Внутренний суслик (СИ) - "Inndiliya" - Страница 66

Комментарий к 31. *заимствовала из интервью Степпентигера

текст взят у “Злая Критикесса” и переделан под омег. Ибо сама я так не умею.

====== 32. ======

— Милош, у меня проблема, — плакал в трубку Зори.

Его повышенная плаксивость меня не раздражала, потому что я сам все время хотел плакать, и в то же время была сдерживающим примером, как не надо делать.

— Что случилось? Я уже бегу, буду через тридцать минут, — придерживая трубку плечом, хватая сумку и застегивая легкие босоножки — конец весны был жарким и наконец-то я отогревался, жару я любил больше, чем холод, — торопливо отвечал, даже не смея предположить, что в этот раз приключилось. — Ты давай подробно рассказывай, не клади трубку. Болит что-то?

Я схватил ключи, бросил на ходу встревоженным Мари и Хирси, обсуждавшим меню и обустройство детской комнаты:

— Зори нужна помощь. Скоро буду!

— Болит! — всхлипнул Зори, — а муж на работе!

— Где болит? Скорую вызывай скорее! — я прыгал на одной ноге, вдевая второй в босоножку, но ремешки цеплялись за пальцы и упорно не хотели надеваться.

Хирси встал на одно колено и помог надеть босоножку, я уцепился одной рукой за его плечо, чтобы не завалиться.

— И что я им скажу? У меня писюн болит? Потому что я не знаю, как его укладывать! Это дурацкое белье, эта дурацкая жара, эта дурацкая беременность, — Зори взвыл так, что у меня заложило ухо. — Когда член встает, головка вылезает из плоти и начинает натирать. А по жаре это невыносимо!

Я хлопнул дверью машины, командуя водителю:

— К Зори, пожалуйста, — неловко пристегиваясь одной рукой.

В стекло постучала изящная рука Мари:

— Милли, нужна помощь?

Мне уже было понятно, что острой необходимости ехать к писюнному страдальцу нет, но, зная друга, чувствовал, что теперь он долго не угомонится, и решил все-таки съездить к нему и лично успокоить.

Я улыбнулся и отрицательно покачал головой, покрутив у виска пальцем, намекая, что проблема надуманная, и помахал свекру ручкой.

— Вот ты как писюн укладываешь — вниз, вверх, влево или вправо? — прицепился Зори, хлюпая носом, и я замешкался с ответом.

— Да я даже никогда не задумывался над этим, — опешил я.

Лезть рукой в штаны, проверяя, как у меня лежит член, при водителе было неудобно, пришлось вспомнить отработанную до автоматизма процедуру, когда я по утрам натягивал трусы и заправлял член правой рукой…

— Направо! Точно, направо! — вскрикнул я, и водитель дернул рулем, сворачивая в правый проулок. — Это я не вам, простите, Нари! — мне было стыдно, но объяснить водителю я ничего не мог.

Убрав трубку от уха я попросил водителя остановиться, заметив магазин для беременных. Заодно куплю страждущему вкусненького. Нари сопровождал меня, не отходя ни на шаг.

«Ну ты посмотри, как классно они тут все придумали — и самое необходимое — мороженое с солеными огурцами тоже в одном отделе!» — восхитился Васятка, всплеснув руками.

— А что ты делаешь с головкой? Она у тебя натирается? — дотошно выспрашивал Зори, шмыгая. — Я уже и шелковые труселя носил, и хлопковые, и латексные, и налево укладывал, и направо… Я даже бубликом укладывал! Колбаской! Звездой! Змейкой! О-о-о-о! Мне ничего не помога-а-ает! Может быть сделать пирсинг на крайней плоти и в пупке, и соединить колечками?

Васятка захохотал, а я не мог. Зори обидится. Он стал очень ранимым и раздражительным последнее время и любая ерунда ему казалась проблемой мирового масштаба.

— Зори, попробуй заклеить его лейкопластырем крест накрест. Тогда ничего не натрется. — выдал я, стараясь сдерживать себя изо всех сил и ощущая, что теперь и мой член действительно как-то не так лежит. Пока я не задумывался об этом, все было нормально. Но теперь меня тоже не устраивало как он трется о белье.

Нари, идущий рядом, подозрительно подергивал щеками и задирал подбородок кверху, разглядывая лепнину на потолке, потому что из посетителей мы были одни и защищать тут было не от кого.

