Витязь Железный Бивень - Чешко Федор Федорович - Страница 23
- Предыдущая
- 23/62
- Следующая
Давным-давно прошли десять дней, которые отвел тебе на возвращение, а себе на ожидание высокоученый эрц-капитан, и одним Всемогущим ведомо, сумел ли он прожить эти дни и что с ним теперь. Десять дней между гораздой на пакостные выдумки Прорвой и засадой орденских полосатиков, а потом дорога назад – Огнеухие, дикие лучники, неведомое зверье из подземных пещер, умеющее расцарапывать когтями камень, который, верно, и сталью не взять… Что там зверье – одна трижды проклятая тропочка чего стоит (да еще при опасном содержимом эрц-капитанского мешка: ну, как не убережется старик, выронит либо заденет о камень, ведь только брызги красные на скалах останутся)!
Парень затряс головой, стараясь отделаться от невольного видения этих самых брызг (яркое такое получилось видение, красочное), и все-таки решился спросить про дубинку. Вопрос касался в общем-то одного Хона (ведь это столяр в свое время подарил парню диковинное оружие), но Гуфа, Нурд и даже Раха с Мыцей охотно принялись выслеживать замысловатые блуждания нездешней дубинки по здешнему Миру. Как-то вдруг все сделались говорливы и многословны – видать, затянувшаяся молчанка допекала не одного только Лефа. Пуще прочих раззадорилась Мыца; временами только ее и было слыхать, хотя Лардина родительница наверняка знала о дубинке лишь то, что Раха ею сейчас орехи толчет.
Однако, несмотря на отчаянные Мыцыны усилия всем все напомнить и объяснить (а заодно и дознаться наконец, о чем идет разговор), дело прояснилось довольно быстро. Хон уже говорил когда-то и сейчас повторил, что дубинку эту он взял у черноземельского менялы за какую-то пустяковину, прельстившись невиданным прежде деревом. Откуда меняла сумел раздобыть такую диковину, столяр не знал; зато Нурд вдруг вспомнил, что невесть когда (чуть ли даже не года четыре назад) отдал очень похожую штуку Фунзу ради на удивление прочной и светлой бронзы, которой она окована, – авось, мол, другу-мастеру сгодится для какой-нибудь поделки. Но откуда дубинка взялась среди прочего оружия, запасенного в Гнезде Отважных, Прошлый Витязь не знал. Это знала Гуфа.
– В Гнезде Отважных она от меня, – пояснила старуха. – Я ее давным-давно подарила Амду.
– А ты где взяла? – озадаченно спросил Хон.
– В землянке своей, где же еще? Она от родительницы осталась. Висела себе на стропилине и висела. Я ее отродясь помню; так привыкла, что и замечать перестала. А потом как-то развешивала под кровлей травы для просушки и случайно задела ее головой (дубинку то есть задела, не кровлю) – вроде бы и не сильно, вскользь, но звон в ушах унялся только к утру. Вот я и подумала: ведь оружие все-таки. Мне вроде бы ни к чему (даже если когда-нибудь захочется приложиться лбом, так и без нее найдется обо что), а Витязь, может, с большим толком употребит. Ну-ка, бабы, хватит толочь! – вдруг резко перебила она собственный неторопливый рассказ. – Ссыпайте все в одну мису, в другую наберите воды и ставьте обе ближе к огню. И ты, маленький, тоже к огню садись…
Парня царапнуло старухино обращение (ведь сама же совсем недавно призналась, что зря так называла; даже слово «Витязь» наконец-то соизволила выговорить – и на тебе, опять за старое)… Но ведунья только рукой махнула при виде его досадливо скривившихся губ:
– Ну разве я не права? Конечно, права: не был бы ты маленьким, так и не обиделся бы на такое мое слово. Ладно уж, будет тебе зыркать по-хищному. Сядь свободней, ногу расслабь да зажмурься. И вы все зажмурьтесь, не то повыгоняю!
– Пищу, стало быть, можно теперь не беречь, – Хон растянул губы в злобной ухмылке. – Видишь, как милостивы Истовые: избавляют нас от опасений за нашу будущую судьбу. А ты, объедок неблагодарный, небось не ценишь доброй заботы! Ведь не ценишь, а?
Леф (он продолжал в мыслях называть себя этим именем – может быть, потому, что так по-прежнему звали его другие, или из страха окончательно поддаться своему нездешнему «я») вместо ответа лишь вяло пожал плечами. Не хотелось ему вторить шутке названого отца, да и не такой уж она получилась забавной, эта шутка.
