Вечная любовь (СИ) - Кутузова Елена - Страница 18

- Жизнь - это череда находок и утрат. Только обычно теряешь больше. И терять снова я не собираюсь!

В наступившей тишине Уля слышала, как ухало собственное сердце. Но почему её так взволновали простые слова? И почему так сладко и в то же время больно?

На миг показалось, что звезды Млечного Пути сдвинулись, и через небо вытянулся, плавно изгибаясь, сияющий дракон.

Ульяна моргнула, и все вернулось на свои места. Бездонное небо и пустыня. Уля поймала себя на мысли, что они невероятно подходят друг другу. С тем и заснула.

Разбудили её встревоженные голоса.

- Не двигайся! - прозвучало над самым ухом, и сверху кто-то навалился.

Первым порывом было высвободиться из захвата, но Шона что-то встревожило, и Уля сначала открыла глаза.

Неподалеку на земле извивался...

Она не могла понять, что это такое. Длинное, толстое и гибкое. Что-то, похожее на раздутого червяка, только кожа блестела на солнце, да оба конца приподнялись над землей и покачивались из стороны в сторону.

- Что за...

- Олхой-хорхой, - прошипел в ответ Шон. - Не двигайся! Куда, придурок...

И, сорвавшись с места, он ринулся наперерез возбужденному англичанину. Тот, беспрерывно щелкая затвором фотоаппарата, обходил существо по дуге, но в какой-то момент решил подойти поближе.

Оба конца дрогнули, выпустив две толстых струи. Одна попала Джастину в лицо. Тот завопил, уронив фотоаппарат, а олхой-хорхой выпрямился и, издав странный для своих размеров писк, начал вкручиваться в землю. Ему помешала длинная автоматная очередь.

Грязно-розовое тело побагровело, кожа покрылась синюшной сеткой сосудов и... все взорвалось. Ошметки крови, слизи и внутренностей разлетелись по сторонам. Большая часть упала на катающегося по земле Джастина, насквозь прожигая одежду.

Но он уже не заметил. Плоть оползала с рук и лица, плавилась в прорехах одежды.

- Говорил же - не двигаться, - в голосе Шона звучала горечь.

Он словно не слышал захлебывающегося воя, а остальные спокойно стояли рядом, глядя на мучения ученого.

- Да что же вы... - Улю как пружиной подбросило.

Но подойти ей не позволили. Шон перехватил и развернул, закрывая ладонью её глаза:

- Не трогай - погибнешь. Его не спасти. Разве что... - И, чуть повернув голову, скомандовал: - Оюн!

Раздался выстрел. Вой стих. Уля выскользнула из ослабевших объятий и на коленях поползла к Джастину.

Кости черепа скалились сквозь остатки кожи. Глаза вытекли, а под телом расплывалось темное пятно. Иссохшая каменистая пустыня впитывала кровь, как воду.

- Что... что вы наделали?

Истерика захлестнула, заставив забыть обо всем. Уля ползла к покойнику и одновременно пыталась отодвинуться от отдавшего приказ Шона. А тот надвигался, неотвратимый, как судьба.

- Не надо! Замри! Не трогай его! - крик взорвался паникой.

Отползая, Уля задела комочек начавшей подсыхать слизи, и руку тут же обожгло болью. От собственного вопля заложило уши. Все сделалось неважным, осталась только обжигающая, слепящая боль.

Уля не чувствовала, как Шон наваливается сверху. Как Оюн и Юн пытаются зафиксировать её руки и ноги. И только, когда сверхновая перед глазами погасла, смогла оглядеться.

Басан лил воду на обожженную руку. Не скупясь, не жалея неприкосновенный запас. Падая с высоты его роста, струя уносила с собой остатки слизи, но кожа уже покраснела и кое-где пошла пузырями.

- Отпустите, - прохрипела, не понимая, отчего болит горло.

- Не двигайся!

Шон скатился на землю и, подхватив Улю на руки, понес к погасшему костру. Там, усадив на расстеленное одеяло, поинтересовался:

- Поняла теперь?

Она помотала головой, сделав попытку отползти. Но с другой стороны уже подошел Оюн. Он принес аптечку. Шон покопался в ней и достал круглую коробочку с какой-то желтоватой мазью.

- Дай руку!

Когда Уля не послушалась, взял сам, стараясь не прикоснуться к ожогу. Мазь оказалась приятно-прохладной и почти сразу уняла боль.

