Клонированная любовь: Как две капли - Борисов Алексей Николаевич - Страница 5

— Я заходила к вам на станцию, но мне сказали, что вы заболели! И телефона у вас нет! Дали этот адрес! Что-нибудь случилось? Это не из-за меня? Мы так долго вчера стояли на остановке! А еще я подумала, вдруг это та шпана…

— Да нет, что ты! Так, маленько простудился! — Я не знал, полагается ли в нынешние времена приглашать юную даму в квартиру, если на тебе пузырястые треники и старый, измочаленный свитер. Впрочем, Ирина сама с неподражаемой естественностью шмыгнула через порог берлоги, поверх моего плеча проворно окинула взором «недвижимость» и защебетала дальше:

— Я из-за чего пришла-то… У мамы оказалась аллергия на шерсть. Она невозможно чихает и кашляет от этих свинок и просит убрать их куда-нибудь подальше. Можно, я принесу их вам обратно? Что делать, не получился зооуголок на дому…

— Конечно, приноси! А лучше, зачем ты будешь ходить? Через пару деньков я поправлюсь и сам загляну к вам за ними. А то — юная девушка будет бегать с грызунами за пазухой…

— Нет, нет, я принесу! Все равно буду вечером в ваших краях, а мама еще два дня в обществе свинок просто не протянет. Вы один живете? Может, вам что-нибудь купить?

— Нет, не надо. Впрочем, буду обязан, если добудешь пару порций лапши «Роллтон». Сейчас дам денег.

— А у вас уютненько! — Иринка осваивалась в моем жилище с поразительной быстротой. Скинув в прихожей ботики, она бесцеремонно шлепала из угла в угол. — Вы и рыбок разводите? Сколько ракушек! Коллекционируете? Да вы ложитесь! — Без всякого перехода она начала рассказывать про какого-то университетского педагога, который «тоже коллекционирует», но не ракушки, а пивные пробки. — А моржовый клык настоящий? Да вам за него целую кучу «бабок» отвалят, если продадите! А музыка у вас есть?

Немного опечалившись тем, что из всей «музыки» у меня в наличии только старенький черно-белый телевизор, Ирина сделала вывод, что «у вас тут надо протереть пыль», и даже поискала глазами тряпку. Орудия труда так и не нашла, но все равно в результате ее творческих усилий в моей холостяцкой берлоге еще добрых полчаса бушевал самый натуральный ураган, перемещающий предметы с привычных мест на непривычные, вздымающий воздушные микровихри, сыплющий очередями слов и овевающий чуть уловимым запахом магнитящих ноздри духов.

Вечером она пришла вновь: принесла морских свинок, лапшу «Роллтон» и дала возможность полюбоваться, насколько ей идет лыжный костюм: плотные облегающие штаны словно созданы для демонстрации того, насколько эротично смотрится неназойливо выраженный девичий атлетизм, а самая безыскусная на первый взгляд «олимпийка» — необъяснимым образом подчеркивать объемность бюста. Еще раз охватив вниманием мой зверинец и условившись, что будет время от времени навещать свинок, с которыми успела подружиться, пока они изводили ее маму аллергией, осталась пить чай. И все пыталась убедить меня, что я — все же маньяк, так как, во-первых, у меня борода отличается по цвету от волос на голове: «Вспомните Печорина! У него брови были темные, хотя он был блондин!» — ничего себе логика! Приводить в доказательство литературного героя, плод писательского воображения!

— Так разве Печорин был маньяк?

— Маньяк, маньяк! Княжну Бэлу похитил, совсем как вы меня! — Я никого еще не похищал, и княжну, кажется, звали вовсе не Бэлой, но, во-вторых, выяснилось, что у меня еще и глаза мерцают в темноте (не замечал за собой, но со стороны виднее), и борода пушится, когда я смотрю на женщин. — Это верный признак, — с абсолютным знанием вопроса рассуждала Ирина, — поэтому все маньяки и бреют бороды!

— Что, и сейчас пушится?

— Еще как! Мне страшно с вами в одной комнате! — И еще час рассказывала мне, чем бразильские сериалы лучше мексиканских, и кто из знаменитых артисток этих сериалов на самом деле — травести, то есть переодетые мужики. На правах болящего я кутался в плед, дремал, следя за полетом ее мысли и порханием тонких пальцев, и размышлял о том, что вот, пожалуй, так вот оно и выглядит — семейное счастье, и мне оно нравилось.

