Связчики
(Рассказы) - Наконечный Борис Николаевич - Страница 20

Иногда отдавал больше десяти кружек и думал, что сильно рискует. Георгий так и говорил:

— Ну, Семен, рисковый ты мужик!

А теперь так не кажется. Уже тогда почти совсем не было зрения. Только и мог сказать, с какой стороны солнце и ясный день, — а кто станет сильно судить слепого. Он всегда доставлял груз на место. Вся бригада лямщиков была — двое. Один из них человек совсем глупый, другой — совсем слепой. Слепой был самый надежный. Слепой был бригадир — и ключи от двери трюма хранились у него…

…В избушке стало жарко, старик вспотел. Не вставая, он толкнул дверь. Сидел еще, еще пил чай у огня и вытирал пот с лица полотенцем. Вспотела и голова, он прикоснулся к волосам— и показалось, что те отросли слишком длинные, он отыскал ножницы, снял их с гвоздя и стал стричь себя. Старик срезал пучки там, где они были выше толщины пальцев, залезал рукой в жерло печки, бросал волосы в огонь.

— Так лучше, — говорил он.

Он сидел на полу, снова думал о человеке, у которого теперь болит печень. Думал о том, что когда болит печень и желудок, то это совсем плохо. Огонь погас, старик вдруг вспомнил, что вчера вечером зашивал проволокой дыры в резиновых сапогах, чтобы сегодня идти в лес заготавливать дрова. Он снял с гвоздя тонкий ремешок, на котором висел в грубом берестяном чехле длинных нож с очень большой деревянной ручкой. Его можно было держать двумя руками, и сделан он из большого напильника. Семен подпоясался ремешком, подвинул чехол с ножом, поднял топор, заткнул его за пояс, за спину, и вышел. Но сразу же возвратился в избушку: отвязал подвешенный к матице мешок с мукой, положил его на край койки и открыл дверцу тумбочки с продуктами, где было в банке немного топленого сливочного масла. Два года назад он шел к реке, она накануне отхватила большой кусок земли у обрыва, кусок тропки, и он остановился в половине шага от пустоты. В первый раз почувствовал, что когда-нибудь уйдет и уже не возвратится. Он и раньше думал об этом, но тогда у обрыва первый раз понял, что это должно случиться обязательно. После этого он всегда оставлял продукты, чтобы Лебедь не подохла с голоду, пока кто-нибудь не завернет к избушке.

Собака поднялась вслед за стариком, прошла немного и легла на тропе; смотрела вслед, дышала открытой пастью. Он пошел по одной из узких глубоких троп во мху, которые расходились от дверей во все стороны. Вблизи он давно отыскал и вырубил все сухие деревья, шел подальше; когда настало время сворачивать, старик достал из-за спины топор, срубил и воткнул на тропе вешку, сделал на ближайшем дереве затес, потрогал его ладонью и начал двигаться, нащупывая посошком все впереди и по сторонам. На земле везде был мох, редкие кустики брусники с ягодами, иногда попадались лужицы с подтаявшим льдом, валежины.

Подальше от реки кроме сосен попадались ели, небольшие кедры; если встречалось дерево, Семен доставал из-за спины топор и ударял по нему обухом. Бум-бум! — гремело в тайге и над речкой. Дерево было сырое, и он затесывал его. Потом опять в лесу было тихо, и снова гремело в тайге: бум-бум! Кедровки слетались, рассаживаясь на ветках, трещали на разные голоса. Он ходил долго от дерева к дереву, прежде чем ему попадалось сухое. Он стучал по нему несколько раз, обламывал подгнившую кору; сделал затес и ощупал щепки. Обрадовавшись, проговорил что-то по-кетски; ходил вокруг, отыскивая еще деревья, — нужно было знать, в какую сторону лучше валить дерево, чтобы сушина не легла на них и не застряла.

Он подрубал ее с одной и с другой стороны. Ему попалось хорошее, очень сухое дерево, твердое; лезвие не шло глубоко, скалывало мелкие щепки. Семен отдыхал, ощупывал место сруба. Когда рубить осталось совсем мало, старик стал спиной к нему, поднял руки и нажал на ствол. Оно не поддавалось. Он пробовал сломать, раскачивая, — дерево качалось в корнях. Семен напрягался, но сушина не падала. Он опустил руки и сел. «Очень старый. Но крепкий, — подумал старик. — Его дух сильнее». Он вспотел. Разделся до пояса, ножом отрезал клейкий воротник рубашки и выбросил его.

— Так будет лучше, — сказал он и оделся.