- Ты только руку обожгла, а орала на всю пустыню. Представь, каково было Джастину! Кислотой в лицо!

- Но вы даже не попытались его спасти. И... убили!

Перед глазами встало обезображенное лицо, отчего по спине пробежали мурашки, заставив передернуть плечами.

- Это было милосердно, - Шон перевязывал руку и терпеливо объяснял. - Ты видела его лицо? Как думаешь, он выжил бы с такими ранами? И как долго? Предпочла бы смотреть, как Джастин мучается несколько часов, пока эта гадость прокладывает дорогу к мозгу? Уля, запомни: если в тебя плюнул олхой-хорхой - ты обречена. Куда бы он ни попал - ты труп, причем такой смерти и врагу не пожелаешь.

Закончив, Шон оглядел поредевший отряд:

- Все целы? В путь!

По мнению Ули, лучше было бы повернуть обратно, но в глазах спутников горел такой фанатичный огонь, что она не решилась возражать. А потом азарт захватил и её: судя по всему, находка стоила того, чтобы рискнуть.

И все-таки мысль, что Джастин Одли не напишет больше ни одной статьи, не сделает ни одной фотографии на радость фанатам археологии, убивала. И доверие к Шону пошатнулось очень сильно. Когда он попытался забрать повод её верблюда, воспротивилась, вцепилась в грязную веревку двумя руками:

- Я сама. Надо же привыкать.

Шон только кивнул и проехал вперед, оставив замыкать цепочку каравана Басану.

Тот почти оправился после нападения беркута. Не кривился при каждом шаге, да и движения стали свободнее. А в один из вечеров Оюн и швы снял. Уля старательно отводила взгляд, но он постоянно возвращался к багровым шрамам с красными точками там, где были нити.

- Если не будет таскать тяжести - скоро поправится, - Шон заметил её страх и постарался успокоить.

Ульяна разрывалась. С одной стороны, рядом с ней находились убийцы. С другой... Стоило закрыть глаза, тут же всплывал скрючившийся на земле Джастин, его лицо, лишившееся кожи и мяса... Эта картинка словно отпечаталась на внутренней стороне век, чтобы не давать покоя. После такого не выживают, в этом Шон прав, и, возможно, тот выстрел действительно оказался coup de grâce, ударом милосердия, ведь доставить раненного в больницу было невозможно, а пустынная буря заметет следы преступления... Но в глубине души Уля понимала, что всего лишь ищет оправдание человеку, который стал небезразличен.

Когда она впервые поняла, что её тянет к Шону, испугалась. Богатый, знаменитый, интересный... Это началось еще на раскопках? Уля старательно вспоминала и не могла вспомнить. Шон был не в её вкусе: худощавый, даже немного женственный. Но здесь, в пустыне, недостатки вдруг обернулись достоинствами: самоуверенность превратилась в надежность, жеманность - в осторожность, худощавая гибкость делала Шона прекрасным бойцом. Чего стоили те прыжки вокруг Костяного демона! Каждое движение - продумано, отточено, как лезвие чуть изогнутого клинка.

За ними он следил строго. Вот и теперь прежде чем забраться на верблюда, проверил, легко ли мечи выходят из ножен. И, поймав взгляд Ули, улыбнулся ободряюще.

Она отвернулась. Но, несмотря на страх, она была уверена в одном: ей Шон вреда не причинит. Почему - сама не знала.

Чтобы смыть яд олхой-хорхоя, ушло много воды, и Шон урезал дневные порции. Всем, кроме Ульяны. Она сначала возмутилась, но через несколько дней с благодарностью принимала дополнительные глотки теплой, начинающей попахивать затхлостью влаги.

- Потерпи. Скоро доберемся до колодца, отдохнем... А там и до гробницы рукой подать, - успокаивал Шон.

Уля верила, хотя и не понимала, как умудрились найти захоронение в подобных условиях. Это кого в такую даль понесло? Но мужчины только плечами пожимали, ссылаясь на судьбу.

В неё верили все. В судьбу и удачу. И радовались, что Ульяна согласилась ехать, хотя она сама была уже не уверена в правильности решения. То, как началась экспедиция, больше походило на фильм ужасов. И в один из дней Уля поймала себя на том, что молится. Раскачивается в такт шагов неторопливого верблюда и шепчет «Отче наш», - может быть, неправильно, забывая половину слов, но от всей души.