-Йорке, где и так все евреи. Я повернулась посмотреть, кто это был, и попалась на самый старый трюк, потому что это был парень в костюме, с аккуратно постриженной бородой и стопкой флаеров, очевидно, нужных для того, чтобы записывать некоторых евреев в его религию стопроцентного высшего качества.

Бедный парень. Правда. Потому что я опаздывала и уже была в плохом настроении. И еще этот сон. Обычно я просто проходила мимо, но иногда утром так и хочется с кем-то поссориться. Я сказала:

- Я еврейка. А что?

Конечно, я сказала это с Британским акцентом, что тотчас его озадачило. С одной стороны, он хотел сказать: «Эй, ты британка!», потому что он американец, и они любят мне это говорить. А с другой стороны, Бог ободряюще шептал ему на ухо: «Мой друг, ты можешь привлечь эту женщину к праведности». Парень собрался с духом. Спасение душ, покорение миров: