Снегири на снегу (сборник) - Петров Олег Георгиевич - Страница 9

Вот о чем разглагольствовал хмельной Климов в веселой компании. Чекистского уха, к его счастью, в ней не оказалось, а вот германское ушко нашлось. Так у немецкой разведки появился перспективный, по ее мнению, источник. Однако довольно скоро разведчикам Третьего рейха стало понятно: насчет перспективности Климова они погорячились. Мелкотравчатый получился агент, трусливый, ненадежный. А в конце 1938 года и вовсе пропал.

Всплыл Климов в сентябре сорок второго года в Минске. Явился в гестапо с сообщением о высокопоставленном чекисте. Опознал на минской улице, но выследить не сумел, точнее, побоялся. А свела их судьба впервые совершенно случайно: в 1938 году Климов несколько раз видел его среди сотрудников центрального аппарата НКВД, приезжавших по служебным делам в управление делами ВЦИК. Какую должность занимал чекист, какое звание носил в то время, этого Климов сказать не мог, но клялся и божился, что не ошибается. Он и в минское гестапо прибежал с детским лепетом: мол, большого чекиста из Москвы на улице встретил. Фамилию не знаю, но видел в самом Кремле!

Климов ни за что бы не сунулся с этим в гестапо, кабы не крайняя нужда.

Когда он, испугавшись разоблачения, скрылся из Москвы, пришлось изрядно помотаться по стране. Но где приткнешься? К новому человеку везде вопросы. Тем более, у органов НКВД. И Климов подался на запад, в надежде перебраться в Польшу. Были там кое-какие родственные зацепки, старые, седьмая вода на киселе. И предполагать не мог Климов, что как раз на западе заварится в это время такая каша: вначале Западная Белоруссия и Западная Украина «триумфально» будут присоединены к СССР, а потом Гитлер начнет войну с Польшей, и обстановка на границе и в приграничной зоне станет такова, что не Климову туда соваться.

В общем, удалось осесть в Минске у одной бабенки сомнительных занятий. Позже сожительница посодействовала, через уголовную шантрапу, выправить сожителю удобоваримые документишки на чужое имя. Климов устроился на невзрачную работу в мелкую заготконтору, попутно промышляя спекуляцией и сбытом краденого. А куда деваться? С кем поведешься…

Ожидание войны с Германией носилось в воздухе. И Климов на что-то надеялся, сам не зная на что.

Двадцать второго июня и вообще залег на дно, загодя раздобыв «белый билет» – липовую справку об инвалидности. Когда на минских улицах заскрежетали гусеницы танков вермахта, а после появились расклеенные чуть ли не на каждом столбе и афишной тумбе первые распоряжения новой власти, тут Климов затылок почесал изрядно. Растерялся. Ведь как всё виделось-то: заслуги зачтутся! Но оккупационные власти с населением не церемонились. И Климов понял, что ему очень сложно будет объяснить бегство из Москвы. Пожалуй, даже сложней, чем – не приведи, господи! – в НКВД. Получалось, что дал деру и от своих тайных хозяев. О-хо-хо… В мирной-то обстановке что большевички, что германцы чикаться с ним не стали бы, а уж нынче…

Шло время. И это работало не в пользу Климова. Столкнувшись осенью сорок второго на минской улице с московским чекистом, понял: это шанс. В том, что германцы пришли всерьез и надолго, скорее всего, навсегда, Климов, узрев мощь немецкой военной машины, к тому времени уже не сомневался. Так что в гестапо преподнес свою жизненную одиссею героически: верно и длительно служил рейху, но проклятые чекисты сели на «хвост», пришлось скрываться. Вот кое-как, в военной неразберихе, выбрался из Совдепии. А дальше путь держал к родне в Польшу. Попробуй, проверь. Еще до встречи с чекистом, Климов не раз и не два выстраивал приличную легенду своих мытарств после тридцать восьмого года.

И хорошо, что загодя этот кусок биографии сконструировал. Трясли в гестапо дотошно. Поначалу жестко обошлись, но ничего – отболтался. Подсыпал кремлевских небылиц из старых запасов. Отболтался. С кровавой юшкой, слезами и деланой обидой. Обиду играл в меру, – не то оскорбятся и шмальнут из парабеллума в лоб. Отболтался, сыграл. Отвязались в конце концов, сунули-таки на должность сотрудника витебского гестапо. Климов наконец-то вздохнул с облегчением, хотя, чего уж, разочарованию не было предела. А с другой стороны – спасибо и на этом.