И снова подрубал, долго, пока совсем не устал. Почти совсем перерубил — и дерево упало в мох. Он опустился на комель и провел рукой по срубу пня.

Он вспомнил Петра Макарыча, врача из деревни на Енисее, тоже старика. Тот осматривал Семена прошлым летом, когда он приехал с рыбаками.

— Ты, Семен, не живи один, — сказал Петр Макарыч. — Тебе теперь надо знать одну тропу: от больницы к столовой и для отдыха ставить между ними палатку.

«Завтра нужно по затесам мять во мху дорогу к этой сушине и таскать кряжи к избушке, — думал Семен… — Тот человек, который прислал письмо, говорил: „Выше тебя на этой реке нет!..“ Он человек хороший, и желчь ему поможет. Если зверь старый — желчь самая хорошая».

Два года назад здесь ходил зверь, они встретились, когда старик собирал бруснику. И медведь собирал бруснику. Медведь ревел, а Семен ругал его. Он, старик, поднимал на лоб повязку, чтобы зверь думал, что у человека есть зрение. Он ругался и показывал нож: держал его двумя руками и шевелил.

— Смотри! Он стальной, острый! Ты меня убивать будешь — я не боюсь!.. Но и ты пропадешь! Мне смерть будет — и тебе смерть будет!

Зверь ревел еще и ушел. Теперь он здесь не ходит. Сейчас он живет на Выдриной речке.

«Он теперь старый, у него большая желчь… старики говорили — отец бил много медведей. Выше отца — не было. Он был зрячий и сильно здоровый. Который охотник здоровый, всегда говорит, что пусть люди разберут, кто нуждается, хоть всю добытую звериную тушу. Он еще добудет. Выдриная речка — это не так далеко. Если вдоль воды идти до устья, один день надо. Если уйти рано — петлю на медвежьем путике наладить успеть можно. Можно успеть отойти назад и ночевать у огня. Ночь ночевать — это не много, терпеть можно.

…Отец бил много зверя, а петли не ставил никогда. Кето петлями зверей не ловят, а какой грех слепому поймать? Он белки за всю жизнь не добыл — слепому зверя поймать грех совсем малый. Одного — можно… Нужно думать. Если долго и хорошо думать — и слепой увидит дорогу. Он всегда хорошо думал… Его лямка была первой. Слепой всегда был самый надежный…»

Старик рубил сухое дерево на кряжи.

Вечером он точил камнем топор, большой нож и пек лепешки. Утром старик вышел из избушки с мешком за спиной. Было темно. Он пробирался с посошком по берегу к медвежьему путику на Выдриной речке.

Там, на медвежьей тропе, он повесил петлю, потом отошел недалеко, с километр, и стал коротать ночь у огня.

Георгий Андреевич хорошо знает, когда отдыхать нельзя: ему сорок восемь лет. Инженера, с которым он работал прежде, убило вершиной дерева, когда они расчищали в тайге посадочную площадку. Тогда я был на базе, инженера в четыре дня вынесли его люди; помню, сидел на ступеньках крыльца, добротно сделанного, но от времени покосившегося, и ковырял щепкой грязный носок кирзового сапога; рядом опустился незнакомый рабочий в телогрейке с прожженным угольками брезентом. Он сказал:

— Там у Терентьева (это был погибший инженер) десятником работает старик, Георгий Андреевич, — мужик сильно хороший, работящий. Говорят, их теперь будут расформировывать?.. Ты возьми его к себе?..

…В том сезоне мы продолжали работу в Западной Сибири, в верховьях реки Малая Кеть; мне не нравилось, что старик, новый в отряде человек, один из всех время от времени садится поверх тяжелых вьюков на лошадь, едет, цепляясь длинными ногами за нижние сучья деревьев, не слезает подолгу. Лошадей было достаточно, пять, у него болели ноги, но и животных тоже надо было беречь: даже небольшие переходы по гущакам, топям или мертвому лесу давались им и нам изнурительными трудами. В конце сезона он оставался ждать в ближайшей к участку деревне, мы с помощником уехали в тайгу налегке; лошади ели ветки и копытили высохшую траву из-под снега. Была неподходящая погода и плохая видимость для измерений с пунктов триангуляции, и мы не возвращались много дней; морозы ударили сразу сильные. Тогда-то наш десятник-старик набил рюкзак мукой, консервами и пошел навстречу. Лыжи у него были узкие, а свежий снег рыхлый, — он бросал рюкзак и пробивал лыжню, а потом за ним возвращался.