Проклятие Пифоса - Аннандейл Дэвид - Страница 26

— Вам не нужно оправдываться…

Аттик вскинул палец, обрывая возражения.

— Мы с большей вероятностью причиним урон, нежели пострадаем сами. Верно?

Гальба кивнул. Сам он был не до конца уверен, но не мог доказать обратное.

— Это разумный шаг, сержант. Любое наше действие в этой новой войне будет сопряжено с отчаянным риском, как бы неприятно и непривычно для нас это ни было. Мы всегда были сильны. Мы до сих пор сильны. Но надо ясно понимать, что мы больше не сокрушающий молот. Теперь мы убийцы. Саботажники. И думать мы должны соответствующе.

«Тогда нам следовало исчезнуть», — подумал Гальба, но вслух ничего не сказал. Аттик еще несколько секунд наблюдал за ним.

Внезапно непрошеное откровение снизошло на Гальбу — холодное сверкание немигающего человеческого глаза Аттика было светом его ярости. Ярости, что воспылала над Каллинидой IV и разгорелась пуще прежнего в системе Исстван. Быть может, Аттик верил, что сумел унять ее до состояния контролируемого, властного гнева. Но биологический глаз выдавал его так же, как Гальбу выдал язык тела. Аттик не совладал со своей яростью. Это она возобладала над ним. И она не просто искажала его мысли — она определяла его суждения. Она буквально подчинила себе все его существование.

С течением времени Аттик изжил в себе практически все следы былой человечности. Он стал оружием — оружием, которое направляла ярость.

И ведь Аттик вполне мог бы согласиться с таким выводом. Более того, он мог даже гордиться собой — если только его ярость оставляла место для гордости. Он мог воспринимать себя как пушку, нацеленную в сердце врага.

Но бомбы — тоже оружие.

Гальбе стало дурно. Ему хотелось отвернуться. Отвергнуть это прозрение. Вырезать из своей сущности все человеческое, уподобиться массивному воину, взиравшему на него сверху. Что хорошего в этом озарении? Ничего. И все же оно прочно въелось в его сознание. Ему ничего не оставалось, кроме как принять его, зная, насколько оно бессмысленно. Ничего уже не изменить.

Ведь ярость Аттика была направлена и на него тоже.

Капитан выпрямился, снова сосредоточившись на обзорном экране. Гальба же уставился вперед. Он смотрел на своих боевых братьев и видел ярость в каждом из них. Ледяной гнев забирал надежду, сострадание, мечты о единой галактике и даже саму тягу к ним. Он делал их хрупкими, обращая их былую сдержанность в тончайший лед, а затем разбивая на мириады мельчайших осколков. Взгляд Гальбы остановился на Даррасе. Лицо сержанта еще сохраняло человеческие черты и сейчас выражало то, что скрывала недвижимая невозмутимость Аттика — подстегиваемый яростью голод.

Уничтожение «Калидоры» нисколько не утолило этот голод. Оно лишь позволило Железным Рукам впервые распробовать на вкус месть — ощущение для легиона столь же новое, как и поражение. Порожденная этим поражением, жажда была так же неискоренима, как гнев, стыд, ненависть. Она стала чем-то большим, нежели просто симптом болезни или развивающаяся черта характера. Гальба понимал, чем она на самом деле является, хотя был рад ошибиться… Даже хотел бы ошибаться. Хотел желать чего-либо, кроме жестокой смерти всех предателей Империума.

Но не мог. И он не ошибался.

Ярость, что пропитала воздух на мостике, что пронизала его сердца и кости, что гулко отдавалась в палубах и стенах корабля, стала новым духом легиона. «Вот, — думал Гальба, — в кого мы превратились». В нем еще осталось достаточно человечности для того, чтобы чувствовать сожаление. И слишком мало, чтобы не знать, что это чувство пройдет.

Когда ночь Гамартии была усеяна двумя сотнями мин, Аттик объявил, что их миссия завершена.

— Уводи нас по безопасному маршруту, — поручил он Эутропию. — И набирай скорость для перехода.

— Как прикажете, — отозвался рулевой.

«Веритас феррум» начал разгон. Варп-двигатели набирали энергию. Когда пришел срочный сигнал от астропатического хора, Гальбу это нисколько не удивило. Аттика, полагал он, тоже.

Никого не удивило.

