Связчики
(Рассказы) - Наконечный Борис Николаевич - Страница 17

Иван потянул лодку к бору. Раздвигая редкие кустики осоки, нос заехал на песок, и на берег полетело нехитрое походное добро. Он очень быстро раскинул и поставил палатку. Но прежде чем побеспокоить окружающий мир ударами топора и запахом дыма, Иван направился по краю бора вдоль реки выяснить, есть ли какие-либо следы, которые здесь, на горелой земле, должны сохраниться хорошо. Он забросил за спину ружье: собаки тут же убежали вперед, стараясь заработать вечернюю похлебку, рыскали; выверяя направление, изредка возвращались к хозяину.

Пройдя километр, Иван увидел меж деревьев, что одна из них пробежала далеко сбоку, но не так как прежде, а быстрее и по прямой, не поднимая от земли опущенной морды. Иван поспешил к этому месту и обнаружил след: крупный старый лось бежал так, что песок, покрытый только слоем золы, летел из-под ног. Впереди глухо залаяла собака, но лай тут же оборвался. «Стронутый зверь махнул в реку, на тот берег. Лайки за ним — не лают на плаву…» — предположил Иван. Он шел по следу и слушал. Неожиданно за мыском горелой поросли увидел обеих собак и то, что никак не ожидал увидеть.

Перед ним лежала куча желтого песка, из нее торчала горбоносая лосиная голова с ветвистыми рогами. Не окостенелые, они были покрыты серозеленой, как замша, кожурой. Один отросток сломан, кожура разорвана, свисала запекшаяся кровь.

Собаки бестолково вертелись вокруг кучи. Одна стала теребить торчащую из этого небольшого кургана ногу и потянула ее на себя, упираясь четырьмя лапами; другая тоже очнулась от первого впечатления; и обе лайки, подняв шерсть на загривках, зарычали и стали показывать друг другу твердые клыки. Этим древним испытанным способом оспаривали право: распорядится найденным добром каждая по своему желанию.

Иван опустил руки в глубокие карманы и пошел в обход кургана, неспешно его разглядывая. А обойдя вокруг, остановился и, по-прежнему не отрывая глаз от песка, негромко протяжно свистнул.

Собаки дружно подняли свои уже окровавленные морды и так же дружно опустили их к туше: хозяин смотрел на них, но их не замечал.

Везде у засыпанной туши на влажном песке были отпечатки медвежьих лап и когтей. Вокруг остались ямы с рваными краями, в ямках тонкие серо-желтые корни разорваны, — косолапый выгребал песок.

«Никак потел, когда загребал клад свой. Кому тут, у поворота реки, не повезло, так этому сохатому», — подумал Иван. Он смотрел и на то, как быстро отвисали к земле животы и прогибались спины собак.

«Если поспешить — можно обрадовать этой горой продуктов еще и заведующего зверофермой с его ненасытными песцами…»

Мясо было довольно свежим. Иван поразмышлял и пришел к заключению, что нужно с этим кладом срочно предпринять небольшое путешествие в деревню. Он принялся откапывать быка, перевернул его на спину, подложил с двух сторон две коряги; сохатый лежал вверх ногами, не заваливался; сняв шкуру и камус, оставил тушу просыхать под ветром и солнцем, потом вернулся к палатке, к еще не обжитому лагерю за лодкой; перегнав лодку, разрубил и перетащил в нее тушу— кусок за куском, спотыкаясь о коряги и продираясь сквозь кустарник у реки.

Солнце клонилось к закату, когда Иван развел костер у палатки. «До черта загружено товара, песцы в деревне будут довольны, — устало улыбался он, сидя на корточках у огня с кружкой чая в руках. — Вот она, наша жизнь полосатая: то тебе слой постного мяса, а то и слой сала. Не век добычу брать большими трудами. Ну, мишаня пускай подается собирать бруснику…» И торопясь, потому что груз ждать не может, принял решение отплывать сейчас же и спускаться по реке ночью. Подвесив мешок с продуктами на дерево, оттолкнул нос лодки и запрыгнул в нее на ходу.

Самые трудные места на Глухой Иван прошел еще засветло. Темнота опускалась неудержно, медленно заполнила сначала глубину леса, потом и берега. Он отчерпывал берестяным ковшиком воду, правил веслом. Цепко вглядывался в едва блестевшую дорожку впереди носа лодки, чтобы избежать встреч с торчинами. И как ни смотрел, дважды не успел уклониться, но ничего не случилось. Лодка после удара только чуть наклонялась, останавливалась; развернувшись, съезжала и плыла дальше.

