Флай (СИ) - Ротэр Рони - Страница 3

- А нас?

- О, господи…

Патрик зарылся пальцами в светлые волосы и зажмурился, в изнеможении выдохнув-застонав. Распахнув веки, он наткнулся на укоряющие глаза матери. И отвернулся.

- Я все равно пройду предполетный тест. И улечу на Элавию. Вместе с остальными.

Он открыл двери лифта, собираясь подняться в свою комнату. Голос отца, тихий, но уверенный, остановил его.

- Не полетишь. Потому что тест ты не пройдешь. У тебя больное сердце.

Патрик сглотнул, побледнел и повернулся. Д’Орней-старший по выражению лица сына понял, что аргумент был выбран правильно. Они с минуту молча смотрели друг на друга. Потом краска постепенно вернулась на лицо Патрика, и он несколько неуверенно усмехнулся.

- Это никому не известно. Только нашей семье. Информации об этом нет в моих персональных данных. Ты же сам потрудился, чтобы удалить её из моих личных файлов в Департаменте персонификации.

- Верно, - кивнул Шарль. - Но верно и другое. Как, ты думаешь, будет проходить тестирование? Или ты считаешь, что все ограничится считыванием твоей карты из банка данных Департамента? Увы, сын мой. Тестирование включает в себя, помимо проверки психологических, антропометрических и прочих данных еще и полное медицинское обследование. А поскольку утаить что-либо, находясь под радиосканером, практически невозможно, то о твоей болезни станет известно в какие-нибудь минуты. И ты не только не полетишь на Элавию, но и, прости за каламбур, вылетишь из Института, поскольку людям с таким пороком там работать запрещено. И куда ты тогда денешься? Как сможешь быть полезным людям? Выбирай, Патрик. Или все на Земле, или ничего на ней же. За пределы нашего агонизирующего, как ты выразился, мира, тебе дорога закрыта. Ибо, даже если каким-то чудом ты проникнешь на транспорт,твое сердце может не выдержать нагрузок космического перелета. Думай. У тебя еще есть время. Целых четыре месяца. Спокойной ночи.

Отец поднялся, и, пройдя мимо сына, стоявшего с поникшей головой, вошел в лифт. Мария подошла к сыну, и, положив ему руку на плечо, заглянула в лицо.

- Не стоит переживать так. Станешь старше, поймешь, что мы желаем тебе только добра. Есть хочешь?

Патрик покачал головой, и она тоже ушла. Он остался один в ярко освещенной гостиной. Подойдя к прозрачной стене, за которой была только ночная тьма, прислонился лбом к прохладной поверхности, и попытался смотреть на улицу. Но увидел только отражения – своё и комнаты. Невесело усмехнувшись, он сравнил себя с узником, заточенным в неприступной пластиковой тюрьме, связанным по рукам и ногам тонкими ниточками привычек, обязанностей, условностей и собственного несовершенства.

***

На следующее утро профессор Д’Орней, закрывшись от всех в своем кабинете под предлогом сильной занятости, мучительно пытался найти выход из сложившейся ситуации. Он мерил шагами светлую просторную комнату на сто семнадцатом этаже институтского здания, и с сомнением поглядывал на пульт видеофона у себя на столе. Шарль знал своего сына, и знал, что тот не был бы столь перспективным ученым, если бы не его упрямство. Да, имелся у Патрика талант, но немалую роль в его становлении как первоклассного специалиста сыграло и упорство. То упорство, с каким он в детстве преодолевал последствия сложной операции, едва не стоившей ему жизни. Упорство, которое помогло ему наверстать упущенные из-за долговременной болезни знания, а потом и обогнать сверстников в школе, с отличием окончить её, потом колледж и поступить в самое престижное высшее учебное заведение - Институт Современных Информационных Технологий. А затем, блестяще защитив звание магистра, получить должность руководителя сектора киберпсихологии там же. И, хотя кое-кто и считал, что тут не обошлось без помощи его отца, это было не так. Единственный раз Шарль Д’Орней помог сыну – когда, неведомо какими путями, удалил в Департаменте персонификации все сведения о состоявшейся еще в младенчестве операции, чтобы Патрик мог беспрепятственно работать в ИСИТ.

