Жестокий принц - Блэк Холли - Страница 58

Я киваю. Поэтому им необходимы люди — мужчины и женщины. Без притока свежей крови фейри вымрут, как бы бесконечно ни продолжалась их жизнь.

— Отравление румяным грибом — ужасная смерть, — говорит Ориана, поднося руку к горлу. — Ты начинаешь медленнее двигаться, руки и ноги дрожат, потом вообще пошевелиться не можешь. Но остаешься в сознании, пока все в тебе не замрет, как остановившийся часовой механизм. Вообрази весь ужас подобного положения, безуспешные попытки пошевелиться, угасающую надежду, что еще поживешь. К тому времени, как я получила послание, она уже умерла. Я разрезала... — Голос Орианы срывается. Нетрудно догадаться, чем должен кончиться рассказ. Она вырезала ребенка из утробы Лириопы. Не могу представить, как чопорная, аккуратная Ориана отважилась на такое страшное и необычайное дело, как она вдавливала острие ножа в плоть, отыскивая нужное место, а потом резала. Доставала ребенка из чрева и держала его мокрое тельце перед собой. А кто еще мог такое сделать?

— Вы спасли его, — говорю я, потому что если ей трудно рассказывать про это, то не надо и заставлять.

— Имя подсказал желудь Лириопы, — произносит она еле слышным шепотом. — Мой маленький Оук, золотой Дубок. Мне очень хотелось верить, что служба Дайну — большая честь, что за такими, как он, стоит идти. Вот что бывает, когда слепо стремишься к чему-то: сначала с жадностью пожираешь плод, а потом оказывается, что он гнилой.

— Вы знали, что Лириопу отравил именно Дайн?

Ориана качает головой.

— Долгое время не знала. Это могла быть одна из любовниц Элдреда. Или Балекин — ходили слухи, что виновен он. Я даже думала, уж не Элдред ли это устроил — за то, что она флиртовала с его сыном. А потом Мадок узнал, что Дайн добыл ядовитые грибы. Он строго-настрого запретил мне подпускать Оука к принцу. Пришел в страшную ярость, таким обозленным я его никогда не видела.

Нетрудно догадаться, почему Дайн вызвал гнев Мадока. Мадок тоже когда-то думал, что его жена и ребенок погибли. Мадок любил Оука. И постоянно напоминал нам, что семья — прежде всего.

— И вы вышли замуж за Мадока, потому что он способен защитить вас? — У меня остались лишь смутные воспоминания, как он ухаживал за Орианой, а потом, когда ребенок уже был на подходе, они принесли обеты. Может, тогда мне это показалось необычным, но каждый имеет право на счастье.

В то же время для меня это событие могло обернуться несчастьем, потому что мы с Тарин беспокоились, как новый ребенок повлияет на нашу судьбу. Мы допускали, что Мадок захочет избавиться от нас — отправит куда-нибудь с карманами, набитыми золотом, и с записками, приколотыми к платью. Однако наши опасения не оправдались.

Сквозь стеклянные двери балкона Ориана смотрит, как ветер качает деревья.

— Мы с Мадоком нашли взаимное понимание. И не претендуем друг на друга.

Понятия не имею, что это значит, но, похоже, она говорит о браке по холодному расчету.

— Какую лее игру он ведет? — спрашиваю я. — Не думаю, что он позволит Балекину долго удерживать трон. С точки зрения стратегии непозволительно упускать такую возможность.

— О чем ты говоришь? — Ориана искренне недоумевает. Подумать только, у них нет претензий друг к другу.

— Он собирается посадить Оука на трон, — объясняю я как нечто само собой разумеющееся. Потому что это очевидно. Не знаю, как он намерен сделать это и когда, но уверена, что намерен. Конечно, намерен.

— Оук, — шепчет Ориана. — Нет, нет, нет. Джуд, он всего лишь ребенок.

«Увези подальше от опасностей этого двора». Вот что сказано в послании Лириопы. Возможно, Ориане следовало прислушаться к этим словам.

