За зеркалами (СИ) - Орлова Вероника - Страница 6

- Всего лишь нюхаю вас. Это в нашей стране не запрещено.

- Простите, ЧТО вы делаете?

- Нюхаю вас.

Ответил нагло, усмехнувшись краем губ и глядя прямо в глаза. А я не могу вот так...в его. Впрочем, чего только я не слышала во время допросов. Правда, никогда раньше не возникало желания отвернуться от подозреваемого и медленно выдохнуть, собираясь с силами. Обычно дерзость задержанных вызывала раздражение.

 Взяла со стола папку с данными на него, давая себе секунды на передышку, невольно взглядом зацепив длинные мужские пальцы, сплетенные вместе. Постукивает большим пальцем правой руки, словно ждёт чего-то.

- Вы знаете, почему вас пригласили сюда?

- А меня приглашали? А то мне показалось, что ворвались ко мне домой, волоком протащили к машине, заковали в кандалы и притащили в другой конец города.

Посмотрела в его прищуренные глаза - серьезные. Изучающие. И тьма в них...горячая. Слишком горячая, чтобы можно было выдержать спокойно этот взгляд. Чтоб можно было не ощущать, как поднимается температура в кабинете, вызывая желание распахнуть окно настежь, впуская прохладу.

            - Так вы знаете, почему вы здесь?

            - А вы знаете, что вы вкусно пахнете?

            - Что?

            Я застыла, не в силах поверить, что правильно услышала.

            - Корицей. От вас пахнет корицей. Я люблю этот аромат.

***

            Десять лет назад

Мальчик ненавидел запах корицы. Вонь. Да, вонь корицы. Она вызывала у него сильнейшую пульсацию в висках. В такие моменты ему хотелось вонзиться в них ногтями и выдрать эту чертову боль из своей головы. Зато отец любил добавлять её в кофе, требуя каждое утро на завтрак ещё и свежие булочки с этой пряностью.

- Это один из лучших университетов в стране. Он обеспечит мне то будущее, которого я заслуживаю!

- Об этом и речи быть не может!

            - Отец, - парень скривился, будто давясь этим словом, - я всё равно уеду. Мы уже договорились с моим другом...

Он ведь действительно верил, что достаточно взрослый, чтобы принимать решения сам за себя. Да и до сих пор мужчина напротив него не выказывал недовольства ни увлечением сына велосипедным спортом, с готовностью покупая самые дорогие образцы, ни рвением парня получить образование в столице страны. Именно поэтому тот и предположить не мог, что известие об отъезде вызовет такую реакцию. Хоть и догадывался почему. Догадывался и ощущал, как подкатывает от этой мысли тошнота к горлу. Плевать. За эти годы он научился справляться с ней. С тошнотой и с ненавистью к отцу...и к себе. За собственную слабость. За страх натолкнуться на осуждение и отторжение. Самое настоящее ничтожество! И он так презирал себя за то, что таковым являлся...и ничего не мог сделать. Но рано или поздно всему приходит конец.

            - Ты не имеешь никакого права удерживать меня здесь, в этом захолустье! В конце концов, я уже достаточно взрослый...

            Он не ожидал такой ярости. Не ожидал, что на него тут же набросятся и опрокинут на живот, придавливая голову к мрамору на полу.

            - Отец, прошу...

            Он ведь почти забыл, каково это...поэтому и говорил с откровенным возмущением. Последние годы мужчина не трогал его. И мальчик наконец ощущал себя счастливым. Каким-то полноценным. Он старался не думать, почему вдруг обрёл эту свободу. Возможно, просто вырос и перестал интересовать извращенца...возможно, в том всё-таки взыграли отцовские чувства. Ему было плевать. Он учился наслаждаться своей жизнью без оглядки на кого-либо еще. Без постоянного напряжения и выступающего над верхней губой пота каждый раз, когда в гостиной слышался голос пришедшего с работы отца. И он тщательно гнал от себя мысли, кто плакал для того всё это время. Ему было всё равно. Как было когда-то всё равно всему остальному миру на него. Он справедливо полагал, что своё выплакал сполна.

            - Прошу, не надо...

Всхлипывая. Почему он думал, что разучился рыдать, как маленький ребёнок? Почему позволил себе забыть, как ужасный сон, что это такое - ощущать себя беспомощным под сильным мужским телом. Дёрнул головой, пытаясь освободиться, и только сейчас понял, что ему в щёку упиралось лезвие ножа, который отец схватил со стола.