И вот теперь Патрик с тем же упрямством, с каким шел наверх, стремится вниз. А его отец, умудренный опытом ученый, никак не может понять – зачем? Неужели из одного лишь желания быть не хуже других? Те аргументы, какие привел сын в ночной беседе, его не убедили.

Постепенно смутная мысль в голове профессора оформилась в конкретную идею. Он опустился в кресло, занес пальцы над пультом, пошевелил ими, в последний раз раздумывая, а потом решительно ткнул в значок вызова на панели.

- Слушаю, профессор! - на экране видеофона появилось улыбающееся лицо секретаря.

- Соедини-ка меня с Брилли.

Секретарь кивнул, и его лицо сменилось эмблемой ИСИТ. Профессор, нахмурив брови и покусывая губы, смотрел на переливающийся на экране многоугольники ждал. Через минуту пискнул сигнал приема, и радостный голос заместителя председателя Департамента персонификации приветствовал Шарля Д’Орнея.

- Шарль! Рад тебя видеть!

- Владислав, - морщины на лбу профессора моментально разгладились, губы раздвинулись в приветливой улыбке. – Не помешал?

- Нет, нет. Ну, что там у тебя стряслось?

- Почему ты решил, что что-то стряслось? – Шарль покосился на индикатор общей связи, проверяя, заблокирован ли он.

- Потому что по другому поводу ты никогда меня не побеспокоишь, - рассмеялся Владислав Брилли.– Нет бы, пригласить старого друга пропустить по стаканчику, поговорить о жизни, о детях.

- Вот-вот, о детях я и хотел с тобой поговорить. Точнее, о Патрике.

- С ним что-то случилось? – в глазах Брилли мелькнуло любопытство, замаскированное под беспокойство.

- Еще нет, но… Владислав, могу я просить тебя…

- Все, что в моих силах, - уверенно перебил его Брилли.

- … просить тебя на некоторое время позаимствовать из архивов Департамента личное дело Патрика?

Брилли на несколько секунд растерялся, а потом, округлив глаза и понизив голос, приник чуть ли не к самому экрану.

- Шарль, ты что?! Да еще и по видеофону!

- Владислав, не делай круглых глаз. Я же знаю, что ваше ведомство вне компетенции Комитета Наблюдения. Всего на один день, а?

- Ты ставишь меня в такое положение, - замялся Брилли, опуская глаза.

- Я в долгу не останусь, - произнес Д’Орней.

Брилли задумался.

- А, ладно, - махнул он, наконец, рукой. – Но только на один день!

- Естественно, - кивнул Шарль. – А можно прибавить сюда еще кое-что?

- О, небо, - простонал Брилли. – Что еще?

- Персоналку на Елену Воронову, Александра Гарсиа и Ликамбо Тора.

- Ты с ума сошел! - прошипел Брилли. – Это же чужие карты! Чужие! Знаешь, что со мной будет, если это выплывет?

- Да, - спокойно ответил профессор. – То же, что и со мной. Владислав, ну, не в первый же раз, в конце-то концов.

Брилли, опешив от тона, каким его собеседник произнес эти слова, откинулся на спинку кресла и надолго замолчал. Д’Орней ждал.

- Хорошо. Но это в последний раз.

- Само собой, - улыбнулся Шарль. – Запиши имена. Я залечу за ними в конце дня. Заодно по стаканчику пропустим и обсудим мой должок.

- Вот это разговор, - оживился посмурневший, было, Брилли, торопливо чиркая на планшете названные профессором имена. – Слушай, Шарль, как насчет периода раннего освоения Марса? Или, может, лучше Сикоракса, а? Можно соорудить такую программку? Только чтоб как в реальности. Что-то я засиделся, хочется кровь разогнать.

- Будут тебе острые ощущения, - усмехнулся Д’Орней и отключил видеофон.

Едва погас экран, усмешка исчезла с лица профессора, он презрительно скривился.

- Засиделся, видишь ли. Летел бы на Элавию! Старый бездельник.

***

Профессор вернулся домой позже, чем обычно, наскоро проглотил ужин, и, сославшись на усталость, отправился спать. Мария, прислонившись к косяку ванной комнаты, наблюдала, как муж, выставив амлитуду и скорость зубной щетки до максимума, остервенело шлифовал зубы.

- Шарль, тебе не кажется, что мы слишком категоричны с Патриком? Все же он уже не ребенок.