На берегах тумана - Чешко Федор Федорович - Страница 62

• Предыдущая
• 62/172
• Следующая

— Как же так — в Прорву? — выдавил он наконец. — Этот... Нор... Он же не идиот! И не ветеран, добившийся чести... И шестнадцать ему, кажется, не скоро еще... Если мы сами примемся нарушать установленные порядки, то где уж заставить подчиненных блюсти дисциплину!

Услыхав такое возражение, Поксэ неожиданно расхохотался.

— Да помилуйте, в конце-то концов, зачем же ссылаться на то, чего вовсе не понимаете?! — Первый Учитель обвел взглядом присутствующих, приглашая всех (даже Нора) вместе с ним повеселиться над солдафонской наивностью. — Умственная ущербность, почтеннейший, это вам не выпад с ложным замахом — она в конкретную формулировку облекается трудно... — Он вдруг посерьезнел. — Если человек совершенно не способен думать, это беда невеликая: и распознать такую ущербность легко, и передаться она может лишь его собственным детям. А вот когда не умеет думать правильно... Попробуйте уличить такого! К тому же подобная разновидность идиотизма заразна, как малярия, и перекидывается на окружающих без разбора возраста и сословия. Прежде чем воля орденских иерархов обязала меня посвятить себя обучению юношества, я три долгих года состоял при особом трибунале столичной территории. Вот бы вам, мой почтенный, поприсутствовать, поглядеть, каких благополучных с виду подростков иногда признают непригодными к жизни! Или как ветерана торжественно извещают о даровании испрошенной им чести последнего подвига, а он белеет и мямлит дрожащим голосом: «Ошибка это, господа начальство, не испрашивал я...»

Поксэ умолк, с некоторой опаской покосился на вице-адмирала. Может, его вице-священство посчитает, что в пылу спора было сказано нечто лишнее? Кажется, не посчитает. Его вице-священство, как и раньше, бесстрастно изучал символ Ветров. Нору примерещилось даже, будто старец, непостижимым образом угадав немой вопрос во взгляде Первого Учителя, еле заметно кивнул.

Начальник охраны был огорошен услышанным. Наверное, он уже понял бессмысленность дальнейших препирательств (и намек на возможность дарования непрошенной чести усвоил) — иначе откуда бы взяться в его голосе такой мрачной досаде?

— Уж если рассуждать по всей строгости, то в случившемся виноват не только сопляк. Как посмел покойный господин командор удостоить вольным поединком недоучку? Если привычному только к палочным дракам щенку впервые дали боевой меч, то можно ли ждать, что он сумеет рассчитать опасность и силу своих ударов? И потом, на палках обычно дерутся до попадания по шлему, а на мечах до лишения оружия — это ж совсем другое. Пойди приноровись без опыта... А командор из спеси сам помогал себя убить: если бы вооружился как следует, то был бы сейчас невредим и цел. Я-то видел, что он пытался отбить своей дубинкой последний удар, только разве отмахнешься палкой от стали?! Как тростинку перерубило...

— Да, командор виновен, — важно закивал Первый Учитель. — Но ведь он мертв — и, следовательно, неподсуден. Давайте говорить о том, для чего мы собрались.

Охранник отвернулся, пожал плечами;

— Все равно префект не рискнет утвердить. Побоится — больно уж скользкое получается дело.

Поксэ хотел ответить, но не успел. Подавившись несказанными словами, он почтительно склонил голову, слушая внезапно заговорившего вице-адмирала.

— Насколько мне известно, — неторопливо и внятно произнес старик, — префекта завтра предполагают удостоить аудиенции у его первосвященства. Прошу поверить: префект утвердит что угодно.

Он встал; вслед за ним торопливо поднялись наставники, так и не решившиеся вступить в беседу (ничего, это нельзя считать неудачей: пускай выгодным образом сумел представить себя не кто-то из них, выскочка Поксэ, но ведь и на неприятности нарвался простофиля-охранник, а не кто-то из них). А за спиной Нора натужно проныла отворяющаяся дверь, и холодное железо латной рукавицы властно коснулось его плеча.

Было это? Да, без сомнения. Память еще не успела растранжирить подробности недавних переживаний. Значит — было.

И кровавая струйка на матово-бледном лбу Рюни, отвесные скалы вокруг, Серая Прорва, которая позади, — все это реально и несомненно. И жутко.

Рюни вновь потеряла сознание, безвольной тяжестью обвисла на руках Нора — на едва не погубивших ее руках. Угадай клинок на полпальца ниже, и опять бы повторилось неискупимое. Да нет же, какое там «опять», разве допустимо сравнение с тем, прошлым?! Архонт, конечно, за гнусное свое издевательство гибели не заслужил, но не заслужил и особой жалости. А если бы вот так же, пусть невольно, пусть по незнанию, пришлось причинить смерть Рюни? Даже думать о таком невыносимо.

Впрочем, Нор и не думал. Слишком ужасало его то, чему всемогущие позволили произойти, чтобы размышлять над тем, чему они произойти не позволили.

