Ржавое зарево - Чешко Федор Федорович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/94
• Следующая

Ближе к следующему полудню они пересекли длинный да широкий болотистый лог — плоскодонный, безлесый, лишь кое-где встопорщенный щетинками прозрачных осинников. Место было удобное (ни пешему, ни тем более конному такое не пройти незаметно), и Кудеслав решился пустить ильменку дальше одну, наказав торопиться изо всех оставшихся сил. Сам он затаился чуть в стороне от тропы, на песчаном холме, почти всю вершину которого сграбастала узластым своим корневищем вековечная сосна-громадина.

Прямая, как рубец от меча, болотина просматривалась из этой скрадки на две-три версты хоть вправо, хоть влево. Время шло, Хорс-светодаритель уже переваливал середку извечного своего дневного пути, вздыхал-пофыркивал Мечников конь, припутанный в кустах на невидном с лога склоне холма, внизу, между осинок-прутиков, бродили почти неразличимые в осоке кулики-шилоносы — угадывалось это брожение лишь по взмывающим облачкам потревоженного комарья…

Потом за логом качнулись кусты, мелькнуло что-то темное, крупное… еще раз мелькнуло… и еще раз — ближе, явственней… Кудеслав напрягся, но через миг вновь обмяк, ругнувшись с досады: на болотину вышел кряжистый бородатый лось. Вышел, замер на полушаге, заозирался… Ишь, матерущий какой! Одинец, что ли? Нет. Качание кустов не прекращалось, из лесу появилась лосиха, за ней вторая, следом — нескладный крохотный сеголеток… Малыш было побрел к матерому своему родителю (небось хотел помочь тому всматриваться в окрестности), однако на ходу вздумал почесать головенку задним копытцем и, естественно, упал, смешно забарахтался, засучил ножонками… Одна из лосих тут же сунулась вылизывать-утешать…

Вот так. Будь на противоположном склоне человек, лоси бы не вели себя так вольготно. Уж во всяком случае, не вылезли бы пастись на открытое. Особенно та, с детенышем.

Для успокоения совести Кудеслав решил еще и на сосну влезть. Между прочим, стоило ему подняться и начать отряхивать с одежды палую хвою, как лось-предводитель неспешно развернул в его сторону горбоносую морду. Завидуя этой зверьей приметливости, Мечник обошел кругом неохватный замшелый ствол, высмотрел сподручный сук, подпрыгнул, ухватился…

Лоси, убедившись в людском присутствии на не шибко-то близком холме, вроде бы особой тревоги не выказали, однако же с луга ушли, втянулись обратно в лес. Что ж, град близок, зверье привыкло не ждать от людей добра. А и тем более значит, никого по их сторону лога нет.

С сосны обзор получился вовсе почти бескрайним, а только Мечник опять не обнаружил ничего для себя важного. Либо преследователь чересчур от преследуемых отстал, либо знал он Кудеславовы повадки не хуже самого Кудеслава и ударился в очень уж далекий обход возможной скрадки, либо…

Либо преследования нет, и это как бы не еще хуже: самый опасный из ворогов тот, который ведет себя непонятно.

Дальше ждать Мечник не решился: Векша и без того слишком долго оставалась одна. А чаща — она, конечно, матушка, но матушки норовом тоже разные бывают. В ней, в чаще-то, волхвы — опасность не единственная. И не самая смертная.

Ильменку он нагнал гораздо скорее, чем рассчитывал. Нет-нет, Векша честно исполняла наказ про «торопиться, сколько достанет сил», просто сил этих самых у ее коня оставалась уже малая чуточка. А у самой Векши — и того меньше.

Мечникова приближения наузница не расслышала, потому что спала в седле. Когда же он, нагоняя, окликнул, ильменка встрепенулась спросонок и упала, неслабо, верно, ударившись о лесную малотравную землю. Глядя, как она поднимается, всхныкивая сквозь зубы, как, едва ли не руками переставляя раскоряченные ноги, косолапит вслед понуро бредущему коню (умученная скотина, кажется, не заметила отсутствия седока), Мечник ужаснулся и решил немедленно становиться на отдых. Кой будет прок спасти Векшу от преследователя (который еще неизвестно, есть ли вообще), ежели спасение это самое ее до смерти уморит?

За все время их полупути, полубегства Векша ни слова не вымолвила — лишь кивала истово-торопливо в ответ на немногословные приказы. Вот так же, молчком, отчаянно (и безуспешно) стараясь не плакать от боли-усталости, она сунулась было развьючивать своего коня. А когда Кудеслав от этого дела ее отладил, ильменка-наузница осела наземь прямо там, где стояла, чуть ли не под копыта конские. И уснула. Кажется, еще оседаючи.