В голове всплывает воспоминание, как несколько лет назад за обеденным столом Мадок говорил о том, насколько уязвим трон в период смены власти. Что бы он ни замышлял против Балекина, Мадок должен ясно видеть открывшиеся перед ним возможности, потому что из королевской семьи уцелели только трое. Теперь я почти уверена, что таков был его замысел: Дайн погибает, Балекин тоже, короновать на трон Верховного Короля некого, и Мадок ведет самостоятельную игру. Если Оук — единственный претендент на престол, то Мадок может стать регентом. И будет править Волшебной страной, пока мальчик не станет взрослым.

А потом — кто знает, что может случиться? Если Мадок сумеет контролировать Оука, то будет править королевством вечно.

— Я тоже когда-то была всего лишь ребенком, — возражаю Ориане. — И Мадока совершенно не заботили мои переживания; не думаю, что теперь он будет волноваться из-за кого-то.

Это вовсе не означает, что он не любит Оука. Конечно, любит. И меня тоже любит. Он любил мою мать. Но он таков, каков есть. Мадок не может противиться своей натуре.

Ориана хватает мою руку, крепко стискивает, ее ногти впиваются мне в кожу.

— Ты не понимаешь. Дети-короли долго не живут, а Оук — хрупкий мальчик. Он явился в этот мир слишком слабым. Ни один король, ни одна королева любого Двора не склонит перед ним головы. Он не предназначен для такой ноши. Ты должна остановить это.

Что может сделать Мадок, располагая такой огромной властью? Что могу сделать я, имея брата на троне? А ведь я могу посадить его на трон. У меня на руках козырная карта, потому что если Балекин воспротивится коронации Оука, то, готова поклясться, Кардан спорить не станет. Я могу сделать своего брата Верховным Королем, а сама стану принцессой. И эта власть лежит прямо передо мной. Все, что мне нужно — протянуть руку и взять.

Странная вещь — амбиции. Их можно подхватить, как лихорадку, но избавиться от них непросто. Когда-то я довольствовалась надеждами на дворянство и мечтала обрести такое влияние, чтобы Кардан и его друзья оставили меня в покое. Я хотела всего лишь найти уютное место здесь, в Волшебной стране.

А теперь уже раздумываю, каково это будет — выбирать следующего короля.

Мне вспоминается волна крови, хлынувшая на каменный помост и стекающая на утрамбованный земляной пол холма. Она залила корону, и, когда Балекин поднял ее, кровь обагрила его руки. Представляю себе эту корону на голове Оука и вздрагиваю.

Вспоминаю и то, как малыш околдовал меня однажды и как я шлепала себя по щекам, пока кожа на них не покраснела и едва не вспыхнула. На следующее утро на щеках выступили синяки, которые не проходили целую неделю. Вот на что способны дети.

— Почему ты думаешь, что я способна это остановить? — задаю Ориане вопрос.

Ориана не отпускает мою руку.

— Однажды ты сказала, что я ошибаюсь в тебе, что ты никогда не сможешь навредить Дубку. Скажи, ты можешь что-нибудь сделать? Есть хоть какой-то шанс?

Помню, я сказала, что я не чудовище и никогда не смогу сделать ему больно. Но, возможно, стать чудовищем — мое предназначение?

— Может быть, — отвечаю ей, хотя это вовсе не ответ.

По пути из покоев Орианы замечаю своего младшего брата. Он снаружи, в саду, собирает букет наперстянок. Смеется, каштановые волосы на солнце отливают золотом. Когда появляется няня, мальчишка стремглав убегает от нее.

Готова спорить, Оук даже не знает, что эти цветы ядовиты.

Во Дворе теней меня встречают раскаты смеха. Ожидаю увидеть Кардана в том же виде, в каком его оставила, запуганного и обездвиженного, может быть, в еще более жалком состоянии, чем день назад. Но вместо этого вижу, что руки его развязаны, он сидит за столом, играет в карты с Тараканом, Призраком и Бомбой. В центре стола куча драгоценностей и кувшин вина. Под столом — две пустые бутылки, в зеленом стекле отражается пламя свечей.

— Джуд, — радостно зовет Бомба, — садись! Присоединяйся.

Увидев ее здесь, живой и невредимой, чувствую облегчение. Но больше в этом живописном застолье нет ничего хорошего. Кардан ухмыляется мне, словно всю жизнь мы с ним были закадычными друзьями. Я забыла, насколько он может быть обаятельным и как это опасно.

— Вы что делаете? — взрываюсь я. — Он должен быть связан! Он наш пленник.