Урман - Чешко Федор Федорович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/90
• Следующая

Он перевел дух, отхлебнул воды из украшенного затейливой резьбою ковша и заговорил спокойнее, с меньшей горячностью:

— Вот сказывали нам, будто изверги тебя донимают. — («Кто сказывал?!»—вскинулся Белоконь, но Толстой будто бы не расслышал). — Предайтесь под руку того, кто глаголет тебе нашими устами… хочешь, хаканом его назови, хочешь — так, как зовут люди близкого нам языка: кнежем… только кем его ни нарекай, а он и его нарочитые старцы да ратные мужи все, как и вы, вятского корня, вятского воспитания; все они вятскому обычаю и извечному укладу, от Вятка ведущемуся, крепкая оборона. И тебе против извергов-самочинцев будет от них опора и подмога…

— А не самочинцам ли против общины выйдет эта подмога? — нехорошо оскалился Яромир.

— Да леший с ними, с извергами вашими, — торопливо перехватил разговор Волк. — Вот в запрошлом году была вам обида от мокшан. Была ведь? Была. И в прошлом году могло повториться такое, и в этом может. Так ты, старейшина, хоть сей же миг единое слово скажи! Кликну два-три десятка своих воев, что нынче в Грозовой верви гостюют, — поверишь ли, трех дней не минует, как от мокшанского логова останутся лишь уголья да три столба дыма. Это вам, мирным охотникам, ратное дело не в привычку, а мне да моим возни на единый чох. Я ведь видывал град этой самой мордвы, как к вам добирался, — малый он, малосильный. Точнехонько как ваш. На одну ладонь положить, другой хлопнуть — всего и дела…

Мечник, до этого мгновения изображавший, будто слушает он малопонятные разговоры умудренных людей рассеянно, лишь из вежливости не позволяя себе задремать от скуки, при этих словах воеводы вздрогнул и выпрямился.

Уговоры окончились.

Начались угрозы.

Яромир же коротко переглянулся с волхвом, скользнул усмешливым взором по насупленному лицу Грозы и проговорил с показной раздумчивостью:

— Э, не скажи, воевода! Не все так получается, как мнится после первого взгляда… Вот давай-ка Мечника нашего спросим — он воинское дело понимает не хуже тебя и твоих, с разными языками бился и с мокшей тоже… Слышь, Кудеслав! Как думаешь, легко ли мордовский град дымом пустить?

Кудеслав кашлянул в ладонь, отер усы, неспешно изобразил на лице раздумчивость под стать Яромировой. Смотрел Мечник в противоположную стену, но чувствовал, что глаза всех присутствующих устремлены на него. А еще, как бывало в тех редких несуетных поединках, когда нет нужды опасаться помехи от вражьих либо своих соратников, он даже не глядя чувствовал Волка — его заинтересованность, возрастающее нетерпение… Так и не взглянув на сына «старейшины над старейшинами», Кудеслав ухитрился заговорить именно в то мгновение, когда прискучивший ожиданием Волк сам собрался что-то сказать.

— Сдается мне, будто ты погорячился, брат-воевода. — Против ожидания, такое обращение не покоробило Волка; даже наоборот — он, кажется, еле заметно кивнул. — Да, погорячился, — продолжал Мечник. — В земле урманов довелось мне услышать быль о том, как ярл Фрод Златоусый ходил на лийвинов — отмщаться за взятую ими отцову жизнь. Ярл Фрод был молод — вроде тебя, воевода; дружины у него было не то четыре, не то пять десятков — как у тебя. А лийвьское селище стояло (да, верно, и поныне стоит) на берегу лесной реки, вокруг же лежали топи, — слушая, я, помнится, подумал тогда: ну прямо будто про наш… то есть про мокшанский град эта быль.

Кудеслав впервые глянул в прозрачные, не выдающие ни мысли, ни чувств Волковы глаза и продолжал:

— Ярл Фрод вел свою дружину речным путем, на больших челнах. И вот аккурат за день пути до селища лийвьского начали твориться чудные дела. К примеру, на один челн сухая сосна упала да и загорелась ни с того ни с сего… Много чего всякого тогда приключалось. Фрод Златоусый уж и по реке, и берегом пробовал подобраться — нашелся вроде бы кто-то, знавший тропу через топи…

— Ты чего это покраснел, Гроза? — вдруг участливо спросил Яромир. — Подавился? Давай по спине похлопаю.

А Мечник рассказывал как ни в чем не бывало:

— Ничто не помогло ярлу Фроду. Ушел он с пятью десятками дружинников, а вернулся с четырьмя. Не с четырьмя десятками — просто с четырьмя. Ни одного же лийвина так и не повидал. Только и видел, что стрелы лийвинской работы — в своих мертвых воях.