Забрав мороженое, соленую, вяленую, копченую полосочками рыбу, соки — кислые и сладкие, мы сели в машину, и уже подъезжая к дому Зори, все еще выслушивая его стенания — теперь уже про натирания сосков, Васятка покатывался со смеху и дрыгал лапками, умоляя меня молчать:

“Насоветуешь ему, а он поверит, перестарается и следующий звонок будет — «Спасибо, дорогой друг, отвалился мой непослушный герой, теперь я могу ходить спокойно, без проблем с подбором белья, могу теперь носить легкое, кружевное и говорить тонким голосом, как оперный певец!»*

— Милоооош! — ныл Зори, сидя на диване, расставив ноги. — Скотч не отклеивается! А я уже писать хочу! — его зареванное лицо скривилось, а руки вцепились в пах, прикрытый легкой блузой-разлетайкой.

— Зори, не вздумай намочить, а то совсем не снимешь! — я поставил пакеты на стол и подошел к растрепанному омеге, обнимая его.

Гладя по плечам, успокаивая, я не знал, плакать мне или смеяться.

Много позже, когда мы пили соки с рыбой, Зори переключился на меня, и допытывался, почему я такой несчастный.

Я вилял, как заяц по снегу, уходящий от погони, рассказывая про трудности со второй книгой, утренней тошнотой, пристальным вниманием почти поселившихся у меня о-пап. Я не мог рассказать, как обстоят дела на самом деле, никому — ни Зори, который и так был, как пороховая бочка, ни Люсию, который близко сошелся с Альди и мог случайно обмолвиться тому, и до Тори эти новости дошли бы за считанные минуты. Да и нечем мне было хвастаться. Такие вещи рассказывать никому не хотелось.

— Говнюк твой Ториниус. Говнюк! Он должен все бросить и сидеть с тобой, гладя твои золотые руки! А где он? Опять, небось, по стране разъезжает? Не ценит он тебя, Милли! — Зори, сняв лейкопластырь, успокоился, но его хватило на пять минут, и теперь злился на всех вокруг. — И мой тоже говнюк. Вот где его носит? Я на море хочу, а он со своей работой возится больше, чем со мной.

— Зори, не наговаривай. Он тебе только при мне звонил три раза. А если он будет сидеть рядом с тобой не отходя ни на шаг, ты его возненавидишь. Да и деньги на море надо заработать.

Потом мы мерялись животами, делились своими беременяшными заботами и проблемами, и я оттаивал, ненадолго забывая, чей это ребенок во мне.

— Моооорееее!!! — я бегал по кромке воды, раскинув руки, а Васятка так вообще косплеил парочку с Титаника, распушивая драный хвост на ветру, и в кои-то веки молчал, томно улыбаясь и прикрыв глаза, прижавшись ко мне затылком.

Мы еще не разобрали сумки после перелета, я только указал прислуге куда поставить мои чемоданы из чудом отвоеванного отдельного бунгало рядом со свекрами, и тут же побежал к морю, носиться и орать, как оглашенный, от радости. Теплое солнышко, ласковые барашки волн, голубое море и яркое бирюзовое небо, наконец-то сложили из моих кубиков слово «счастье» и я отринул все мысли, которые кишели в голове неуемным варевом и терзали последнее время.

Отдельный пляж на две семьи — это восторг! Он стоил тех денег, которые потратил Мари, потому что можно было наслаждаться покоем и солнцем, зная, что никто не помешает.

Я зашел по щиколотку в море и запел, прижимая руки к груди:

— Цепи якорей гремят в порту

Верят корабли в свою мечту

Всем ветрам на зло

Я спешу на зов

Дальних, неизведанных миров.

Море! Ты слышишь, море! Твоим матросом хочу я стать!

Это был гимн радости, гимн жизни, мантра, которая давала мне уверенность, что все у нас с Бубочкой будет хорошо.

Постоянное напряжение последних недель перед выходом книги, мысли, почему я отпустил паршивого Шиви, не заставив покаяться хотя бы письменно, пустое ожидание признания Тори, тошнота, боязнь родов, отсутствие личной жизни и секса, одна работа, работа, работа, которой я загрузил себя, чтобы не было времени думать и рефлексировать, сделали свое черное дело и я таки свалился в обморок.