Жестокий принц - Блэк Холли - Страница 44

— А как же Оук? — спрашиваю я. — Что, если он пожелает этот клинок?

Мадок позволяет себе сдержанную улыбку.

— Ты его хочешь?

— Да. — Ничего другого я сказать не могу. Вынимаю меч из ножен и чувствую, что он как будто сделан специально для меня. Балансировка идеальная. — Да. Конечно, хочу.

— Это хорошо, потому что меч твой по праву и выкован для меня твоим отцом, Джастином Дуарте. Он же и дал ему имя.

У меня перехватывает дух. Никогда раньше я не слышала, чтобы Мадок произносил вслух имя моего отца. Мы никогда не говорим о том, что Мадок убил моих родителей. Мы обходим эту тему. И уж конечно, мы не говорим о том времени, когда они были живы.

— Его выковал мой отец, — осторожно, чтобы ничего не упустить, повторяю я. — Значит, он был здесь, в Фейриленде?

— Да. И провел здесь несколько лет. У меня мало что от него осталось. Я нашел лишь две вещи: одну — для тебя, а другую — для Тарин. — Он хмурится. — Здесь твоя мать и познакомилась с ним. А потом они вместе сбежали в мир смертных.

Судорожно перевожу дух, набираясь смелости задать вопрос, который никогда не произносила вслух.

— Какие они были? — Я даже сама вздрагиваю, услышав эти слова. И не знаю, хочу ли услышать его ответ. Иногда я просто хочу свою мать ненавидеть. Если бы я смогла ее ненавидеть, было бы легче любить его.

Но, конечно, она была и остается моей мамой. Злиться на нее я могу только лишь за то, что ее нет, а в этом уж точно виновата не она.

Мадок садится на стул перед моим туалетным столиком и вытягивает раненую ногу. Со стороны это выглядит так, словно он собрался рассказать сказку на ночь.

— Она была умная, твоя мать. И совсем еще юная. После того как я доставил ее в Фейриленд, она пила и танцевала несколько недель подряд. Была в центре каждой пирушки. Я не мог сопровождать ее повсюду. В то время шла война на Востоке. Король Неблагого двора владел огромной территорией и вовсе не желал преклонять колено перед Верховным королем. Но, бывая здесь, я упивался ее счастьем. У нее был особый дар: все, кто оказывался рядом, как будто чувствовали, что все невозможное возможно. Наверно, я объяснял это тем, что она смертная, но, думаю, был несправедлив.

Дело в чем-то другом. Может быть, в ее бесстрашии и дерзости. Она ничего не боялась, даже магии.

Я думала, что Мадок, может быть, сердится, но нет. Мало того, в его голосе слышится неожиданная неясность. Я сажусь на скамейку перед кроватью и опираюсь на мой новый меч в серебряных ножнах.

— Твой отец был интересный человек. Ты, наверно, думаешь, что я не знал его, но он часто бывал в моем доме, старом доме, том, который они сожгли. Мы пили медовое вино в саду. Втроем. Он говорил, что с детства любит мечи.

Когда ему было примерно столько, сколько тебе сейчас, он убедил родителей позволить ему построить первую кузницу на заднем дворе. В колледж он не пошел, а отыскал кузнечных дел мастера и поступил к нему учеником. Потом устроил так, чтобы его познакомили со смотрительницей музея. Она позволяла ему оставаться в музее после работы и осматривать старинное оружие.

Но потом узнал, что есть клинки, выковать которые способны только фейри, и стал искать нас.

Сюда он пришел уже хорошим мастером, а ушел отсюда одним из лучших. Плохо то, что он повсюду хвастал, что, мол, украл не только наши секреты, но и жену. В конце концов это дошло до Балекина, а уж он рассказал мне.

Если мой отец и вправду вел беседы с Мадоком, он должен был держать рот на замке, а не трепаться о том, кого и что украл у фейри. Но я сама стояла на улицах города смертных и чувствовала, как далеко он от Эльфхейма. Шли годы, и проведенное в Фейриленде время казалось далеким сном.

— Во мне мало хорошего, — говорит Мадок. — Но перед тобой я в долгу, и я поклялся обойтись с тобой наилучшим образом, если только буду знать как.