На этом визите родник девичьего внимания к моей персоне не иссяк: на следующий день Ирина заявилась с подругой Таей, которая якобы тоже очень любила морских свинок и даже не прочь была бы взять парочку себе домой, но при этом с гораздо большим любопытством рассматривала меня и, в конце концов, удалилась, сообщив, что свинки у меня неплохие, но ей надо прикинуть, «впишется ли клетка в интерьер».

Я проболел дольше, чем рассчитывал, и решил отложить организацию случайной встречи с Олей-Галей-Верой до весны, а то, дежуря на морозце у подъезда, недолго и воспаление легких схлопотать. Тем более что Иринка время от времени продолжала заглядывать, то одна, то с подругами: насколько я понимал, им было удобнее пить чай между третьей и четвертой парой у меня, чем в студенческом буфете.

Впрочем, Ира, кажется, действительно интересовалась живностью; во всяком случае, каждое свое появление сопровождала обходом клеток и долгими беседами с рыбками в аквариуме, а лично мне пару раз даже намекала на готовность вести экологический кружок при нашей станции.

Имитация семейного счастья была достаточно полной, и когда в феврале меня пригласили на конференцию в Москву, я сначала, по привычке, хотел отказаться: кто будет в мое отсутствие целую неделю кормить хомяков и рыбок? Но потом вспомнил об Ирке: а почему бы не поручить это дело ей? Благо университет из окна моей берлоги виден, далеко ей ходить не придется, да и атмосферой моего обиталища пожилого северного медведя она не слишком брезгует…

«Дочурка», как я ее уже называл про себя, с радостью согласилась, и я оставил ей ключ от квартиры.

Конференция прошла так, как и полагается в наши дни проходить подобным мероприятиям. Помянули свершения былых лет, призвали (непонятно кого) принять «государственную программу освоения просторов Дальнего Севера». На фуршете в качестве фирменного напитка пили «северное сияние». Назюзившись, плакали, клялись и обещали вернуться туда, где «прошли лучшие годы и где мы еще нужны».

Возвращался ранним утром. Сошел с проходящего поезда, не спеша топал домой, наслаждаясь контрастом провинциального покоя со столичной сутолокой, вдыхал легкий, морозный воздух. Непонятно почему, где-то на подходе к дому меня вдруг начало одолевать неприятное, неуютное ощущение, вроде бы совершенно необоснованное, беспричинное. Уже войдя в подъезд, вдруг понял, точнее, разглядел на зависшей где-то в самом дальнем уголке сиюминутной памяти картинке, что на улице стоит тот самый темно-вишневый «ауди». Что-то захолонуло в груди. Как, значит, она там, наверху, в моей квартире? С этим парнем? Устроила себе «малину», дом для свиданий? Еще не веря, как ошпаренный побежал вниз, выскочил из подъезда, едва не налетел на стоящий у самого бордюра автомобиль, задрав голову, одичало уставился в свинцовые прямоугольники февральских окон.

Ошибки быть не могло. Номер «самобеглой коляски» я помнил хорошо.

Мышцы отяжелели от желания мчаться туда, наверх; за шкирку, как нашкодивших котят, вышвыривать их из квартиры, кричать ей в лицо какие-нибудь горькие, обидные слова: «Я для того дал тебе ключ, доверил жилище?» Уже на полпути схватился за сердце: а сам? Не вот так ли блудил? В чужой комнате, на чужой постели, невыносимо стесняясь самого себя перед своей же партнершей, стыдясь неодолимого желания ее тела? В черепе провернулась какая-то высокопарная фраза: «Грехи отцов возвращаются зачинателям».

Действительно, какое я имею право? Кто я ей такой? Отец? Но дочь каждого отца рано или поздно начинает жить взрослой жизнью… В конце концов, я тогда, в ту ночь, двадцать с небольшим лет назад, был даже младше ее сегодняшней!

А что она подумает, если я сейчас ворвусь в квартиру, буду изображать из себя оскорбленную добродетель? Что я на самом деле выслеживал ее? Что меня действительно интересует, волнует чужая половая жизнь? Что ради того, чтобы застать ее с мужчиной и насладиться зрелищем чужого совокупления, я часами таскался за ней по ночным улицам, торчал у дверей кафешек и гимнастических залов?