Проклятие Пифоса - Аннандейл Дэвид - Страница 2

День и ночь зверь развлекал себя мыслями о доме.

Он лишился покоя. Наблюдать ему было уже недостаточно. Материальный мир — холст для истинного художника боли — был так близок, но все еще недостижим для его когтей, и это сводило его с ума. Где обещанное ему пиршество? Планета корчилась в объятьях собственных кошмаров. Хищный, плотоядный мир. Но ему в него хода не было. Он мог лишь наблюдать, больше ничего. Планета была для него потерянным раем. Где вся разумная жизнь? Без разума не может быть истинной невинности, никаких истинных жертв. Без жертв не может быть ужаса. Этот мир имел колоссальный нереализованный потенциал. Да, зверь верил и преданно служил, но терпеть он не мог. Разумом он попытался оставить эту планету.

Но не смог.

Боролся, но силы, которым он служил, отказали ему в свободе. Они приковали его к этому месту. И вдруг на него снизошло озарение. Его привело сюда нечто большее, чем просто обещание! Он снова бросился на истертую завесу. Он прочел течения варпа и снова рассмеялся, снова оскалился. Он нашел так необходимое ему терпение. Планета была всего лишь сценой. Актеры еще не вышли, но ждать их осталось совсем недолго. А зверь затаится за занавесом и будет ждать своего часа. Он прошептал хвалу.

И все вокруг ответило на его шепот. Почитатели вняли его зову, чтобы поклоняться ему и присоединиться к пиру. Для всех них наступал долгожданный момент. Момент, когда они наконец будут свободны и смогут распространять свою порочную истину по всей визжащей от ужаса Галактике. Они давили на завесу, жаждая вкусить плоти реальности. Их шепоты сплетались в единый шелестящий хор, страсть разжигала страсть, и имматериум зашелся эхом голодной ярости.

Но зверь воззвал к тишине. Он почувствовал, что происходит нечто важное, и отвел взгляд от планеты. Он словно смотрел в глубину колодца, ибо этот мир стал ему тюрьмой, и притяжение судьбы держало зверя здесь, чтобы он мог исполнить свою роль. Насколько мог, он распростер свое восприятие в материальном мире и на самом краю своего сознания ощутил движение — словно муха коснулась самых крайних нитей паутины.

Обещание было исполнено. Звезды не солгали.

Кто-то приближался.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

Глава 1

ШРАМЫ. ПРИМЕРЫ ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ. ОДИНОЧКИ

Шрамы — удел плоти, — сказал однажды Дурун Аттик. — Печать слабой материи, которая легко портится и плохо восстанавливается. Если плоть испещрена шрамами, ее нужно отсечь и заменить более совершенным материалом.

«Считает ли он так до сих пор?» — гадал Антон Гальба. Он помнил, что капитан произнес свою речь по завершении кампании на Диаспорексе. То были последние дни иллюзии, когда тень предательства уже опускалась на Империум, но Железные Руки все еще верили, что сражаются на стороне Детей Императора, считая их своими братьями. В той битве они получили много ран. Больше других пострадал «Железный Кулак», но и ударному крейсеру «Веритас феррум» тоже порядком досталось. Залп энергоорудий поразил его командный мостик. Ключевые системы еще кое-как функционировали, но Аттик, непоколебимо восседавший на командном троне, получил обширные ожоги.

Корабль починили. Аттика тоже. Он вернулся, казалось, не из апотекариона, а из кузницы. На нем больше не осталось шрамов. И практически не осталось плоти. Тогда он и произнес эту речь. Гальба, на лице которого хватало и плоти, и шрамов, понял, что Аттик говорил метафорически, предавшись победному максимализму. «Железный Кулак» тоже вышел из битвы с множеством отметин, но их сведут в должном порядке. Это имел в виду Аттик.

Так все они думали.

А потом была операция на Каллиниде. И предательство. Разгром флота. Самый темный момент в истории X легиона.

Так все они думали.

Но Каллинида была всего лишь прологом. Это имя затерялось на страницах летописи бесчестия. Кто будет поминать Каллиниду IV после Исствана V?