Я поднимаюсь, иду через комнату и кладу ладонь на его бледно-зеленое лицо. Он закрывает свои кошачьи глаза. Простить его я не могу, но и ненавидеть тоже. Какое-то время мы остаемся в таком положении, потом он поднимает голову, берет мою здоровую руку и целует тыльную сторону ладони, прижавшись губами к ткани перчатки.

— Уже завтра все будет по-другому, — говорит он. — Буду ждать тебя в карете.

Мадок уходит. Я сжимаю голову пальцами. Мысли разбегаются. Потом я поднимаюсь и пристегиваю меч. Клинок в моих руках холоден и крепок, как обещание.

Весь в зеленом, как сверчок, Оук приплясывает перед каретой. Увидев меня, подбегает, просится на руки, тут же уносится к лошадям, чтобы погладить. Обычный ребенок-фейри со своими капризами и причудами.

Тарин прекрасна в затканном вышивкой наряде, Виви ослепительна в фиалково-сером платье с мотыльками, словно перелетающими с плеча через грудь, чтобы усесться стайкой на талии с другого боку. Про себя отмечаю, что почти не видела ее в действительно шикарных одеждах. Волосы у Виви собраны вверх, и в ушах с легким пушком сверкают мои сережки. Кошачьи глаза горят в сумерках, как у Мадока. Сейчас это вызывает у меня только улыбку. Беру Тарин за руку здоровой ладонью, и она ее крепко пожимает. Мы улыбаемся друг другу как заговорщицы.

В карете находим корзинку с едой. Кто-то заранее предусмотрительно позаботился о закуске, потому что весь день никто из нас толком не ел. Снимаю перчатку и съедаю две маленькие булочки — они такие легкие и воздушные, что буквально тают во рту. Внутри у каждой молотые орехи с изюмом и медом; начинка до того сладкая, что слезы выступают на глазах. Мадок протягивает мне ломоть бледно-желтого сыра и пласт сочащейся кровью запеченной оленины с хрустящей корочкой, посыпанной ягодами можжевельника и горошинами перца. Мы быстро перекусываем.

Замечаю красный берет, который выглядывает из нагрудного кармана. Думаю, он заменяет знаки отличия, потому что Мадок надевает его только по торжественным случаям.

Мы почти не разговариваем. Не знаю, о чем думают остальные, но мне вдруг приходит в голову, что нас ожидают танцы. Танцую я ужасно, потому что не занималась этим, если не считать нескольких позорных уроков в школе на пару с Тарин.

Размышляю о Призраке, Таракане и Бомбе, старающихся оградить Дайна от коварства Балекина. Хотелось бы мне знать, что сделать, как им помочь.

Убей предъявителя этого послания.

Перевожу взгляд на Мадока — он пьет пряное вино. Кажется совершенно спокойным, словно его не заботит пропажа одного из соглядатаев или это происшествие ему безразлично.

Сердце стучит быстрее. Напоминаю себе, что не надо вытирать руки о платье и пачкать его остатками еды. Ориана достает носовые платки, пропитанные розовой и мятной водой, чтобы мы вытерли лицо и пальцы. Начинаем ловить Оука, который пытается увернуться от платка. В карете бежать вроде некуда, но ему удается уклоняться от экзекуции дольше, чем я предполагала, и в результате он успевает наступить на ноги каждому из нас.

Я так отвлеклась, что не успеваю по привычке вздрогнуть, когда мы проезжаем сквозь каменную стену прямо во дворец. Карета, покачнувшись, останавливается, и только тогда я осознаю, что мы прибыли. Лакей распахивает дверцу, и я вижу множество придворных; воздух наполнен музыкой, голосами, весельем. И свечи, лес свечей — воск оплывает, и они становятся похожими на изъеденные термитами древесные стволы. Свечи закреплены на ветвях деревьев, и языки пламени пляшут от дуновения ветерка, поднимаемого бесчисленным множеством платьев и нарядов. Подсвечники, как часовые, шеренгами расположены вдоль стен; стайки свечей лепятся на уступах и макушках камней, и все пространство залито светом.

— Готова? — шепчет Тарин.

— Да, — отвечаю я с замиранием сердца.

Мы выбираемся из кареты. У Орианы в руках тонкий серебряный поводок, который она пристегивает к запястью Оука. Такая находчивость поражает меня, хотя мальчишка хнычет и в знак протеста усаживается прямо на земляной пол, как кот.