Сейчас, ночью, Иван старался держаться середины реки: у берега топляков и торчин было больше и, что опаснее, — деревья, которые наклонились с берега, касались вершинами воды или вовсе упали в нее. Но когда лодка выплыла из устья на широкий Елогуй, стало легче: звездного неба над этой рекой было больше и на воде посветлело.

Перед рассветом как-то незаметно подкрался холодный сырой ветер, а с ним заморосил, не переставая, мелкий дождь. Брезентовый плащ, который Иван надел поверх безрукавки, вскоре промок на коленях и шее, капли потекли между лопаток за пояс. Течение несло быстро. Иван почти не греб и продрог, но не приставал к берегу, не хотел терять времени. Он грелся не выходя из лодки, старинным способом: привстав на корме, широко разводил руки, скрещивал их перед грудью, с силой хлопал себя сзади по обеим лопаткам сразу. «Эх, да-а! Тулуп бы. — Подшучивал над собой, приговаривая: — Зачем мне тот тулуп, когда у меня есть два халата-та-та!..» От холода стучал зубами. Но настроение не оставляло его: сколько бы ни шел дождь, а течение вынесет к деревне, а там баня.

Но в устье Елогуя на песках останавливаться все же пришлось. Дальше плыть нельзя было. На широком просторе Енисея гулял ветер, гнал немалый с белыми гребнями вал. Сквозь дождь, поверх бесчисленных волн, серая полоска берега на той стороне едва-едва различалось. Он принялся искать веточки сухого тальника, развел маленький, только под днище котелка, костерок. И пока закипала вода, пока пил чай, все не отрывал взгляда, все смотрел на эти мутные волны, косой дождь, тот берег, в непогоду такой далекий, и думал. Думал и рассчитывал: возможно ли переплыть? Ходил взад-вперед под ветром по мокрому пляжу, вдоль речного прибоя. Угасающие волны здесь были небольшими, лизали сапоги и с шипеньем замирали у ног. Но Иван знал — там, подальше от берега, все будет по-другому.

Опять и опять вспоминал прошлогодний случай. В такой же, не больше, вал, недалеко, у Пятиверстной курьи, перевернуло экспедиционный буксирный катер. Река — она иногда зло шутит. На нем отплыли трое мужчин — больше их никто не видел. «Река шутить не любит, — говорил себе Иван, — мало ли она сожрала конопаченых лодочек?.. У каждого — работа… У нее своя, у человека— своя. Разве ж человек может знать, где кончится его тропа?»

Он постоял еще немного с пустой кружкой, что остыла в руке, потом подцепил котелок за проволочную дугу, игриво повертел его на пальце и всей рукой размахнулся, швырнул в лодку от потухшего костра. Стоя боком, искоса, из-под ресниц, на которых застряли капли дождя, провожал полет взглядом.

Этот безответный закопченный котелок, если судить по множеству вмятин на боках, не однажды осужден был лететь в цель, когда его хозяину предстояло сделать выбор, решить трудную задачу. И в этот раз он не пролетел мимо: дважды перевернулся в воздухе и глухо шмякнулся о сиденье.

Иван запахнул полы плаща и подошел к лодке. Он крикнул на собак, несправедливо обозвав их дармоедами, и они испугались голоса, поджали хвосты и одна за другой неохотно попрыгали в лодку. Очень медленно и тщательно (будто этим многое решалось), до последних капель, отчерпал со дна воду и оттолкнулся от берега.

Лодка заплясала.

Это была невеселая пляска, танец на гребнях между жизнью и смертью. Искусство состояло в том, чтобы не подставлять борт под волну, а наезжать на нее носом. Вернее — нужно было, как говорят на воде, не отдать концы в воду. И не только это — необходимо не плыть по течению, а продвигаться вперед, к другому берегу.

Тяжелая лодка ныряла. Собаки вымокли сразу же, и с носа переползли по мясу на корму, дрожали и лезли на Ивана, мешали. Он не кричал на них, не было времени; нельзя было и вытереть лицо. И повернуть назад, к берегу, тоже нельзя — это конец. Воды в лодке становилось все больше— не было времени ее отчерпывать. Она стала кровавой и перекатывалась в такт с большими волнами — за бортами. Одна из собак воткнула голову в ноги Ивана и дрожала крупной дрожью; другая, отброшенная ударом хозяина, сидела в розовой воде, свесив голову, и уже не искала в лодке сухого места.