Внутренний суслик (СИ) - "Inndiliya" - Страница 64

«Тут что-то не сходится, Вася!» — мучительно раскладывая события по порядку в своей голове, напряженно думал я весь день.

«Тут вообще ничего не сходится. Шмикки врал. А вот Паршиви, похоже, говорил правду.»

«А фотографии? Под наркотой? Думал, что это муж? Они же так похожи…»

Надо было решить эту проблему хотя бы для себя, но новая глава книги, которую я клятвенно обещал дописать сегодня Люсию, отвлекала. В итоге ни главу не дописал, ни путного ничего не придумал. Только голова разболелась.

«Почему я не спросил, сколько прошло времени? Когда Шмикки начал охоту? Оказывается, про длительные встречи он мне врал?» — спрашивал я у Васятки, но тот молча разводил лапками и не отвечал мне.

Семейный врач, который сразу по возвращению домой обследовал меня в клинике на всех возможных аппаратах, расписал мне прием витаминок, различных добавок и питания, а Мари взял на себя контроль за исполнением и теперь каждое утро и вечер я должен был звонить свекру и докладывать обо всем. Если бы я не взбрыкнул, то и о цвете утреннего стула пришлось бы сообщать. Но о-папа Тори умел быть настойчивым.

— Суть родительства в том, — говорил улыбаясь Мари, — Чтобы удержать баланс между «выжить» и «выжить из ума». Так что наслаждайся жизнью, пока малыш молчит.

И я «наслаждался». Теперь повар готовил только те блюда, которые были сбалансированы, полезны и питательны, вместе со мной всегда ходил охранник или водитель, и ненавязчивое, но постоянное внимание мне было обеспечено. Отчитывались они лично перед Мари, а Тори я больше не видел. Постоянные командировки, разъезды по стране отдаляли нас друг от друга все больше, хотя куда уж больше. Тори каждый день присылал смс, интересуясь моим здоровьем и самочувствием. Сообщал, когда вернется. А приезжая, исчезал из вида. Либо бухал.

У меня никак не получалось застать его в нормальном состоянии, чтобы поговорить. А на все мои просьбы в смсках он обещал поговорить, но каждый раз что-то срывалось.

Последний раз, когда я его увидел, он был в своей комнате и допивал остаток прямо из горлышка бутылки.

— Тори, у тебя проблемы с алкоголем!

— Да я и сам вижу, что он уже закончился… Прости, Милош, мне пока нечего тебе сказать. Я очень устал и буду ложиться спать. Спокойной ночи.

И той же ночью я проснулся в своей постели и долго не мог понять, в чем дело, пока темная тень рядом с кроватью не качнулась, и сказала голосом совершенно трезвого Тори:

— Спи, спи Милош.

Утром я даже подумал, что мне это приснилось, но запах ватрушки в комнате был сильнее обычного.

После его очередного отъезда я зашел к нему в комнату за подушкой — с той, старой, запах уже выветрился. Тори только уехал, убраться в его комнате не успели, и мне хотелось перехватить его подушку перед тем, как заменят постельное. В корзине для мусора была куча смятых листов и я достал верхний, не самый скомканный, почитать.

«Мили! Любимый! Прости меня за дурацкое поведение за то, что я мудак. За ту пощечину у деда. За все плохие слова, что тебе говорил. Я не знаю, как тебе об этом сказать лично, и поверишь ли ты мне теперь…»

Ноги подкосились и я сел на пол, рядом с корзиной, вынимая и разглаживая другие смятые листы.

«Милош, милый Милош! Я не знаю, как к тебе относиться. Ты действительно изменился и изменил всех вокруг: меня, отцов, даже Альди и знакомых. Я боюсь этих перемен, потому что раскрыв тебе свои объятия и сердце, я стал беззащитным перед тобой, и твое признание убило меня. И теперь я не знаю, как верить людям, тебе, себе…»

Каждый последующий скомканный лист не повторялся, открывал мне что-то новое в отношении ко мне Тори, и видно было, что он силился высказать то, что у него на душе, но сам еще не мог определиться, как быть со мной.

«Ну правильно!», — Васятка философствовал на камушке, сложив на груди лапки. — «Ты рядом, беременный, влюбленный, никуда не денешься. Ему торопиться некуда.»