- Имеешь право? Ты? Да у тебя не было никогда и не будет никаких прав! Это я оплачиваю всё, что у тебя есть. Твою еду, твоё тряпье...даже твои трусы куплены на мои деньги! И это я решаю, куда и когда ты уедешь, что будешь есть и что пить!

Удар ладонью по спине, и юноша впивается зубами в собственный кулак, чтобы не взвыть от боли.

- А ты уже забыл, какую оплату я от тебя жду? - мерзкий смех, вспарывающий вены, разрывающий внутренности вернувшимся страхом и адской болью, - Так я напомню. Плачь, мой мальчик. Плачь.

***

Десять лет спустя

Она заправила изящным движением ладони локон длинных тёмных волос за ухо, и я сквозь сжатые зубы медленно выдохнул. Душно. Как же душно в этом долбаном кабинете. Сколько я здесь сижу? Два часа? Три? Хрен его знает. По фиг. Здесь всё равно лучше, чем в камере моей, провонявшей испражнениями и потом бывших сидельцев. Лучше, потому что здесь она. Потому что здесь даже стены ею пропитаны. Запахом её, а я себя наркоманом чувствую, жалким, никчёмным, зависимым от него.

Который день меня приводят к ней? Уже почти неделю. Задают вопросы, предлагают идти на компромисс или же, наоборот, угрожают большим сроком. А в ответ я смеюсь. И их это раздражает. Мою Еву и пса рядом с ней, который смотрит зло исподлобья, а в глазах у него обещание жуткой смерти. Люк Томпсон. Он словно забыл, что знает меня долгие годы, приветствуя каждый день мощным ударом в солнечное сплетение. Грёбаный ублюдок! Он забыл, а я посчитал слишком унизительным пресмыкаться перед этим ничтожеством и напоминать ему об этом.

У них есть показания свидетелей, видевших, меня вместе с мальчиком...и я действительно в этот день встречался с ним, но в противовес их уликам - показания двух человек, утверждавших, что в момент убийства ребёнка я был вместе с ними и никуда не отлучался. В любой другой ситуации показания жалких бездомных ничего бы не значили, никто не обратил бы на них внимания на фоне слов местного священника и других благообразных жителей города.

И кто знает, как скоро вынесла бы приговор судья, если бы не одно «но»...и это «но» сейчас сидело прямо передо мной. Молодая следователь, которая боится совершить ошибку, боится приговорить не того, и это именно та струна, на которой я должен сыграть, если не хочу отправиться на виселицу. А я не хотел. Видит Дьявол, мне особо и жить-то было незачем, но я всегда вгрызался в эту жизнь зубами, подобно голодной псине, учуявшей запах крови. По привычке. По инерции. Будто покориться, отступить и сдохнуть было сродни наглядной демонстрации собственной слабости. А я ещё четырнадцать лет назад сам себе пообещал, что никогда слабым не буду.

А теперь...теперь на Еву смотрел и ощущал...впервые ощущал, что пёс не разомкнёт челюстей теперь и из-за интереса. Дикого интереса к этой женщине с длинными стройными ногами и соблазнительными формами, скрытыми за темным строгим платьем.

Она нервно кусает губы, постукивая карандашом по деревянному столу. Ей идёт злиться. Определенно идёт. Бросать гневные взгляды, и тогда синее море её глаз вдруг пересекают яркие вспышки ярости. Красивая. Никогда таких красивых не видел. В наших катакомбах девки все в основном грязные, и пахнет от них немытыми телами. А меня от вони этой всегда воротило, заставлял их купаться и только потом к себе вёл. А от неё чистотой веет и мылом с ароматом корицы. Кожа загорелая и нежная, какая же нежная...пальцы стиснул, чтобы руки не поднять и скул её не коснуться. Впервые такое со мной. Дьявол! Чтобы зубы сводило от желания просто дотронуться. Впервые, чтобы дух выбивало просто от присутствия рядом, от осознания, насколько близко к ней нахожусь. Другая она. Совершенно другая. Такой не касался никогда. И не потому, что богатая и чистая...нееет...я без особого трепета в свое время оттрахал, как дочь священника, так и её богобоязненную скромную матушку, со смиренным видом таскавшую свою стряпню в катакомбы бездомным и оттуда приходившую в мою старенькую лачужку, чтобы выть гортанным голосом подо мной так, как не выли самые искушённые шалавы в городе. Вот только от близости с ней и ей подобными не возникало и трети той эйфории, которую испытывал сейчас, просто находясь на расстоянии вытянутой руки от Евы.