Они стояли на самой верхушке Первой Заимки, обустроенной так же, как и вершина Пальца; только площадка здесь была обширнее, а ограда толще и аккуратней. И видно отсюда было лучше и дальше – Палец-то на полсебя ниже бывшей Обители Истовых, с него бы никак не удалось разглядеть, что за возню затеяли послушники вблизи ущельного устья.
Впрочем, возились не сами новоявленные защитнички. Послушнические накидки пятнали серостью в основном склоны ущелья (не то обитатели заимок изображали из себя бдительную охрану, не то скуку убивали, глазея, как другие работают); а возле груженных бревнами телег и чуть ближе, где уже вспучивался остов обширного строения, мельтешила пестрота одеяний простых братьев-общинников.
В устье ущелья, прямо поперек уводящей к обитаемым землям дороги, начинали строить помост. Наверное, такой же, как тот, о котором захмелевший меняла рассказывал Торкову приятелю. Наверное, среди суетящихся на постройке работников кроме жителей Галечной Долины есть и люди из дальних общин и из Черноземелья. Будущие очевидцы гнева Бездонной, те, кому предназначено разнести по всему Миру весть о страшной судьбе отступников-очернителей. Да, Истовые, как всегда, норовят одним пальцем почесать сразу в обеих ноздрях: пришлось навезти побольше свидетелей, так пускай они же и строят нужное. Вот они и строят. Причем сноровисто, бешеному бы их на забаву – ежели не поубавят прыти, то к будущей солнечной смерти наверняка закончат. Чтоб им на Вечную Дорогу так же поспешать, как с этой постройкой…
Хон прав, пищу теперь беречь, скорее всего, незачем. Впрочем, ее и раньше не больно-то берегли. Ошалевшие от обилия здешних запасов Раха и Мыца на все мужские приказы да Гуфины бранчливые уговоры отвечали одинаково: «Чего скаредничать? Ты глянь, сколько всего! Не успеем съесть, так древогрызам достанется или от сырости пропадет…»
Вот, похоже, и пришла пора всему пропадать – только вовсе не от древогрызов или рожденного сыростью ядовитого мха.
Хон, навалившись грудью на дебелую стенку-ограду, безотрывно следил за суетливым копошением послушнических работников. Но когда он, досадливо пристукнув кулаком по каменной кладке, прошипел вдруг что-то вроде: «Долго, долго как, да сколько же можно возиться?!» – Леф, конечно, не позволил себе вообразить, будто столяра изводит медлительность стройки.
Столяра изводила медлительность Гуфы. То есть Хон наверняка понимал, что делом старуха занята нешуточным; таким она занята делом, которому поспешность – худший враг. Да только понять этакое куда проще, чем невесть сколько уже времени ждать да изводиться предчувствием нехорошего.
Почему Гуфа вздумала спровадить подальше именно их двоих? Баб оставила при себе для исполнения мелких поручений; Торку и Ларде велела быть где-нибудь по соседству на случай, ежели возникнет внезапная надобность применить силу (не ведовскую – обычную); а вот Хону с Лефом приказала убираться на самую крышу и сидеть безвылазно, покуда не позовут. Столяр попытался артачиться – чего, мол, ради? – но ведунья будто клинком рубанула по его ворчанию раздраженным: «Некогда мне!».
Некогда так некогда. В конце концов, ради Нурда можно и не такое вытерпеть. Вот только принесет ли ему пользу Гуфино ведовство?
Леф поймал себя на том, что все время притопывает ногой, которую недавно залечила старуха. Притопывает и вслушивается в легкое поцокивание – не поцокивание, а бес знает что.
Гноящаяся ранка перестала болеть и подернулась розовой новорожденной кожицей после первого же касания ведовской хворостинки – у Гуфы, готовившейся к долгому обстоятельному действу, при виде такого брови заползли чуть ли не на затылок. А несколько мгновений спустя оказалось, что не стоило сразу так удивляться – хоть немного удивления надо было придержать про запас.
Увидав, до чего быстро пошло заживление, старуха прекратила ведовские бормотания, смахнула прилепленное вокруг раны зелье, а тростинку свою новую даже за спину упрятала на всякий случай. Да, Гуфа-то действо свое прекратила, только Лефова рана этого будто бы и не заметила. Затянувшая ее кожа на глазах дубела, темнела, выпирала рубцом… Это продолжалось недолго и прекратилось само собой, но Леф до сих пор притопывает, щупает жесткий бугорок у себя на ступне – а ну как он все еще потихоньку продолжает расти? Ни Гуфа, ни прочие так и не поняли, чем же это зарастила рану неправильная тростинка. И не мозоль, и не ноготь, и, уж конечно, не кожа. Больше всего это походило на копыто – не формой, конечно, а твердостью.
- Предыдущая
- 23/62
- Следующая