«Исстван». Нож в спину. Ядовитое змеиное шипение, которое никогда не смолкнет. Жуткая рана, которая будет гноиться, пока не погаснут последние звезды в Галактике.

Шрам. Не поверхностный рубец, отмечающий зажившую рану. Глубокий, обжигающий болью, которая никогда не утихнет, и наполняющий яростью, которую никогда не унять. «Слабость ли это? — спросил Гальба у Аттика из воспоминаний. — Как нам избавиться от пораженной плоти, если шрам этот у нас на душах?»

Сержант молча поднял голову и посмотрел на капитана.

Аттик замер перед командным троном и кафедрой, сложив руки на груди и неотрывно глядя на обзорный экран. Его лицо больше не выражало никаких эмоций. Так стало после Кароллиса и битвы против Диаспорекса. В результате восстановительных процедур большая часть черепа Аттика была заменена аугментикой. Из всех воинов 111-й роты он ближе прочих подступил к грани полного превращения в машину. Гальба знал, что в теле капитана еще течет кровь и бьются сердца. Но снаружи его облекал холодный металл — темно-серый, в цвет доспехов легиона. Силуэт воина остался человеческим, но почти обезличенным. Аттик из живого существа превратился в железную статую, не знающую ни колебаний, ни жалости, ни тепла.

Но он не забыл, что такое гнев. Гальба чувствовал ярость, снедавшую капитана, и не только потому, что то же самое чувство тлело внутри него самого. Свой левый глаз Аттик оставил органическим. Этого решения Гальба не понимал. Лишившись почти всей слабой плоти, зачем оставлять что-то? Сержант не спрашивал. Но именно этот глаз, этот последний остаток человеческого естества капитана, окруженный со всех сторон металлом, был средоточием его эмоций. Он смотрел в пустоту, редко моргая и почти не двигаясь. Он воплощал собой ярость. Гальба не раз видел Аттика в неистовом, пламенном гневе. Но сейчас его гнев был ледяным, холоднее той пустоты, что раскинулась перед ним. Его гнев и ярость шли из глубины израненной души — это и было ответом на вопрос Гальбы. Лишь одним способом можно было исцелить X легион — уничтожить предателей. Всех до единого.

Гальба даже подался немного вперед. Его левая, бионическая рука оставалась недвижима, но пальцы правой сжались в кулак от отчаяния. Исцеление для Железных Рук за гранью возможного. Никакая дисциплина и военное искусство не изменят этого. Не после Исствана. Хорус сокрушил их, как сокрушил и Саламандр, и Гвардию Ворона, превратив всех их в жалкие тени.

«Мы призраки, — думал Гальба. — Жаждущие мести, но лишенные тел».

Нет, он не поддался пораженчеству и не отказался от своей чести. Он лишь смотрел правде в глаза. От трех верных Императору легионов после Исствана не осталось почти ничего. «Веритас феррум» лишь чудом вырвался из западни. С одной стороны, функционирующий ударный крейсер — это вполне серьезно, но, с другой стороны, на что ему рассчитывать? «Веритас феррум» — всего лишь корабль. Как он может противостоять целым флотилиям?

Как-нибудь. Так обещал Аттик. Они что-нибудь придумают.

— Капитан, — обратился ауспик-мастер Авл. — Навигатор Штрассны докладывает, что мы прибыли к точке назначения. Госпожа Эрефрен просит, чтобы мы пока дальше не следовали.

— Очень хорошо, — ответил Аттик. — Встанем на якорь.

Каменная глыба размером с гору проплыла перед главным обзорным экраном. «Веритас феррум» находился на самом краю системы Пандоракс. Внешнюю границу системы окружал астероидный пояс необычайной плотности. Когда неторопливо вращающийся планетоид погрузился в ночь, Гальба увидел еще один далеко слева — серая громадина, купающаяся в отраженном свете звезды Пандоракс. Сенсоры «Веритас феррум» ловили десятки сигналов в непосредственной близости, и каждый отмеченный объект был достаточно массивным, чтобы при столкновении разбить корабль вдребезги.

Но это были не останки аккреционного диска, не куски льда и не сгустки космической пыли, а камень и металл. Гальба догадался, что здесь, в этой системе, вероятно, раньше находилось что-то еще. Что-то огромное.