«Твоя скульптура божественна, я часто рассматриваю ее, Милош, и сердце болит от той грусти и безысходности, которую передал мастер, подметив ее в тебе. Я многое переосмыслил, думая, что потерял тебя, но твое признание снова все перевернуло с ног на голову. И мне очень трудно принять то, что наш ребенок Бубочка, которого ты носишь в себе, и которого успел полюбить я — от другого.»

«Мили, если ты меня простишь, давай попробуем…»

«Давай попробуем что? Пирог? Селедку с вареньем?» — бурчал сусел.

Все листы я вытащил, разгладил, сложил в папочку и спрятал у себя в комнате в чемодан. Потом прижимал к себе подушку и плакал навзрыд, понимая, что больше сделать ничего не смогу, все, что мог, я уже накуролесил. Дальше дело за Тори, но он же альфа. Упертый баран. Вместо того, чтобы прийти и поговорить со мной, он смотрит, как я сплю, бухает и пишет неоконченный роман из писем, где признается мне в любви и своей нездоровой тяге к такому непонятному мне.

Я попытался найти Рикки, который пропал с радаров, никакой информации о нем после тех слухов больше не было. Я даже подвязал постоянно блюющего Зорина нанять детектива, но и детектив не смог найти ни его след, ни след Войто.

Зори переносил беременность хуже, чем я, поэтому стал человеком настроения. Но ко мне у него было совершенно особое отношение — он всегда был мне рад и просил почаще к нему заезжать, потому что ему было рекомендовано побольше лежать, сказалась поздняя беременность. Он больше не боялся потерять мужа, потому что ему было совершенно не до этого.

Муж его всячески обхаживал, и не думал сбегать или менять его на молодого и стройного, но Зори чутко вслушивался в свое состояние и ему было однофигственно, что скажет муж.

— Зори, милый, я тебя люблю, — прежде чем приблизиться к капризному беременному, начинал издалека муж.

— А-а-аташол! — Зори был категоричен в то утро, когда я его навещал.

— Я тебе жареной картошечки принес со сладким лимонадом, — подлизывался Крис.

— Па-а-адашооол! — командовал Зори и Крис улыбался дурацкой улыбкой и кормил омегу с вилки.

Я бы не сказал, что Зори дурил. Просто он целиком и полностью отдался беременности и боялся сделать шаг влево, шаг вправо, чтобы не навредить ребенку. А остальное его просто не волновало.

На фоне этих отношений — не совсем нормальных, с нашей с Васяткой точки зрения — наше прохладное — как у хороших дальних знакомых — отношение с Тори меня до сих пор вымораживало. Мне так хотелось прижаться к нему, знать, что рядом есть надежное плечо, именно его плечо… Как тогда, на заимке. Меня любили и опекали очень много хороших людей — его и мои родители, друзья, знакомые — даже муж министра здравоохранения и юрист с книгоиздателем всегда искренне интересовались делами и помогали. Иногда даже эта опека была лишней и заставляла беситься — как в случае с о-папами. Но я принимал ее всегда с благодарностью и улыбками, а потом делал по-своему. Если меня ловили на непослушании, я быстро-быстро моргал глазами и вспоминал щеночков маленьких, только что рожденных, под дождем на помойке, и водопад слез тут же открывался. А перед этим никто не мог устоять. Вообще слезы у меня были подозрительно близко и могли включаться по щелчку из-за любой мелочи.

Люсий часто навещать меня не мог: Радеуш, сад, новая работа, — но по телефону мы с ним общались довольно часто. Вот и сейчас я жаловался, что застопорился на очередной главе второй книги, и вдохновения нет, из-под пера выходит какая-то тягомотина, и заплакал.

— У тебя профессиональное выгорание, Милли.

— Я профессиональный феникс.

— Ты устал, дорогой. Отложи книгу. Ведь это не срочно.

«Как же, не срочно!» — ворчал Васятка. — «Деньги тают, как снег на солнце, до выплаты за книгу еще как до Китая раком ползти, тошнота эта мешает писать… Опять твоя самостоятельность оттягивается, как резинка от трусов.»

Издательство первой книги двигалось к своему завершению, оказывается на правку и вычитку требовалось очень много времени. С волшебными палочками, которые будут продаваться отдельно, тоже дела шли хорошо — первую партию уже сделали и образцы лежали у меня дома.