Лесной дом (СИ) - Ветер Виктория - Страница 16

- Вот, возьми и ты, дева речная, гостинец тебе на свадьбу!

- Болотница я... - Марыся аж засветилась от счастья.

- Ну, бывайте здоровы, добры чудища, - Фрол поднялся, увлекая за собой жену. - Пойдем мы, пожалуй, до дому. А на реку пусть дочь ходит, раз ты говоришь, что беды с ней не будет.

- Не будет, не будет! - заверил водяной. - Слово даю! И вы будьте здравы, и дети ваши... А приходите в ночь на Купалу к старой мельнице, свадьбу гулять будем! Раз в сто лет, а то и реже такое быват!

- Эт что, Вадик?.. Ты кажные сто лет женишься?! - Марыся подозрительно прищурилась.

- Что ты, милая, что ты! Я ни разу до тебя женат не был! И уж точно не буду боле!..

ГЛАВА 17. Обстановка накаляется

В крепости дом воеводы особняком стоит, терем большой, комнат много, да и обитателей тоже. Кроме самого Ивана Даниловича, сын его да дядька Ждан. Да сына Славки денщик Вадька. Ближние вои на первом этаже обретаются, тут и охрана тебе. Челядь тож тут, по столичному обычаю при доме проживает.

Иван Данилович любил просыпаться от запаха пирогов, бряцанья оружия перед окном - заведено было с утра пораньше побегать да побороться, ну, на худой конец, от пения петухов и шуршания челяди по дому. Но никак не от чьих-то воплей.

Воевода прислушался - в первой комнате, той, что перед опочивальней воеводской, голоса раздавались, знакомый голос лакея твердо убеждал истеричного посетителя, что воевода почивают и до него никак нельзя. Истеричный голос, мужской, кстати, убеждал, что «очень ему до барина надо, а то вот-вот беда приключится». Еще один голос, знакомый очень, что-то хрипло доказывал им обоим. Урманин? Борька? Ему-то что в рань такую припекло? Или не совсем уж рань? Вон уж светлынь на дворе, и пирогами пахнет.

Воевода одним движением поднялся с постели, потянулся. Крикнул в приоткрытую дверь:

- Первак! Умываться!

- Сейчас барин умоется и к вам выйдет. А вы тут стойте, а не ломитесь, как козлы в огород. За четверть часа никого не сгрызут твои оборотни, тем паче средь бела дня. Слышь, Лука? Тебе говорено!

- Слышу, Кузьмич, слышу. Только ведь...

Воевода быстро натянул штаны из тонкого сукна поверх исподних, а рубаху нижнюю, напротив, снял. Так умываться сподручнее. И что там про оборотней говорят? Какие еще оборотни?

Лисовский

Выглядел барин последнее время неважно. Сильно осунулся, взял привычку рот в ухмылке кривить. Глаза блеском нехорошим горят. Днем взял моду спать, а ночью не пойми что делает.

Дворня слыхала разное - то плачет-убивается, то швыряется вещами, а то как будто с бабой тешится. Чудно. А тут еще потрепали волки барскую корову, а барин только глянул и в лес отволочь велел со словами: «Пусть подавятся». Чудно. Марью Гавриловну из светлицы выпускать не велено, но все едино выпускали. Молодую барыню любили. А еще, от колодца до крыльца поутру как дорожка мокрая. Словно кто-то воду ведрами таскал да расплескивал по дороге.

А тут еще слухи всякие поползли. Про оборотней. Страшно.

И неизвестно, с чьего поганого языка первым слетело, но пошел сначала слух, а потом и ропот, что барин-то оборотнем стал! И покусал уж многих, только днем не отличить, покуда человек не обернется. И Аринку-то, полюбовницу свою, сам и растерзал!

Человеческий страх вспыхнул соломой, и вот уже собирается толпа посреди улицы и рядится идти барина-оборотня на вилы брать!

Лука-то, даром что простой обозник, но без малого двадцать лет назад еще с первым воеводой сюда пришел из стольного града, а до этого в походах побывать довелось, в общем, жизнь видел. Лука первый смекнул, чем эта беда обернуться может. Сейчас крестьяне усадьбу пожгут да барина на вилы, а потом спалят вои деревню, без разбору на правых и виноватых. А потому, пока народ кучковался да вече устраивал, сиганул быстренько к Крепости, упредить дело нехорошее.

Воевода, надо сказать, быстро ситуацию оценил, выскочил из светлицы одетый, бодрый, саблей припоясанный, урманину своему что-то крикнул по-басурмански и побежал на двор, сам, значит, внушение воям делать будет, чтоб дров не наломали.