Вот я и думаю… Мокшане ведь не глупей тех лийвинов! Будь, скажем, я мордвином, и доведись мне свой град оборонять от, к примеру, тебя, воевода, выслал бы я ватаги умелых лучников на речные берега да на суходольную тропу (она ведь здесь одна, ты, поди, знаешь)… Глядишь, и с тобой было бы как с ярлом Златоусым. Опять же, если бы удалось втолковать соседям — муроме, мерянам, всяким другим, — что ворог, нас одолев, за них примется… я говорю, если бы мордва сумела это им втолковать… так они помогли бы, хоть и чужого языка… для мордвы, конечно…

Кудеслав смолк и оглядел сидящих за столом. У Грозы, похоже, застрял-таки в горле недожеванный кусок, но глава соседней общины упорно не позволял Яромиру похлопать себя по спине. Белоконь и Толстой невозмутимо занимались съестным. А Волк вдруг сказал, глядя в Мечниковы глаза:

— Слышь-ка, брат-друг… Возле тебя кабанье стегно лежит. Отрежь-ка мне кусок!

Приезжий воевода коротко взмахнул до сих пор прятавшейся под столом левой рукой, что-то стремительно мелькнуло в воздухе…

Мечник успел перехватить это перед самым лицом — брошенный рукоятью вперед нож с коротким, хищно изогнутым клинком.

Пару мгновений Волк и Кудеслав испытующе разглядывали друг друга. Потом Мечник отвернулся к блюду с печеным мясом. Отрезав небольшой кусок, Кудеслав наколол его на светлое железное лезвие… И вдруг Волково оружие будто само собой вспорхнуло, взмыло над головой сидящего между Мечником и воеводой Белоконя. Нож с нанизанным на него куском мяса кувыркался в воздухе несколько тягучих мгновений, и Волк вполне успел бы сдернуть со стола правую руку. Успел бы. Но не захотел. И железное острие с тупым стуком воткнулось в скобленое дерево между не слишком-то широко раздвинутыми указательным и средним пальцами воеводы. На какой-то миг все будто оцепенели. И пришлых стариков, и хозяев больше всего поразило не опасное перебрасывание ножом, а то, что Волк, оказывается, счел возможным быть при оружии близ Родового Огнища. А ведь знал же, что это означает — во всех Вятковых племенах обычай один… Ножик-то, конечно, махонький — лезвие длиною всего лишь в ладонь, но его плавный и какой-то очень злой выгиб не позволил обмануться этой малостью даже плоховато сведущему в ратных игрушках Яромиру. Такой нож мог иметь лишь одно назначение: убивать.

Выходка Волка казалась до того возмутительной, что именно возмутиться-то никому и в голову не пришло.

А сын «старейшины над старейшинами» как ни в чем не бывало сказал:

— Благодарствую.

Он выдернул нож из стола, повертел его в пальцах и хитро скосился на Кудеслава:

— Скажи, друг-брат, а не скучновато ли ты нынче живешь? Не хочешь ли жизни повеселее?

— Нет. — Мечник вновь сгорбатился над столом.

— Ну, гляди. Но если вдруг захочешь… — Не договорив, Волк набил рот кабаньим мясом.

Затеявшуюся было молчанку прервал Яромир.

— Видишь, воевода, — сказал он усмешливо, — не так-то, оказывается, легко совладать с мокшанской общиной. Да вроде сейчас это и ни к чему. Была у нас с ними распря, правда твоя, да ведь помирились же, рассудили меж собою по справедливости! Так что благодарю за бескорыстную заботу, но от помощи твоей позволь отказаться. И за будущее наше злой тревогой не изводись: уж если кто нас обидит, мы как-нибудь сумеем дать окорот. Даже если ворог окажется пострашнее мокшан — и то совладаем. Как эти… ну, Мечник, скажи!

— Лийвь, — буркнул Мечник.

— Во-во, как она самая. — Яромир удовлетворенно вздохнул.

Толстой выжидательно покосился на Волка и, видя, что тот не собирается отвечать, заговорил сам:

— Ну, хорошо. Беседовали мы долго, пространно, даже урманскую быль (или небыль?) успели послушать… — Голос тщедушного на вид старика резал слух этаким железным позвякиванием. — Ты, старейшина, понял нас, мы поняли тебя. Хорошо. Но не думаешь ли ты, что в делах, касаемых будущего всей верви, решать должен общинный сход?

• Предыдущая
• 35/90
• Следующая