— Капитан, — из главного вокс-передатчика в центре мостика раздался голос Эрефрен. — Отмечаю массивное перемещение в варпе. Очень близко.

— Благодарю, — сказал Аттик. — Навигатор, мы полностью в ваших руках. Каким бы интересным ни был эксперимент по межпереходному столкновению, я бы предпочел не проводить его на моем корабле.

— Вас понял, капитан, — отозвался Штрассны. Он плавал в баке с питательной жидкостью, изолированном от любых сенсорных сигналов, на вершине командного острова ударного крейсера. Черный пластальный купол, прикрывавший его, внешне напоминал отражение пси-ока самого навигатора. Долгое время настроенный на Астрономикон, теперь этот глаз будет искать аномалию Пифоса. Но прямо сейчас перед ним стояла задача подвести корабль к точке Мандевилля, готовой исторгнуть вражеский флот.

Эутропий принял координаты, переданные Штрассны. «Веритас феррум» набрал скорость, оставив минное поле позади.

— Ждать моей команды, — приказал Аттик. Гололитические экраны по обе стороны командной кафедры показывали лишь пустоту вокруг корабля. — Сержант Даррас, как только появится враг, доложить мне об этом.

— Так точно, капитан. — Даррас даже не взглянул на отремонтированный блок ауспиков.

«Мы все об этом узнаем» — рассудил Гальба.

И оказался прав. Ткань пустоты разорвалась неподалеку по левому борту ударного крейсера. Трещина вспыхнула кошмарным не-светом. Цвета, что были звуками, и мысли, что были кровью, хлынули наружу. А за ними последовали корабли. Переход казался бесконечным. Суда одно за другим выходили в пространство системы. Все вокруг озарилось фиолетовым светом Детей Императора — миазмами излишеств и бесчинств, словно сливавшимися в новое порочное солнце.

— Вперед, — коротко бросил Аттик.

Палуба завибрировала от знакомого рокота варп-двигателей, выходящих на критическую отметку. Набатом заголосили прыжковые сигналы. Ведущие корабли флота начали разворачиваться в сторону Железных Рук, но к тому моменту, когда они закончат разворот и ринутся в погоню, «Веритас феррум» будет уже далеко.

А сами предатели окажутся в минном поле.

— Жаль, что мы не можем пожать плоды наших стараний, — сказал Аттик. А затем открылся второй разрыв, агония реальности заполонила весь экран, и «Веритас феррум» нырнул в эмпиреи.

— Вопрос не в том, — сказал Инах Птерон, — бросятся ли Дети Императора за нами в погоню. Разумеется, бросятся. Вопрос в том, смогут ли они отслеживать наши перемещения.

Кхи’дем хмыкнул. Двое космодесантников шагали вдоль смотрового зала. Он был построен с расчетом на тысячи человек — полный личный состав роты вкупе с гостями из других легионов. Но после Каллиниды им больше не пользовались, и Кхи’дем сомневался, что Железные Руки когда-либо вернутся сюда вновь. Экипаж «Веритас феррум» потерял слишком многих. Сначала всех ветеранов и старших офицеров, когда Феррус Манус вместе с элитой каждой роты отправился на бой с Хорусом, после — еще свыше сотни храбрых воинов в результате катастрофического урона и разгерметизации целого отсека корабля в ходе битвы в системе Исстван. Любое собрание в этих стенах теперь казалось бы ничтожным, ибо над пришедшими довлела бы гулкая пустота необъятных просторов и горькая память о тех, кого больше нет. Согласно корабельному журналу, с катастрофы на Исстване V прошло всего несколько недель, а в зале уже воцарилось запустение. Стальные канделябры под сводчатым потолком больше не горели. Единственным источником света остались параллельные люмополосы, очерчивавшие широкую аллею на мраморном полу. Знамена славных побед терялись в тенях. Вскоре после прибытия на «Веритас» двое легионеров обнаружили, что они и их немногие выжившие братья могут в свободное время приходить сюда и спокойно общаться. Кхи’дем ни разу не видел здесь никого из Железных Рук.

— Сержант Гальба сообщил мне, что навигатор проложил витиеватый маршрут по имматериуму, — сказал Гвардейцу Ворона Кхи’дем. Его голос глухо отражался от стен. — Если враг не использует аномалию в качестве маяка, что маловероятно, то мы оторвемся от преследователей.