Во сне она то причмокивала, то обиженно-жалко шмыгала носом, то принималась громко, надрывно стонать… Но так ни разу и не приоткрыла глаза, пока Мечник оттаскивал ее от расседланных, стреноженных на полянке коней (коней-то все едино толком не спрячешь, так пускай себе на виду, а хозяева конские подальше, в кустах отдохнут — глядишь, в случае чего выгадается спасительный миг). И пока Мечник на скорую руку обустраивал потаенную спальную берложку, Векша тоже ни разу не шевельнулась — как он привалил ее спиной к древесному подножью, так и сидела, свесив на грудь замурзанный подбородок.

Потом Кудеслав достал из небогатых своих припасцев перетопленный на травах барсучий жир, сдернул с ильменки сапоги да штаны и принялся втирать ей целебное снадобье в места, до крови рассаженные седлом, стременами… Вот тут-то Векша слабо затрепыхалась, только не понять было, вырывается ли она, помогать ли норовит… А может, вообще взбрело наузнице-чаровнице, будто это Кудеслав нашел самое что ни на есть удачное время укрепиться в мужеских правах — и опять же не понятно, хотела она вырываться или самоотверженно помогать…

Потом Мечник осторожно умостил Векшу на заготовленный им в берложке ворох палой листвы, накрыл ее полушубком. Ильменка тут же скорчилась, замычала сердито сквозь сон, тщетно пытаясь натянуть куцеватую одежку и на плечи себе, и на пятки; расхныкалась совсем уже в голос… Кудеслав сунулся было расплетать путаницу косульего меха, голых отлягивающихся ног, прочего, и вдруг…

Вдруг…

Будто бы невыносимая тяжесть какая-то обвалилась ему на затылок, и прошлогодние серые листья подшвырнуло, задергало перед глазами суетливым ошметьем жадной ослепительной черноты…

Нет.

Они не были ни черными, ни серыми, эти листья. И мертвыми они не были.

Моталась-кланялась на гудливом ветру пышная кустарничья зелень, и оттуда, из-за мотания этого, тянулась к оцепенелому Кудеславу Мечнику смутная, то белой, то ржаво-рудой мнящаяся человекоподобная тень — почти до бесформенности затертая листяным мельтешением, но с руками немыслимо длинными, жадными, хваткими… Они уже совсем близко, узловатые эти ногтистые пятерни, они уже вот-вот дотянутся, вкогтятся, поволокут к тому, смутному, у которого вдруг вспыхнули на безлицем лице огненные точки зверьих несытых глаз…

Ни на миг не помешав видеть все это, мелькнули словно бы перед вторым каким-то зрением Мечника другие лица: Огнелюба Звана и странного незнакомого дряхлеца, мелкорослого, снежнобородого, с подвешенным к оголовью медвежьим когтем… Тревожные лица, требовательные, будто силящиеся без слов напомнить о чем-то…

И Кудеслав вспомнил.

Вспомнил про стиснутый в правой своей руке железный опенек. И вскинулся в широком размахе, метя отточенной хищной сталью по тянущимся хищным рукам…

Удар сорвался. Недоладный зачаток рукояти провернулся в судорожной Кудеславовой хватке, и клинок лишь едва задел когтистые пальцы — плашмя задел, вскользь. Но руки мгновенно отдернулись, раздвинутые, ими ветви, облегченно сомкнувшись, занавесили собой огнеглазый призрак… И кто-то вдруг сказал — хрипло, рыкливо (так бы, наверное, говорил обучившийся людской речи волк):

— Оставь его.

А потом еще сказал, тише, глуше:

— Тебе не совладать.

Только тут Мечник начал подозревать, что голос этот говорит не для него.

— Пусть уходит, — порыкивало совсем уже еле слышно за очнувшимся ветряным гудом. — Пусть уходит к нам. Пусть. Мы сами.

Успокаивалась, обвисала перед Мечником лиственная чистая зелень… Нет, не «перед», а «над». Потому что Мечник лежал на спине в той самой берложке, которую соорудил для Векши.

А Векша, оказывается, не спала. Приподнявшись на локте, ильменка пристально всматривалась в запрокинутое лицо Кудеслава. Тот подхватился растерянно и смущенно. Ишь ведь, сморило… Да еще жуть эдакая наснилась, да еще же небось и кричал во сне — даром, что ли, Векша перепугана? Совсем ты, Кудеславе, обабился… Всего-то и выпало спешной (но даже ж и не вовсе безроздышной) езды, что дважды по полдня да меж ними ночь — и вот, изволь радоваться… Словно бы ты уже и не воин, словно бы это не ты еще только вчера сумел угадать стрелу по мелькнувшему в клинке отраженью… Хотя… Если вдуматься, такая угадливость даже для умелейшего воина через край. Да и от второй вчерашней стрелы не слишком ли ты легко увернулся? Оно бы не диво, будь лучник у тебя на виду и хоть раза в полтора дальше. А так… А так выходит, внезапная нынешняя твоя сонливость ничуть не страннее вчерашней ловкости…

• Предыдущая
• 17/94
• Следующая