Недавнее — было, нынешнее — есть. Это обыденно и понятно. Но между теперешним и прежним непременно должно поместиться что-то, объясняющее, как одно вызрело из другого. Должно, однако же нету!

Ведь только что был серый неласковый вечер, и раздраженные рейтары древками алебард гнали голого паренька по еле заметной каменистой тропе: «А ну, шевелись! Шагай проворней, сучья порода! Дотемна, что ли, канителиться с тобой, выродок?! А ну, бегом!» Они спешили, им не терпелось отделаться от грязной работы, а в казарме дожидался рейтарских глоток жгучий тростниковый горлодер — огромная пузатая бутыль, уставная награда для тех, кому доверено выполнять особые поручения за Каменными Воротами. И это нетерпение конвоиров, их страх перед Прорвой, способной в любой момент выпустить из себя кошмарное чудище, оборачивались для отлученного от человечества парня сбитыми в кровь ногами и горящей из-за множества ссадин спиной. Даже последнего взгляда на покидаемый мир не разрешили ему, даже дыхание перевести перед уходом не дали. Потому-то сам уход получился вовсе не таким, как хотелось. Вместо гордо поднятой головы и надменной неторопливости — мертвая хватка за стволик хилого деревца на берегу Прорвы, позорные истошные вопли: «Не пойду!.. Не хочу!..», а после — удар прикладом по костяшкам пальцев, пинок сапогом чуть ли не между лопаток и злобное напутствие: «Будешь артачиться — надрубим колени и локти да зашвырнем где поглубже. Нам велено тебя в Прорву спровадить, а целым ли ты туда попадешь, своими ли ногами — это без разницы. И не рассчитывай отсидеться в тумане у бережка да вернуться: не мы, так стража, что у Каменных Ворот, изувечит и опять же в Серую сволочет... Ну чего встал, чего таращишься, ты, песье подхвостье?! Пули в задницу дожидаешься?! Проваливай!»

Пришлось проваливать, и весьма прытко, поскольку один из рейтар принялся раздувать фитиль аркебузы. Куда бы ни угодил называемый пулей свинцовый шарик размером с добрый орех — хоть в голову, хоть туда, куда посулили, — разница будет лишь в том, придется ли мучиться перед смертью.

Нор опрометью бросился в туманное озеро Прорвы. До самого последнего мига он лелеял робкую надежду, что господа орденские иерархи просто хотят его припугнуть. А теперь дурацкая эта надежда сгинула. И нечего больше мешкать, и выбирать не из чего. Одним всемогущим Ветрам известно, какие ужасы готовит для него Серая, но ничего не может быть хуже, чем медленная смерть от переломов, кровотечения, голода... Не убьют (что вы, как можно!) — просто помогут умереть самому. От души помогут, старательно и не без фантазии.

А потом снова была тропа... Нет, не тропа даже — полоска сравнительно ровной, нашпигованной камнем земли между двумя стенами мрака; и клубился, колыхался вокруг розоватый, будто факельным пламенем подсвеченный туман, в котором потонуло все — даль, высь и неуловимая грань, разделившая жизнь на нынешнее и прошлое. Или вовсе не было ее, этой грани? Может быть, всемогущие сжалились над отлученным и во мгновение ока превратили его — избитого, голого, жалкого — в снаряженного латника-победителя? Превратили позорно гонимого в возвращающегося победоносно? Облагодетельствовали, значит... А железный бивень вместо левой руки — это что, тоже благодеяние? А зачем было стравливать его не с кем-то из обидчиков, а с самым дорогим человеком? Не жалость это, нет, не снисхождение, а новая злая издевка... И если превращение было мгновенным, то почему сейчас не вечер, а день? Если это могучие решили волшебным образом облачить его для схватки, то зачем же уподобили пугалу? Одели как последнего дикаря... Шлем, конечно, настоящий, и меч тоже, но чего стоит прочее! Вместо кирасы или панциря — нелепый, едва прикрывающий грудь и спину клок кожи, увешанный медными бляхами... Такое приличествует не воину, а базарному плясуну, зарабатывающему на жизнь кривляниями да попрошайством. Вместо кинжала — какой-то мясницкий тесак с дрянным лезвием... А дубинка, подвешенная к поясу, она-то зачем?! Точно такую же прицепил у себя в таверне отец Рюни. Таверна его называется «Гостеприимный людоед», поэтому все стены в ней почтеннейший Сатимэ придумал разукрасить дикарскими щитами и масками. А над очагом висят головные уборы из перьев колдовской птицы Гу и дубинка. Оборванец, продавший ее за четыре тут же пропитых медяка, уверял, будто такими избивают друг друга в Ночь Клыкастой Луны бесноватые шаманы с острова Ниргу. Так неужели всемогущие не смогли бы подыскать для своих чудес что-нибудь более подходящее? Чушь какая-то...

• Предыдущая
• 62/172
• Следующая