Да только недолго музыка играла. Климов и не предполагал, что сообщение о московском чекисте вызовет такие волны. Недели две спустя, когда еще его самого, Климова, трясли и проверяли гестаповцы, ему предъявили на опознание фотографию чекиста. Свеженькую фотографию! Уже после Климов узнал, что встреченный им человек… с совершенно нечекистской биографией оказался в числе курсантов разведшколы абвера! И как раз в сентябре сорок второго из школы пропал, как в воду канул. Не настолько он, Климов, глуп, чтобы не понять: из-за рядового курсанта абвершколы шум в Берлине и розыски устраивать не будут.

С тех пор Климов и приставленный к нему сотрудник разведшколы абвера Грачко колесили по лагерям военнопленных.

И все из-за того, что в минской комендатуре один глазастый фельдфебель с пеной у рта утверждал, что человек, запечатленный на предъявленной фотографии, в тот же день, когда его потерял из виду Климов, был задержан во время облавы и отправлен в лагерь ГП-451. И в лагере пропавшего опознали по фотографии! Более того, у неизвестного оказалась новая фамилия: Барабин. А в разведшколе абвера он по-другому звался. Что это? Поразительное внешнее сходство или нечто иное? Ситуацию могло прояснить только одно: Климов воочию опознает чекиста, а Грачко подтверждает, что пропавший курсант разведшколы – этот самый московский чекист. Не сразу, при всей аккуратности учета, удалось разобраться в распределении контингента из расформированного лагеря ГП-451. И снова в дело вмешался дьявольский закон подлости! Поиски вывели на остбургский лагерь. А здесь, у этих уродов! – побег. И искомый «Барабин» – в числе сбежавших!

Фон Заукель в случайности не верил. Барабин или не Барабин, но какой резон курсанту разведшколы, уже проверенному достаточно тщательно, не первый месяц пребывающему на учебе, зарекомендовавшему себя вполне положительно, вплоть до получения такой льготы, как свободный выход в город, – какой резон все это перечеркивать? Успешно внедриться во вражеский разведорган – и поставить на этом крест… Нет, попав в облаву, чекист поступил нелогично. Достаточно было сообщить патрулю о своей принадлежности к разведшколе – и ситуация довольно скоро разрешилась бы без проблем. Почему он не сделал этого? Почему? Почему предпочел оказаться в лагере? Полковник постоянно возвращался в своих мыслях к этому, но пока ответа для себя не находил. В нелогичном поступке чекиста, конечно, был скрытый смысл, но какой? Сбежать? Но из разведшколы и сбегать не надо: вскорости забросили бы к большевичкам в тыл – вот ты и дома, прибыл, так сказать, со всеми германскими удобствами! Черт их поймет, этих славян! Странная, загадочная порода…

– …Все они ждут кусок жирного пирога за свои услуги. Боятся нас, ненавидят и ждут жирного пирога! Они думают, что это позволит им избавиться от страха. Ха-ха-ха! Жирный кусок избавит от страха! – Ренике уселся на стул верхом и ударил кулаками по его спинке.

Фон Заукель вынырнул из раздумий. О чем это он? Ах, да, остбургский гестаповский интеллектуал продолжает философствовать!

– Страх живет в каждом человеке, – автоматически вставил Заукель.

– Кто же спорит! – засмеялся гестаповец. – Человеческие страхи – многолики. Страх боли, страх высоты, страх смерти… А есть страх быть обманутым. Самый главный страх. Узнать, что ты обманут – это потерять всё, это потерять веру и смысл жизни.

– Браво, Ренике! Вы начинаете мне определенно нравиться! – Заукель заставил себя снизойти еще до нескольких сухих хлопков ладонями. – И мы всё это, как вы выразились, ублюдочное стадо уже давно, заведомо обманули, но они еще об этом не догадываются. Браво, Ренике!

– Браво-брависсимо… – угрюмо откликнулся Ренике. – Когда они догадаются, то мы в одночасье обретем кучу злейших врагов, которые будут норовить всадить нам нож в спину. И нам придется перебить их, как бешеных псов.