А Бьерн-то шапку в руках крутит и тоскливо так вслед воеводе глядит. Эх, неспроста тоже приперся с утреца-то! А кабы узнать! Лука не злобный мужик, не завистливый, но вот любопытство - да, слабость его... Еще раз взглянув с сожалением на удаляющуюся спину урманина вместе со всей интересной информацией, Лука вздохнул тяжелехонько и пошёл по крепости искать сыночка. Навестить, пользуясь случаем, да еще кое-какие догадки свои проверить...

***

Гаврила Лисовский сидел по своему обыкновению в нижней зале. Одет лишь в плотного бархата халат просто на исподнее, волосы на голове торчком стоят, глаза горят блеском лихорадочным.

Кухарка, стоя в не очень удобной позе, подглядывала в замочную скважину. А что, очень даже страшно. Вона как глазюки-то светятся. И чего-то повадился, сердешный, гостей каких-то принимать по ночам. Как ни вечер, требует явства, вина крепкого, кубки стеклянные, а сам-то чучелом сидит.

По всему видать, какая-то гульня* к ему ходит.

Сначала Лукерья думала, что из деревенских опять нашел. Ан нет! Четыре ночи на посту впустую, тетешку* графову подкараулить не удалось.

Вот и сейчас, сидит тюрюхайло*, ждет, когда Лукерья стол накроет. Хоть бы переоделся, ну, не её, Лукерьи, куцего ума дело, мож, той вертихвостке так ндравится? Мож, у них, бар, так принято - не мыться. Хотя ране барин завсегда в баню ходил, а когда Лукерья к нему бегала, завсегда чан с водой ставить велел. Нечисто дело.

Лукерья поерзала и, подняв с полу груженный снедью поднос, толкнула дверь. Барин дернулся головушкой кудлатой, но не повернулся. Сказал как будто собеседнику, которого не было:

- Вот видишь... И сегодня её нет. Или рано еще? Три дня не бывала. Я все дела забросил, до крепости доехать все недосуг. Подати посчитать времени нету, а она... Поди ж ты! Хочу - приду, а захочу - не приду. Дрянь паскудная.

Ага, Лукерья поставила поднос на столик, медленно начала расставлять блюда и бокалы, ага, значит, и не деревенская. Гулена-то. С крепости, видать, чья-то вольна жинка. Аль вдова... Как вдова или солдатка, так какой тут спрос. Вон Евдокия, солдатска вдова: полсела мужиков у нее побывало, и лупили её мужни бабы, и волосы драли, и даже ворота дегтем мазали. А той все как с гуся вода. Отряхнется, плюнет еще под ноги и пойдет, гузном кренделя выписывая. Может, Дунька?

- Ты вот скажи мне, Лукерья, - вспомнил о ней таки сердешный, чтоб когда на нем черти дрова возили, не надорвался, а подоле помучился. - Вот скажи мне, Лукерья, вот я как мужик - справный?

- Справный, барин, ох какой справный! - и про себя добавила: «Да откуда мне знать, пентюх кудлатый, какой ты мужик, справный иль завалящий. Я с тобой в баню не хаживала, отведи святая Богородица, не приведи добрая Макошь!»

- Вот и я так думаю!...

А то ты бы по-другому думал! У нас и Васька-дурачок думает, что он первый парень на деревне! Но вслух, конечно, промолчать надобно. Зубы целее будут. Э, а чегой-то барин такие вопросы задает? Уж не решил ли её, Лукерью, в оборот взять, раз зазноба не пришла? Кухарка застыла с открытым ртом от такого предположения.

- Ну ты чего выпучилась, корова? Сомлела? - барин размашисто хлопнул Лукерью по упругому заду. - О! Крепка ты телом, как я погляжу! Но нет. Не в этот раз точно. Но ты не горюй, Лушка! - говорил Лисовский, тем временем наливая и пригубляя уже второй бокал, первый-то он залпом хлебанул. - Позову как-нибудь в опочивальне посветить. Если хорошо служить будешь. А пока возьми полотна на сарафан, скажешь, я велел. И ступай давай.

Лукерья дверь тихонечко прикрыла, кончик платка прикусила и бегом, бегом, подальше. Не то что бы ее напугали обещания барина, навряд ли дойдет до такого. А коли дойдет, у кухарки давно припасены взятые у Степаниды травки, что немочь мужскую вызывают. Кто, как не Лукерья, подмешать может тайно в кушанье? И все, ничего больше полюбовнику этому не захочется.